Он обнял ее, взъерошил жесткие рыжие волосы.

— Зина… Зинка моя! Последний раз, честное-пречестное! Больше никогда не стану просить денег. А сегодня… пусть все будет по-твоему: куда захочешь, туда и пойдем.

Несколько шагов они прошли молча.

— Так ресторан отпадает? — безнадежно спросил Дима.

— Ну какой еще ресторан? Я хочу видеть город, ведь праздник сегодня, будет интересно.

Дима нехотя согласился.

Сначала по главной улице проехала колонна сосредоточенных мотоциклистов с пружинящими под ветром знаменами, затем из улицы в улицу прокатилась дробь пионерского барабана, и подножье памятника Ленину захлестнула волна цветов и душистых стланиковых ветвей. Переговаривались и пели не в лад близкие и дальние репродукторы, и в парке на всех углах продавали мороженое в стаканчиках. А на стадионе по привычке свистели болельщики, хотя сегодня там шел физкультурный парад молодежи и отправлять «на мыло» было некого.

В наступающих сумерках летели по небу обрывки облаков и, перегоняя их, перекинулась с крыши на крышу брызжущая огнем дуга ракеты. Ей навстречу полетела вторая. Вскоре всю главную улицу перекрыла многоцветная арка, осветившая дома и лица необычным светом.

Люди покинули панели, шли группами и порознь вверх и вниз по улице, не выбирая пути. Сегодня вся улица от края до края принадлежала им, а не машинам. Лица людей казались прекрасными от бесконечно возобновляющегося света. Небо потеряло привычную синеву. Вместо него над головами людей расцвел диковинный сад из белых, зеленых и красных огней на ломких дымных стеблях. Едва успев расцвести, они тут же увядали, рассыпаясь искрами. Дольше всех жили красные. Даже умирая, они надолго окрашивали облака, как выпущенный в воду сок граната.

Зина и Дима влились в толпу на одном из перекрестков, и она сейчас же впитала их в себя, растворила среди сотен сияющих, радостных лиц. Зине захотелось жить каждой секундой окружающей жизни, не вспоминая о том, что привело ее сюда.

— Какой красивый город, Димка! Вот нам повезло, что мы будем здесь жить, верно?

Он кивнул.

Зина шла, прижавшись к Диминому плечу. На них никто не обращал внимания. Каждый принадлежал празднику и самому себе.

Навстречу им попалось несколько парней с гитарами. Один, носатый и веселый, запел, глядя на Зину:

Зина только — улыбнулась и еще крепче прижалась к Диминому широкому плечу. На секунду прикрыла глаза.

«Подольше, подольше бы так, — молил ее неслышный голос. — Быть вместе, быть рядом. Так трудно жить, не доверяя. Ну, почему ты не можешь быть таким близким всегда?!»

Но Дима был глух. Мысли его бродили далеко. И Зина это почувствовала. — Резко отстранилась.

— Нам поговорить надо, Дима.

— Давай поговорим. А о чем? — ответил он небрежно.

— Как это — о чем? Да ты что, не понимаешь, что так дальше жить нельзя?! Ясно же, ничего у тебя со старателями не вышло. Так что же ты думаешь делать дальше? Я тебя почти не вижу, ничего не знаю о твоих планах.

Дима поежился:

— Какая ты… Сразу уж и упреки… Сказал же Лео: все не так просто, но он обещал…

— Не верю! Ни одному его слову не верю! — выкрикнула Зина гневно. — А ты о том подумал, где я живу? Это проходной двор! Тебе хоть бы что, а мне каждый раз туда возвращаться страшно!

— А что там такое? Что случилось? — в голосе Димы послышалась искренняя тревога. Но Зине уже было все равно.

— Оставайся со своим Лео и делай, что хочешь. Я буду устраиваться сама. Только у меня помощи не проси, если худо придется!

Она оттолкнула его руку, не слушая ничего, свернула в переулок. Теперь только небо, словно бы залитое гранатовым соком, напоминало о празднике. Широкая радость улицы осталась позади.

Дима догнал ее через несколько шагов, но она словно и не замечала его. Ах, как легко было сказать той, случайной попутчице, что Дима все сделает, как захочет она, Зина! И как все трудно на самом деле… А может, он и не любит ее вовсе? Все время пропадает у Вержбловского… И что только тянет его туда?

