И в довершение всему около костра зазвучал рожок. Он выводил какую-то колдовскую, родимую донельзя мелодию — грустную и протяжную..

—     А что, если там злыдни? — спросил Рун, натянув поводья.

—     Может, и злыдни,— сказал Тугейка.— Добрые люди сейчас по домам сидят.

—     Так зачем мы туда едем?

—     А вдруг там хорошие люди? Костер жгут, на рожке игра­ют — не таятся.

—     Все равно я дальше ехать не могу. Пусть лучше убьют, но сперва я высплюсь.

На поляне они увидели шалаш из пихтовых веток, высокий на­вес, под которым горел костер, перед огнем сидел парнишка лет пятнадцати и дул в самодельный, берестяный рожок. Увидев не­знакомцев, быстро юркнул в шалаш, и скоро оттуда выползли еще двое таких же подростков.

—     Здорово ли живете, робяты? — спросил Рун, не слезая с седла.

—     Живем помаленьку,— ответил тот, что сидел у костра.

—     Какая нужда вас в непогодь в лесу держит?

—     Наверно та же что и вас под дождем в путь послала.

—     Мы едем по государеву спешному делу. Мы беглецов ловим. Они тут не у вас хоронятся?

—     Поищите. Может, и хоронятся.

Рун соскочил с седла, помог опуститься на землю Тугейке, за­глянул в шалаш и присел у костра, протянув к огню озябшие руки. Рядом с ним сел Тугейка.

—     Продрогли насквозь,— сказал один из подростков.— Может, кипятком кишки прополощете?

—     Не мешало бы,— ответил Тугейка.

Паренек быстро вполз в шалаш, вытащил оттуда закопченный котелок, повесил над костром. Потом бросил туда пучок сухой травы для заварки. В это время рожечник (он, видимо, был стар­ший среди парней) вытянул из шалаша два ветхих полушубка и сказал:

—     Одежду-то смените, обсушитесь. А то заколеете совсем,— и бросил полушубки к ногам Тугейки и Руна.

Согретые теплом костра, горячим чаем и полушубками, всад­ники окончательно поверили в доброту подростков. Тугейка кле­вал носом, силился не заснуть, но сон валил его.

—     Не томись — ползи в шалаш,— предложил старшой, и Ту­гейка полез на сухие еловые лапки. Рун задержался у костра и спросил:

—     Я все-таки узнать хочу — зачем вы в лесу бедуете?

—     «Зачем, зачем?» — недовольно ответил старшой.— Коли ты государев человек, то должен знать — тут град Мещерский близко.

—     Ну и что же?

—     А то, что государь московский наши земли хану Касимке отдал и теперь нам от сего ордынца житья нет,— шепотком произ­нес подросток.— Я при нем сего говорить не хотел, он, поди, тоже татарин.

—     Нет, он, как и я, слуга Москвы.

—     А коли слуга, то скажите там, в Москве, великому князю вашему...

—     Он и ваш...

—     У нас свой князь, рязанский. Так вот скажи своему князю, чтобы он руки Касимке укоротил. А то половина людей в здеш­них лесах, как и мы, хоронится.

—     Скажу,— согласился Рун и полез в шалаш.

—     Спите спокойно. Коней мы постережем.

Первым проснулся Рун. Спал он крепко, без сновидений, прос­пал долго, осеннее солнце тускло светило в проем шалаша. Рун выполз из шалаша и заорал:

—     Туга, вставай! Коней увели!

Тугейка пулей выскочил на волю — над пеплом костра вилась тонкая струйка дыма, подростков не было, как и не было лошадей.

—     Вот тебе и детушки-малолетушки,— зло сказал Рун.— Обду­рили нас, как сонных тетеревов.

Тугейка обошел вокруг шалаша, посмотрел на следы и сказал:

—     Они тут для приманки сидели. Где-то недалеко настоящие конокрады были. Смотри на землю — следов много и от сапогов. А эти были, я помню, в лаптях. Что же делать будем?

—     Остается одно — идти к Касиму на поклон. Говорят, тут го­родок Мещерский недалеко...

Только к вечеру беглецы добрались до Касимова городка. Ру­на и Тугейку несколько раз останавливали татарские разъезды, но, поговорив с Тугейкой, отпускалй.

Над городом возвышался минарет недавно построенной мечети и слышны были призывы муэдзина к вечерней молитве. Около го­родских ворот Рун остановился и сказал:

—     А что если великий князь сюда гонца послал и нас схва­тят, а?

