В кабинете друг против друга стояли два стола. Один был свободен. За вторым сидела Хельви Каартна. Она смотрела своим серьезным взглядом прямо на Лапетеуса. Какое-то мгновение он не видел ничего, кроме ее глаз.

Лапетеус застыл на месте. В голове промелькнуло несколько мыслей одновременно. Почему Хельви здесь? Кто его вызвал? Хельви или кто-то другой, кого сейчас нет? Что она хочет от него?..

…Хельви Каартна работала инструктором отдела пропаганды всего третий месяц. После демобилизации она действительно пошла на фабрику. Правда, котонную машину ей не дали и теперь. В конце концов Хельви добилась бы своего, если бы ее не направили в партком фабрики. Она хотя и возражала, потому что партийная работа казалась ей чем-то особым и великим, но ее уговорили. Потом решили, что так как у Каартна есть опыт работы агитатором и пропагандистом, — последнее время она заведовала агитпунктом, — то, при поддержке товарищей, справится и с работой в отделе пропаганды. До сих пор Хельви еще не свыклась со своими новыми обязанностями. Она восторгалась более опытными инструкторами, чувствовавшими себя на любом предприятии, в любом учреждении как дома, говорившими с одинаковым знанием дела о любых проблемах. Ей было трудно выступать на собраниях в чужих организациях, и обычно она молчала, потому что ей всегда представлялось, что она недостаточно знает состояние дел на этом предприятии или в этой партийной организации. Самым трудным орешком для нее оказалось составление справок и проектов решений. Они получались короткими и какими-то необычными. В них не хватало, как сказал Мадис Юрвен, свойственных партийной работе обобщающих черт, специфического духа партийной работы…

…Хельви встала, шагнула навстречу Лапетеусу, протянула руку и сказала:

— Здравствуй.

Лапетеус почувствовал, как кровь прилила к голове. Ему было неловко за то, что он так смешался и так бестолково стоял у двери, не зная, что делать.

— Здравствуй.

Рука у Хельви была холодная. Она всегда жаловалась, что у нее мерзнут руки и ноги. Когда-то он согревал их. Все это припомнилось в какую-то долю секунды. Лапетеус ощутил желание взять руки Хельви и согреть их своим дыханием.

— Садись, — она указала на кресло в углу.

Лапетеус сел.

— На улице тепло. Я шел быстро. Все-таки приказ партии, — он попытался пошутить. Расстегнул куртку и не знал, как быть дальше.

— Извини, что я тебя побеспокоила и попросила прийти сюда. Но ни к кому больше я не смогла обратиться. Да и дело касается нашего общего знакомого и соратника — Роогаса. Ему нужна работа.

Услыхав фамилию Роогаса, Лапетеус насторожился.

— Роогас?

— Майор Роогас. Из штаба дивизии. Ты должен бы знать его. Вас еще ранило в один день. Ехали вместе…

Она заставила себя договорить:

— …в Таллин после демобилизации.

Андрес Лапетеус повторил фамилию Роогаса не потому, что позабыл ее. Нет, он ясно помнил все. И совместную поездку в Таллин, и слова Роогаса о войне, как о своем призвании, и о том, что он предложил свою квартиру… Тогда пришлось насмешливо ответить Роогасу, порекомендовав ему обратиться к товарищу Каартна. Помнил Лапетеус и другое. Однажды майор Роогас приходил к нему на наблюдательный пункт на полуострове Сырве и проклинал узкий перешеек, вынуждавший их ползти под огонь врага. В Курляндии они втроем — комбат, Роогас и он — попали под огонь немецких снайперов и вынуждены были полтора часа, пока не стемнело, пролежать в снежной слякоти. Помнил и то, что во время формирования дивизии Роогас, тогда капитан, инспектировал их батальон на тактических учениях. Как озаренные вспышкой молнии, возникали в памяти моменты, связанные с демобилизацией, еще точнее — с совместной поездкой в Таллин. Он вспомнил все это и тут же подумал: почему Хельви ищет работу для майора Роогаса.

— Помню, помню. У него нет никакой специальности, кроме военной.

— Я не понимаю, почему его демобилизовали: все говорили, что он хороший штабной офицер.

Сочувственное отношение Хельви к Роогасу вызвало у Лапетеуса досаду.

— Воспитанник буржуазной военной школы, — сухо сказал он.

— Он был вместе с тобой в развалинах. Вас на одних санях привезли в санбат.

Лапетеус подавил свою антипатию к Роогасу.

— Мне этого напоминать не надо, — торопливо сказал он. — Немного не хватило, и сцапали бы нас там фрицы.

