—      Нужное место не проскочить бы. Ты, атаман, гляди. Будут ежели по левому берегу две рощицы — дубовая и сосновая, меж ними и приставай. Наши там должны быть...

...Ивашка Булаев, послав деда в Кафу, надежду на то, что он там встретит атамана, имел малую. Если бы дед Славко не доку­чал постоянными разговорами, то и не послал бы. А старый гус­ляр надоел ему. Как стало известно, что Сокол жив и находится в туретчине в плену, Славко стал приходить к Ивашке чуть не каждый день и ныть:

—      Он вас, иродов, можно сказать, из геены огненной вывел, а вы его, стервецы, забыли. Ведь ежели бы не он, расползлись бы вы по крымской земле, как черви, передавили бы вас татары по­одиночке. Ты сам-то, пес рыжий, сколько раз от плена бегал, а все попадал туда же, теперь сидишь в каюте, портков из парусов нашил и доволен. Про атамана забыл. Скоро грабежом зай­мешься...

—      Не скули, дед,— упрашивал Ивашка,— что я могу поделать? Не в туретчину же мне за ним идти. Я сам тоскую не меньше твоего.

—      Ежели тоскуешь, проводи меня в Кафу. Ваську не зря Со­колом прозвали — не сможет он в неволе долго жить, улетит. И где бы он ни был — к Чуриловым придет все равно. А там, баял Ионаша, пустырь. Кто его встретит? Кто к нам дорогу укажет?

Так продолжалось полгода. Ивашка сдался и степью проводил деда на Кафу. И то надо сказать — надоел дед. Озлобился на ва­тажников за разброд, за баловство. За то, что Микеня оторвался от ватаги и свою шайку завел, дед Славко пилил Ивашке шею чуть ли не месяц.

Без него стало спокойнее, хотя надо сказать, что ватажники деда побаивались и слушались не меньше, чем Ивашку, потому как был он совестью ватаги.

И вдруг вчера приехал из Азова Ионаша с новостью:

— Жди завтра Сокола. Разыскал-таки слепец своего атамана. Везет на лодке с полосатым парусом.

К полудню новость разнеслась по всему становищу. Кто-то вы­шел на майдан к мачте и ударил в колокол. А это значит: соби­райся круг.

И когда из-за поворота вынырнула фелюга, весь берег киш­мя кишел, как муравейник.

Не успела лодчонка ткнуться в прибрежный песок, как десятки сильных рук вытащили ее на берег и, выбросив гребцов, подняли на плечи, понесли. Василько встал с дедом рядом, они не ожида­ли такой встречи. Они хотели было сойти с лодки, но им не дали и понесли вверх по склону. Лодка колыхалась, она плыла над люд­скими головами, словно по воде. Среди множества лиц, обращен­ных к нему, он узнавал своих друзей, но незнакомых лиц было больше. Толпа гудела, люди выкрикивали приветствия, бросали в лодку шапки, подставляли плечи под нее, сменяя уставших. Со­кол знал, что его встретят радушно, но такое выражение восторга было для него не совсем понятно, он не знал, почему эти люди так рады его приезду. Если бы не крики «Соколу слава!», «Атаман, здравствуй!», Василько подумал бы, что эта торжественная встре­ча предназначена не для него.

Наконец толпа вынесла лодку на широкую площадь, посреди которой стояла мачта с реями, с вантами и даже с генуэзским фла­гом на вершине. Сокол узнал ее: это была главная мачта с три­ремы «Святая Агнесса».

Около мачты был прилажен судовой колокол, перед ним соору­жена часовенка чуть повыше человеческого роста. В ее углубле­нии Василько увидел вырезанное из дуба изображение святой Аг­нессы, которое когда-то стояло в каюте капитана триремы. На че­тырех бочках, составленных в ряд, видимо, сгорая от нетерпения, подпрыгивал человек в черной рясе, в камилавке, лихо заломлен­ной на затылок.

Когда лодку поднесли к бочкам и поставили на землю, два му­жика подскочили к Соколу, подхватили его под руки и легко под­няли на бочки. Третий взял под мышки деда Славко и забросил его туда же. Сказал при этом:

—                                           Подусох ты в Кафе-то, дед, целый год откармливать при­дется.    ,

Человек в рясе, раскинув руки, подскочил к Соколу, облапил его и, привстав на носки, поцеловал трижды. Потом повернулся к толпе, воздел руки к небу и воскликнул:

—      Православные казаки! Узрел господь мечтания наши, услы­шал молитвы наши и возвернул нам спасителя нашего и вождя! Падем все на колени и возблагодарим за это господа!

