Ковяж бросился к повозке, стоявшей невдалеке, и схватил моток веревки.

— Веревки тащи!—крикнул он и первым бросил конец ве­ревки утопающим.

Скоро в болото полетело еще несколько мотков.

Ратники держались, помогая друг другу, ловили концы ве­ревок и мало-помалу выбрались на сухое место.

Пришлось разбить стан и сушиться, а ертаульная сотня до самого вечера искала брод.

На другое утро снова наткнулись на болото и снова обходили его до самого вечера.

За неделю болота вымотали у ратников все силы. Сухари кончились у всех, и сочные ягели, которых на болотах росло мно­го, были единственной пищей измученных людей. Что говорить о ратниках, если князья-воеводы и те хватили голода. Запасов-то не было никаких.

Воины проклинали болота и думали: вот выйдем на сухие места, начнутся деревни, и тогда, даст бог, будет легче. Об этом же думал и князь Курбский.

На десятый день пути рати вышли на сухое место. Заросшая лесная дорога шла в гору,— стало быть, болот больше не будет.

Люди вздохнули с облегчением. Около небольшого озерца полк отдохнул, ратники перемыли белье и всю одежду, а попо­лудни двинулись в путь. Князь рассчитывал к вечеру достичь какого-нибудь людного места, устроить там ночлег и запастись едой.

Рать шла, а людей все не встречалось. Уж сумерки упали на заросшую мелким кустарником дорогу, вот и ночь окутала лес, а жилья нет как нет.

Идут люди, еле переставляют ноги, но не останавливаются, у каждого теплится искорка надежды: а вдруг там, за поворотом, люди.

Около полуночи впереди блеснул огонек. С какой радостью бросились навстречу ему! Словно не было усталости, будто не мучил целую неделю голод.

Но растерянно молчали ертаульные ратники. Да и что они могли сказать, если нашли старую лесную зимовку, а в ней охотника-мордвина, который сам заблудился в лесу.

Воеводы велели полку остановиться. Собрали сотенных и ты­сяцких и приказали резать лошадей и кормить войско. Дальше обессиленные и голодные люди идти не могли.

Охотник-мордвин рассказал, что людей здесь нет до самой реки Суры, а до Суры еще без малого двести верст.

Утром от полковых лошадей остались одни кости. Воеводам- князьям пришлось тоже спешиться.

Андрей Курбский выстроил полк, сказал:

—     Воины мои, братья мои милые! Тяжелый, страшный путь прошли мы, и еще трудней дорога предстоит. Не стану кривить душой — перед нами двести верст пути. А еды у нас нет ни крошки. Лошадей мы ноне съели, и боле есть нечего. А идти надо, ибо назад в эти страшные болота ходу нет. Всю ночь мы с воеводой Петром Михайловым думали — и нет у нас иного выхода, как позволить вам охоту из пищалей на птиц и зверя. За зелье истраченное как-нибудь ответим.

—     Далеко от дороги не уходите,— добавил князь Щенятьев,— не дай бог, разбредетесь да заплутаетесь. Не забывайте, что под Свияжском государь нас ждет.

Подкрепившись кониной, ратники снова зашагали вперед. Полк растворился в лесах, вокруг гулко ухали выстрелы. Только ертаульная сотня двигалась, не рассыпаясь, по ней равнялись отошедшие в сторону ратники. Медленно, но упорно полк продви­гался вперед.

От Свияжска до Алатыря дорога и неблизкая, и нелегкая. Семь больших речек надо перейти, а сколько ручьев лесных, так и не счесть. Поэтому, как только Топейка из Москвы приехал и сказал Аказу, что рать русская к Свияжску через Алатырь пойдет, сразу Аказ собрал весь свой полк и пошел дорогу устраивать, мосты чинить. Вышли помогать Аказу и женщины, и дети, и ста­рики. Старики мосты устраивают, Аказовы воины бревна носят, дети хворостом ямы забрасывают, женщины обед мужчинам варят, на охоту ходят.

За неделю подошли к Алатырю, всю дорогу починили, мосты возвели.

Топейка всех людей уверил: не сегодня-завтра русские войска подойдут. Больно охота всем царя увидеть — решили черемисы пойти в илем старого Сарвая и там русским хорошую встречу сделать.

Вперед послали Топейку с полусотней воинов. Целый день жда­ли — нет от Топейки гонца.

Решил Аказ вести людей, не дожидаясь Топейкиного знака. Видно, пришел на место и песни поет. А поет — забывает про все.

