—    Скоро ли подкоп будет готов?

—    Неделю, может, чуть боле придется подождать.

—    Торопитесь! А ты, Выродков, хвастался башней высочен­ной, с колесами. Готова ли та башня?

—    Готова была, государь, да бог нам не помог. Удумали мы на ту башню не токмо воев с пищалями сажать, но втянуть на нее пушки. И башня, не выдержав, рухнула, да людишек кое-ка­ких поуродовала. Теперь мы иную башню строим в четыре ряда, на каждом по две пушки поставим и тогда уж подкатим к кре­пости беспрепятственно. Днями готова буде, а потом...

Вдруг за шатром поднялся какой-то шум В шатер вбежал князь Мстиславский, за ним ворвался ветер, потушил все свечи.

—    Беда, государь мой!—крикнул в темноте воевода.— Вороги налетели на обозы наши, телеги все разметали, слуг поубивали да в полон взяли, добро все с собой увезли. Наскочили, ироды, нежданно, мы даже погоню послать не успели.

—    Это Япанчи дело!—воскликнул Акпарс.— Значит, засеки они уже укрепили.

Иван рывком поднялся со стула, скинул шубу, отбросил ногой газ так, что уголья разлетелись по шатру.

—    Князь Александр Борисович!

—    Тут я, государь,— отозвался Горбатый-Шуйский.

—    Бери от большого да от царского полков по две тысячи, в товарищи возьми князя Акпарса с его полком, отыщи на засе­ках того Япанчу, истреби его.

—    Исполню, государь. Только позволь моих конников взять.

—    Бери.

—    Пойдем, князь Акпарс.

Идет десятый день подкопа под Муралеев родник. Санька со своей тысячей десять дней не видел свету. Копаются в земле ратники, будто кроты, ведут нору все ближе и ближе к цели. На коленях в специальных мешках вытягивают откопанную глину, по цепочке передают наверх. Подпоры ставят через каждые три са­жени.

Вечером десятого дня Саньке донесли, что над проходом слышны голоса. Он немедля пробежал к забойщикам, прислу­шался, и верно: над головой раздаются глухие разговоры, звон кувшинов, плеск воды. Повелев дальше не копать, а только рас­ширить место для зелья, Санька побежал к воеводе Василию Се­ребряному. Быстро позвали розмысла, дали знать государю. Мин­ных дел мастер немедля же осмотрел горно и проход и сказал,

что для взрыва надо заложить одиннадцать бочек пороху. Но­чью привезли бочки, вкатили их в горно. Минный мастер велел сначала открыть две бочки и порох высыпать на пол горна, уст­ланного сеном. Потом велел открыть восемь бочек и перевернуть их открытой частью вниз, расположить на рассыпанном порохе. Порох последней бочки рассыпали дорожкой по всему проходу до выхода, закрыв выход соломой (не дай бог, порох до утра от­сыреет), доложили царю, что мина готова. Ночью все беспокои­лись—дело-то новое, необычное.

На рассвете Иван Васильевич с воеводами осторожно подошел к подземной галерее и велел начинать.

Розмысл вынул изо рта трубку, открыл дверцу прохода и, при­сев на корточки, вытряхнул на пороховую дорожку комочек го­рящего табака. Зелье вспыхнуло — и оранжевый огонек, припля­сывая, побежал по пороховой дорожке.

—    Мы путем считайт до пятдесат и токта путет срыф!—ска­зал минный мастер, набивая трубку новой порцией табака.

Все напряженно стали глядеть в сторону Муралеевой башни. Но что это? Розмысл довел счет до семидесяти, до восьмидесяти, а взрыва все нет.

—    Не надо потрефошится,— успокаивал царя минный мас­тер,— порох пот семля корит плохо. Сейчас путет срыф.

Когда счет дошел до ста пятидесяти, он сокрушенно сказал:

—    Я стелал все верно. Мошет пыть, обвались галерей?

—    Кто вел подкоп?—крикнул сердито царь.— Кто?!

Санька взглянул на перекошенное от злобы лицо государя и,

ничего не ответив, бросился в проход. Он бежал, склонившись, по темной галерее, изредка ощупывая рукой теплую дорожку от сго­ревшего зелья. Вдруг его ладонь почувствовала что-то сырое и холодное. Под рукой лежал ком влажной глины. «За ночь про­сочилась вода,—догадался Санька,—и глина, размокнув упала на дорожку. Что делать?» Возвращаться назад было опасно. Кто знает, что придет в голову разгневанному царю?