И все на площади опустились на колени с шумом и говором, в котором Васильку послышались и шутки. «Уж не насмешку ли какую выстроить хотят?»—подумал Василько и тронул деда Слав­ко за руку повыше локтя.

—      Так надо, Вася, так надо,—шепнул дед.—Отцу Иохиму верь. Он знает, что к чему.

А отец Иохим поднялся (за ним поднялась и вся толпа) и за­говорил нараспев, как в молитве:

—      Во времена для всех вас тяжкие и гибельные, человек этот собрал вас во едино стадо и, подобно царю Моисею, вывел на зем­лю обетованную. И остался он в сердцах наших на многие годы, и кажинную заутреню мы молили бога о его возвращении. И внял спаситель нашим молитвам, сохранил нам атамана и снова по­ставил его над нами.— Тут отец Иохим помедлил немного и скоро­говоркой выпалил: — Атаману нашему слава!

—      Слава! Слава! Слава!—дружно гудело-на площади.

Когда толпа утихла, отец Иохим подмигнул атаману и шепнул:

—      Скажи им что-нибудь, пропади они пропадом.

Василько оглядел народ, снял шапку, смял ее в руке:

—      Не чаял я увидеть вас, друзья, да вот бог привел. И я гово­рю вам: здравствуйте! — Площадь загудела приветно.— Вижу, вы, слава богу, живы, ну, стало быть, и я буду с вами жив. Прини­майте к себе.

—      Расскажи, где был?! — раздалось из толпы.

—      Успеете! — крикнул отец Иохим.— Дайте отдохнуть челове­ку, путь вон сколь далек был, понимать надо!

В ближних рядах раздался шум недовольных, но отец Иохим погрозил кулаком.

—      Ишь вы, греховодники. Сказано: всему свое время.

От бочек долго пробирались сквозь людское месиво, атаману то и дело встречались знакомые по Черному камню ватажники, каждый тискал его, перебрасывались несколькими словами.

Сельбище, собственно, и состояло из окружавших площадь зем­лянок, глинобитных лачуг и коробок, сколоченных из корабель­ных досок и разбросанных в беспорядке. Дальше виднелся ров с земляным валом, в нем поблескивала вода.

Василько прежде других надеялся увидеть Ивашку, но его почему-то не было. Когда он спросил об этом деда, тот коротко от­ветил:

—     К нему и идем.

Чуть на отшибе, ближе к берегу, показался высокий, по срав­нению с лачугами, дом, сложенный из серых необожженных кир­пичей.

И тут, около ворот дома, Василько увидел Ивашку. Он замет­но постарел, но стал осанистее, полнее. От прежней худобы не осталось и следа. Он, видимо, ждал атамана и, завидев его, спеш­но пошел навстречу. На мостке, переброшенном через канаву, об­нялись, и Булаев сказал тихо, словно жалуясь:

—     Устал я без тебя, атаман.

В доме было всего два окошка,— по одному на комнату. Окон­ца эти были круглые, отороченные дубом. Василько догадался: с корабля. Внутри первой комнаты все было чудно и необычно. Ивашка, как видно, перетащил сюда целиком капитанскую каюту и обложил ее кирпичами. Вся мебель, в том числе и большой круг­лый стол, была корабельная. На столе стояли вина, закуски. Пах­ло кизячным дымом, сивухой и жареным мясом. Около стола хло­потал плечистый молодой парубок в серой, ниже колен, рубахе, вышитой по косому вороту затейливыми цветами. Увидев Василь­ка, он улыбнулся, показав два ряда белых ровных зубов. Эта улыб­ка напомнила кого-то.

—     Узнаешь? — спросил Ивашка, глядя на парня.

—     Неужто Андрейка?!

—     Он самый, пропади ты пропадом,— гаркнул отец Иохим, усаживаясь за стол.— Давай, отрок, наливай — в горле пересохло.

—     Да ты, Ешка, подожди,— строго произнес Ивашка.

—     Как это подожди, как подожди,— возмутился отец Иохим,— я из-за этого стола проповедь на майдане не договорил, сюда стремившись. Эх, атаман, какую проповедь я было приготовил, пропади ты пропадом.

—     Не кощунствуй, Ефимушко,— тихо упрекнул его Славко, снимая с плеча гусли.— Пастырю этак-то негоже.