Так оно и вышло. Пришли к илему Сарвая—Топейка местных парней ратному делу учит, сторожевых не послал.

—    Мы будем тут сложа руки сидеть, а русские пройдут где-ни­будь мимо!—ругал Топейку Аказ.— Когда в Москве был, тебе что сказали?

—    Велели дороги чинить, мосты. Встречать на этом месте ве­лели, потом дорогу указывать.

—    А ты песни поешь?

—    А что мне, плакать? Русская рать—это тебе не дюжина зайцев — мимо не проскочит. Придут — все леса затрещат, на двадцать верст кругом слышно будет.

—    Эй-вай!— крикнул вдруг кто-то из парней.— Смотрите, чу­жие люди!

На противоположной стороне поляны, где были поставлены меты для стрельбы, появились два худых и оборванных человека. Они шли, поддерживая друг друга. Увидев людей, остановились, один упал на траву.

—    Это русские!— крикнул Аказ и первый бросился им на­встречу.

Подняв упавшего, спросил:

—    Ты ранен?

—    Голоден он,— тихо ответил второй.— Шесть дён маковой росинки во рту не было.

—    Эй, женщины! Еду сюда,— приказал Аказ.

Пока бегали за едой, Аказ спросил:

—    Откуда вы?

—    Мы ратники князя Курбского.

—    Где же остальные?

—    В лесу. Разбрелись кто куда. Искать надо. Сарваева земля далеко ли?

—    Вы уже тут. Вот хлеб держите, вот творог, мед. Ешьте.

Аказ позвал Топейку, приказал:

—    Сейчас же пошли людей в лес во все стороны. Пусть рус­ских собирают, ведут сюда. Найти всех, до одного. А вы, жен­щины, скорее котлы вешайте, горячую еду готовьте.

Сарвай подошел к Аказу, дотронулся до плеча, сказал:

—    Скажи мне, что это за люди из лесу выходят? Я русскую речь не понимаю, но вижу, что у них беда. Голод, видать...

—    Да.

—    Может, и мне людей в илем послать, чтобы еды больше принесли? Но все равно на всех не хватит. Надо по всем илемам весть дать. Как людям в беде не помочь?

После полудня половина полка с князем Курбским во главе собралась около Сарваева илема. Вторую половину с воеводой Щенятьевым вел Ковяж и, видимо, вывел на Алатырь.

Аказовы воины, вышедшие встречать русских ратников, сразу же сумы свои открыли. Хоть и невелики с собой запасы имели, однако каждому еды понемногу дали. Ратники ели с жадностью. Даже сам князь, забыв о достоинстве, схватил поданную Топейкой лепешку. Топейке смешно. Он вспомнил, как Андрей Курбский ел на царском пиру: взяв крылышко лебедя, отводил мизинец в сторону и, почти не касаясь крылышка губами, откусывал мясо но малюсенькому кусочку. Сейчас князь, ухватившись обеими руками за коман мелна, скорее отрывал, чем откусывал, большие куски. С бороды его текло масло, на усах застряли крошки.

—     Может, еще эгерче попробуешь?— предложил Топейка.

У воеводы полон рот — ответить не может. Взял эгерче, по­ложил на колено.

А Топейка знай угощает:

—     Ешь, князь, эгерче на сметане деланы. Может, тебе не нра­вится наш хлеб?

—     Што ты, што ты!—машет руками князь.— Ты и сам, верно, не знаешь, насколько сладок ваш хлеб! Пожалуй, драгоценных калачей лучше будет! Как ты сказал — эгерче?

—     Да, овсяные лепешки на сметане.

Наелся воевода, повеселел. Шагают они с Топейкой по лесу — то там, то тут видят ратников с черемисскими воинами. Кормеж­ка идет вовсю.

—     Зубами сильно стучат,— не утерпев, шутит Топейка.

—     Тебя бы две недели не покормить, еще не так стучал бы,— тоже весело отвечает князь.

—     Как же в такую дальнюю дорогу без хлеба пошли?— Во взгляде Топейки недоуменье.

—     Как да как! Думали по деревенькам покупать. А как мину­ли Мещеру да как вошли в дебри лесные — ни единой живой души не встретили. Думали, все перемрем, дорогой идучи.

—     Ну, теперь не умрешь. К илему пойдем, там, наверно, мясо уже сварилось.

Когда пришли на поляну, там было уже много ратников. Во­ины сидели на траве. Перед ними прямо на земле стояли берес­тяные бураки с медом, молоком, хлебы, соленое мясо, творог.