— Дела сложились так, что Роогас сейчас без работы, — объяснила Хельви, — После демобилизации он по предложению Пыдруса пошел в школу преподавателем физкультуры. Вчера ушел с этого места. По-моему, совершенно беспричинно. Правда, товарищ Юрвен категорически требовал, чтобы Роогаса сняли с работы.

— Ты говоришь со мной по поручению Юрвена?

Она немного смешалась.

— Нет, — сказала Хельви, — Юрвен не знает Роогаса. Мы знаем.

Лапетеусу было известно, что Юрвен особое внимание уделяет чистоте анкеты. Но ведь майор Роогас служил в Советской Армии, это должно бы говорить само за себя.

— Почему Юрвен требовал увольнения Роогаса?

— Видимо, по недоразумению. Школа — одна из самых плохих в районе. Успеваемость низкая, поведение учеников и порядок в школе оставляют желать лучшего. Позавчера у нас на бюро слушали отчет директора этой школы о состоянии воспитательной работы. В ходе обсуждения товарищ Юрвен и потребовал освобождения от работы Роогаса. Юрвен нападал также на Пыдруса. За то, что он послал Роогаса на работу в школу и защищал его. Пыдрусу удалось добиться, что в решение не включили пункта об освобождении Роогаса. Но тот узнал от директора, что произошло на бюро, и сам подал заявление об уходе.

Лапетеус внимательно следил за Хельви.

— Почему ты хочешь, чтобы товарищ Юрвен нападал и на меня? — полушутливо-полусерьезно спросил он.

— Роогас честный человек. Он ни в чем не виноват, он работал там всего второй месяц.

— Анкету Роогаса ты читала?

— Мы же знаем его.

Хельви умела быть настойчивой, даже упрямой.

— Знакомство — это знакомство, служба — это служба.

— Ладно. Извини, что я тебя побеспокоила.

Хельви смотрела мимо Лапетеуса. Разум подсказывал ей, что Андреса звать не стоило.

— Не торопись. Пришли ко мне Роогаса. Надо ж ему где-то обосноваться. Нам нужны люди в Вильяндиском уезде. Организационная работа ему не чужда. Помню, что он был прямо-таки придирчиво требователен.

Теперь Хельви посмотрела на Андреса Лапетеуса так, как смотрела в то время, когда между ними все было ясно и чисто. Это продолжалось всего секунду, но ее было достаточно, чтобы у Лапетеуса вдруг отлегло на душе. Возвращаясь в министерство, он даже чувствовал себя менее усталым.

Когда за ним закрылась дверь, Хельви снова ощутила, что, позвав к себе Андреса, она поступила неправильно. Несмотря на то, что он согласился помочь Роогасу, несмотря на то, что все вроде окончилось хорошо.

Андрес, которого она увидела сегодня, был для нее новым. И Хельви спросила себя, знала ли она его вообще-то? Знала ли, когда влюбилась и была фактически женой Андреса, и наконец теперь, когда они разговаривали друг с другом как чужие? Не ошиблась ли она уже при их первой встрече? Тогда Хельви подумала, что он напуган ранением, а на самом деле у него оказался твердый характер. Позднее Андрес представлялся ей безгранично честным и искренним человеком, и так она считала до конца войны. Вернее, хотела так считать и теперь. После всего, что произошло между ними.

Хельви не была больше уверена в том, что Андрес вообще любил ее.

Когда-то любовь к Андресу захватила ее полностью, и она отдалась ему без каких-либо сомнений, без притворства, естественно и просто, как это может быть только при большом чувстве. Всем существом она понимала, что и Андрес любит ее. Это удваивало ее счастье. Ошибалась ли она? Сомнения охватили Хельви позднее, когда она заметила, что Андрес ведет себя с ней не так, как раньше.

Незадолго до войны Хельви исполнилось двадцать один год. Уже в начальной школе мальчишки с городской окраины говорили о ней: «Ничего девчонка». У нее были глубокие глаза, длинные ресницы, на удивление тонкая талия и стройные икры. В средней школе она целовалась за воротами с мальчишками, которые провожали ее с танцевальных вечеров. Свой первый серьезный роман она пережила как раз перед войной. В армии у нее появилось много поклонников. Война и отступление из Таллина вывели ее из равновесия, она искала опоры, защиты и понимания. Только после того, как двое сделали ее своей любовницей, Хельви отрезвела и спокойно отстраняла новых мужчин, пытавшихся сблизиться с ней. Пока не появился Андрес Лапетеус. Пока она не ощутила впервые в жизни настоящей любви.