…На повороте к «транзитке» Дима несмело коснулся ее плеча, попытался заглянуть в глаза:

— Зин, ну перестань, ну не надо. Ладно? Как скажешь, так и сделаю. Не веришь? Честное слово!

Она обернулась, посмотрела на него долгим взглядом, но в сумерках скудно освещенной улочки он не мог рассмотреть выражения ее лица.

— А ведь ты и Лео своему пообещаешь то же самое, горе ты мое, — проговорила она грустно. — Ладно уж, проводил, теперь можешь идти. А завтра пойдем искать работу, больше так жить я не стану.

— Но ты не сердишься?

— Не знаю… Иди. — Она решительно свернула в темный зев двора, ведущего к «транзитке». Дима понял, что ждать больше нечего, и, вздохнув, поплелся к себе. В душе он жалел, что они не зашли к Лео, — что хорошего было ходить по улице и ссориться? Нет, он больше не пойдет к Зине. Хватит без конца выслушивать упреки.

А Зина уже подошла к длинному, светившемуся всеми латаными окнами бараку. Около дверей старик с черными густыми бровями и седым ежиком волос проводил ее цепким взглядом. Из комнаты неслась уже привычная вечерняя разноголосица: кто-то пел, кто-то ругался, кого-то звали и не могли дозваться хмельные, бесшабашные транзитные приятели. «Нет, еще раз подумала Зина, так больше нельзя. Но к кому обратиться? Кто поможет в чужом городе?» И тут же неслышный голос подсказал ей номер телефона, записанного просто так, на всякий случай.

Вспомнилась дорога сюда, вынужденная посадка, тихий, заросший травой аэродром… И высокий человек с невеселыми, но твердыми глазами.

Тогда, заговорив с ним, Зина даже и не предполагала, что придется когда-нибудь просить его о помощи. Просто заинтересовало то, что он — ветеран Синегорска, хорошо знает и город и людей. Она расспрашивала о жизни на Севере, поинтересовалась, правда ли такой там климат ужасный, как говорили в дороге попутчики…

Он ничем не был похож на Вержбловского. Может быть, именно это и утвердило Зину в решении позвонить ему. Будь что будет. От принятого решения стало легче, и она уже почти весело перешагнула порог «транзитки».

Валя спустилась по лестнице, которая еще никуда не вела. Дом только снаружи выглядел домом, внутри он оставался безликим: серая штукатурка стен со светлыми шрамами на месте проводки. Ни единого цветного пятна.

Вале всегда нравилось ходить мимо домов, где приходилось работать раньше. Но еще интереснее — заранее представить себе судьбу той или иной комнаты и тех, кто поселится в ней. Ведь так легко сделать комнату веселой или грустной. Светлая полоска бордюра под потолком — и в комнате поселилось солнце, И уже верится, что следом за ним придет и счастье. И когда ее бригаду хвалили в Братске на слетах строителей или еще где-нибудь, она только улыбалась затаенно: как это люди не догадываются, что работает она совсем не ради славы, а именно ради этого всеобщего счастья, частица которого ждет где-то и ее саму.

Пока что на новом месте она не чувствовала себя так уверенно, как в Братске, — очень уж разные по возрасту и интересам люди собрались в бригаде у Маши Большаковой. Сестры-близнецы Надя и Вера, очень похожие, сероглазые и кругло-румяные, как матрешки, только и мечтают сниматься в кино. Они уверены, что не сегодня, так завтра их пригласят на студию и тогда… Что именно «тогда», сестры, кажется, и сами толком не знают — они просто хотят жить весело. Но им и сейчас живется не скучно. Украинка Галя, с тихим, прозрачно-смуглым лицом, часто болеет и ни с кем не дружит. Никто не знает, как она живет. Пробовали навещать ее во время болезни, но она ни с кем не захотела разговаривать. Есть еще немолодые замужние женщины, старые колымчанки, очень похожие чем-то друг на друга. Они даже курят одинаково. Разговоры в обед и после работы тут тоже ведутся не такие, как в Братске. Там ребята смотрели на город, который строили, как на место, где потом будут жить и сами. Здесь многие только и говорят о времени, когда уедут отсюда на «материк». Причем говорят и те, кто живет в городе по двадцать лет, и те, кто прожил от силы год. Все это странно и пока малопонятно Вале. Выходит, что двадцать лет прожиты на чемоданах? Так, что ли? И как работать с полной отдачей, чувствуя себя временной? И если хотят уехать, то почему не уезжают? Из-за денег?