—     Эта беда не беда. Запомни: хан Касим —брат Нурсалтан, а сын ее Магмет-Аминь сейчас у дяди гостит. А он мой друг. Не вы­дадут, если что.

Тугейка знал, что говорил. Хан Касим их приходу сильно об­радовался, а еще более были рады Магмет-Аминь и сын хана — Шахали.

Касим давно не получал вестей из Москвы и с нетерпением ждал рассказа воеводы о том, как и чем живет сейчас великий князь, не думает ли снова воевать Казань. А Магмет-Аминь, как узнал, что Тугейка был в Крыму, у матери, сразу же уволок его к себе в комнату. Шахали почти ровесник Магметке, и ему, что в Москве делается и как в Крыму живут, узнать интересно.

Друзей напоили, накормили, переодели в лучшие одежды, и по­текли беседы.

... — Значит, Менгли-Гирей шерть Ивану дал,—довольно заклю­чает Касим.— Это бик якши. Теперь мы хана Ахмата за перчем^[2] схватим, к земле пригнем. Как сестра моя там живет? Ее Менгли не обижает?

—      Мудрость Ази ты знаешь. Ее не обидит никто. Менгли во всем ее слушается.

—      По ребятишкам не тоскует ли?

—      Тоскует. Магмета велела здесь учить, а Абдыл-Латифа к себе переправить просила. Иван Васильевич обещал.

—      Это тоже бик якши. Скажи великому князю, что пусть он Абдылку пока грамоте учит, а Магметку пусть у меня держит. Я его ханским делам буду учить, его, чуть подрастет — на Казан­ский престол посадим.

•— А твой Шахали? А Джанали?

—      И до них когда-нибудь очередь дойдет. Мы теперь казан­ский трон недругам Москвы не отдадим. А вы куда едете и зачем? И почему ко мне пешком пришли?

—      Посланы мы в Черемисские края, чтобы дружбу с горными людьми учинить. А в пути у нас лошадей украли,— и Рун расска­зал хану про ночевку у костра.

Касим задумался о чем-то, потом сказал:

—      Лошадей мы вам дадим, до Суры-реки проводим, а дружбы с черемисами вам не учинить. Нынче летом на ту землю налетели дети боярские, я думаю, без ведома великого князя, и дома там многие пожгли, людей поубивали, скот и добро поотнимали, чем черемис, чуваш и мордву сильно озлобили. Поэтому ты осторожен будь...

... — Ну, говори, Тугейка, говори,— торопил Тугу Магмет- Аминь,— как мать наша живет, что она мне передать велела, что послала?

—      Был я у нее дважды. Она хоть и четвертая жена хана Менг­ли, но властью —первая. Хан ее любит, дорожит ею. Послала она тебе и Абдыл-Латифу грамоту и много подарков, но они у вели­кого князя в Москве остались. Хан Менгли Москве шертную гра­моту дал, теперь в Крым часто послы будут ходить, ты не ленись — чаще ей пиши письма, радуй ее. Она по вам обоим тоскует...

Как ни уговаривал Касим погостить у него до первого снега, друзья не согласились. Они были себе на уме: засидишься тут, станет вдруг известно о их побеге, что тогда? Да и на место при­быть скорее хочется: Туга по родным истосковался, Рун-—по жене и сыну.

Хан как сказал, так и сделал: проводил Руна до Суры, дал ко­ней, денег. Рун о налете русских Тугейке ничего не сказал — пусть

сам увидит. Может, до Нуженала боярские воины не доходили, может, вести хану пришли лживые.

Но там, где река Юнга истекает из малого родника, должен был стоять илем того же имени — на том месте нашли наши друзья горы золы и пепла. Тогда Рун сказал Тугейке слова хана. Стало ясно, что беда не минула и Нуженал. Потому как вниз по Юнге сожженными оказались илемы Тюмерля и Кожваши. Еще десять верст по лесу, и там должен быть Нуженал.

Должен быть! А есть ли?

Подъехали они к родным местам в сумерки. В лесу глохла пред­вечерняя тишина, смутно белели одинокие оголенные березы. Было мертвенно, мрачно и жутко. Выехали на опушку леса, в молчании оставили лошадей. На месте домов лежали обгорелые бревна, чер­нели головешки, остовы печных труб. Ветер метал по улицам золу и пепел. Сонно бормотала вода на речном повороте, молочный хо­лодный туман полз из ельника, растекался на ветру, поднимался ввысь и таял над вершинами осин и берез.