Санька шагнул вперед и вдруг почувствовал под ногой что-то твердое. Это была оставленная здесь кем-то кирка. И решение пришло мгновенно. Санька схватил кирку и принялся выдалбли­вать в боку прохода нишу. Мягкая глина поддавалась легко, и скоро была готова выемка, достаточная для того, чтобы спря­таться в ней. Санька вытер о штаны руки, достал кресало и вы­бил искру. Потом перекрестился и бросил дымящийся трут на пороховую дорожку.

Собрав свое тело в комок, он сидел в выемке и ждал взрыва. Вдруг дрогнула земля, Саньку ударило чем-то свистящим и упру­гим, вырвало из ниши, бросило назад в проход.

Когда рядом с башней поднялся высоченный столб земли и черного дыма, когда страшный грохот взрыва разнесся над кре­постью, царь топнул ногой и крикнул:

—    Вот вам водица, поганые!

Алексей Адашев перекрестился и про себя тихонько сказал:

—- Душу раба божьего Александра, господи, прими...

Санька очнулся вскоре после взрыва. Он никак не мог понять вначале, где он. Едкий дым застилал глаза. Впереди светилось какое-то мутное пятно. Не раздумывая, он пошел на свет. Вышел, осмотрелся. Взрывом разнесло весь родник, завалило подземный проход, по которому казанцы выходили к воде. Всюду лежали забросанные землей и каменьями трупы. На самом краю обрыва лежал медный кувшин. Из него тонкой струйкой бежала вода. Вдруг рядом кто-то застонал. Санька наклонился и увидел девуш­ку. Она, словно подбитая птица, лежала на боку, подобрав под себя ноги и руки. Санька опустился перед ней на колени, прило­жил ухо к груди. Девушка была жива. Осторожно взяв на руки, он перенес ее в проход, прикрыл кафтаном, сходил за кувшином, в котором осталось немного воды, намочил конец пояса, поло­жил девушке на грудь и стал ждать.

Девушка очнулась нескоро. Она открыла глаза и взглянула на Саньку. Он больше всего боялся, что бедняжка, увидев его, умрет от страха. Но девушка, облизнув пересохшие губы, шепнула:

—    Су.

Санька приподнял ее и поднес кувшин к губам. Девушка жад­но начала пить, изредка поворачивая в сторону Саньки черные, как смородины, глаза.

—    Как тебя зовут?—тихо и нежно спросил Санька, когда вода была вся выпита.

—    Бельмим.

—    А-а, не понимаешь.— Санька ткнул себя в грудь,— Саня. А ты?

—    Мин?

—    Да, да — син.

—    Гази...

—    Ты меня не бойся, Гази.

Девушка кивнула головой в знак того, что поняла и закрыла глаза.

—    Что же мне делать с тобой, Гази, не скажешь ли?—как бы про себя произнес Санька, когда девушка вновь поглядела на него.— В Казань я тебя отправить не могу.

Гази испуганно встрепенулась и закричала:

—    Казанга кирякмы! Не нада Казань!

Она что-то заговорила быстро и умоляюще, но видя, что Санька не понимает ее, показала на нож, висевший у пояса, по­том на свою грудь.

—    Ты что, девка, очумела? Разве рука у меня поднимется убить тебя? Со мной пойдем. Отпущу тебя на все четыре стороны.

Гази поднялась, оперлась на Санькино плечо, и они тихо по­шли по подкопу.

Взглянув на девушку при дневном свете, Санька увидел, как красива Гази. Над черными задумчивыми глазами брови враз­лет. Лицо круглое, смугловатое, через маленький, чуть приоткры­тый рот виднеется цепочка белых зубов. А на подбородке -- ямочка. Взмахнув ресницами, Гази внимательно поглядела на Саньку, как бы тревожно спрашивая: «А дальше что?»

—    Ну, — вздохнув, промолвил Санька, — пора. Иди куда глаза глядят. Держать тебя я не волен.

Гази по голосу поняла Саньку, заплакала и, выкрикивая неведо­мые ему слова, подбежала, уцепилась за плечи, приникла к груди.

Санька гладил ее по голове и говорил:

—    Ну, куда я с тобой? Разве тебе на войне место? И опять же как отпустить тебя одну? Людишки тут кругом озверелые, испа­костят, разорвут. Эх, горемышная.