Уго замолкает, словно захлебнувшись хохотом, сотрясающим еще какое-то время все его тело. После нескольких бесплодных попыток продолжить свою речь он произносит какую-то фразу, икая от смеха, вытирая слезы, то и дело прерываясь, чтобы отсмеяться.

— А эта сволочь… разворачивается и… поминай как звали…

Уго опять закатывается. Остальные сурово смотрят на него, не разделяя его веселья. Мария с Ньевес уже разомкнули объятья, после чего Ньевес смущенно шепнула на ухо Марии:

— Ой, от меня, наверное, воняет черт знает как!

А та пылко ответила ей:

— Да перестань ты! Мы сейчас все в одинаковом положении.

Но Уго не унимается, он уже не может перестать смеяться и только подхлестывает себя, добавляя новые и новые комментарии, помогающие воссоздать недавнюю сцену.

— Эй, послушайте… пожалуйста, — говорит он, схватившись за живот, — это… это у вас шляпа или уши?

Он опять хохочет, и кажется, смеху этому не будет конца. Уго уже перешел в ту стадию, когда собственный смех начинает утомлять, но пока еще нет нужды делать усилия в попытке уняться, особенно если так просто вызывать его в себе снова и снова.

— Доброе утро, сеньор медведь! Как поживает ваше семейство?

— Слушай, прекрати! — обрывает его Хинес, повышая голос.

— Да в чем дело-то? — недоумевает Уго с широкой улыбкой. — Меня так… так насмешило это… когда…

— Заткнись! Если здесь бродят медведи, смеяться тут не над чем!

Достаточно было Уго услышать слово «медведь», как он снова захохотал.

— Да ведь он стоял на задних лапах, вон там, а эта… а эта пошла к нему и говорит…

— Ты прекратишь или нет, идиот! — взрывается Хинес.

Сразу наступает молчание. Все смотрят на Хинеса, который тяжело дышит, словно только что одолел гору. Уго замер, и гримаса смеха сползла с его лица, ее сменила горькая и одновременно ехидная усмешка.

— Надо все-таки относиться к людям с большим пониманием, — говорит Марибель Хинесу. — Подумай только, он потерял жену, пойми…

Опять воцарилось молчание; можно даже расслышать шум, с каким втягивают воздух расширившиеся ноздри Хинеса, который стоит, не поднимая глаз от земли.

— Ну? — обращается к нему Уго. — Неужели ты не хочешь извиниться передо мной?

— Не мое дело, если кто-то ест сверх меры или вдрызг напивается, — отвечает на это Хинес, тщательно выговаривая каждое слово, — каждый имеет право делать со своим телом что ему угодно. Но я… просто не выношу, когда оскорбляют людей или… или когда чьи-то выходки выбивают из колеи остальных.

— Ах так?.. Рад стараться, господин лейтенант! А почему, собственно, мы должны слушаться тебя? Пидор проклятый!

— Хватит, пошли отсюда! — Хинес обводит взглядом площадь. — Ясно ведь, что здесь мы не найдем…

— Я сказал «пидор», — не унимается Уго.

— Да, Уго, ты сказал «пидор», — спокойно отвечает ему Хинес, — мы все это слышали. Пошли, надо возвращаться туда, откуда мы сюда попали, лучше поскорее покинуть это место. Вдруг медведь побежал за подкреплением…

— Посмотрите на него… посмотрите, какой он гордый, как достойно себя ведет, — продолжает Уго, в то время как его товарищи уже направились к улице-туннелю. — Неужели ты думаешь, что обманешь кого-нибудь своей спесью и красоткой-невестой, которую привез с собой? Брось! Не трудись! У тебя все на роже написано!

Ампаро, Марибель и Ньевес обмениваются быстрыми взглядами и даже на миг приостанавливаются, но Хинес как ни в чем не бывало шагает вперед, и они в конце концов решают следовать за ним. Между тем Уго продолжает стоять с вызывающим видом и не двигается с места.

— Знаете, что однажды удумал… знаете, что однажды хотел сделать ваш «генерал Трумэн», который теперь так печется о моральном духе нашей группы?.. Этот пидор, который корчит из себя настоящего парня… так вот, он попытался закадрить меня. Да, именно так. Пригласил к себе домой на обед. А я еще тогда удивлялся, чего это он живет один с матерью… Но будьте уверены: старуха так и не появилась; она была хорошо вымуштрована, знала, когда нельзя мешать…

Марибель резко останавливается, так же поступают Ньевес и Ампаро. Три женщины растерянно переглядываются, не зная, как себя вести. Мария тоже застыла на месте, и теперь она задумчиво смотрит себе под ноги.

— Это вас удивляет, да? — продолжает Уго. — Так вот, это истинная правда: он все время делал мне разные намеки, а под конец… а под конец предложил посмотреть порнофильм по видео — в его комнате… Как будто никто не знает, чем завершаются подобные… киносеансы!

Теперь остановился и Хинес. Он с досадой качает головой.

— Пошли, Уго, — Хинес мягко растягивает гласные, словно обращаясь к ребенку, который не хочет слушаться взрослых, — нам нельзя разделяться.

— Ну хорошо, допустим, он голубой, и что с того? — бросает Ампаро. — Что с того? Каждый имеет право быть таким, каким ему хочется: гомо, гетеро или бисексуалом. Слышишь? Каким ему хочется! И это не значит…

— Оставь его, Ампаро, ты напрасно стараешься, — говорит Хинес. — Дело… дело ведь вовсе не в том…

— Вот-вот, теперь он попытается задурить вам голову… А ведь и не отрицает… Я желаю услышать твой ответ, слышишь, ты? И не желаю, чтобы девушки тебя защищали, чтобы ты прятался за их спины. Скажи, что я вру, если хватит духу!

— Послушай, — отвечает после паузы Хинес, — у меня есть более важные заботы, куда более важные, чем проблемы сексуальной ориентации юнцов, какими мы были тридцать лет назад, когда к женщинам еще и на пушечный выстрел не приближались, но… В любом случае выслушай, что я тебе сейчас скажу. Допустим, ты не наврал, допустим, все было именно так, а не как раз наоборот, почему ты теперь и решил отомстить мне за тот случай, допустим, я самый настоящий «пидор», как ты утверждаешь, а сам ты крутой мачо… Во-первых, это отнюдь не означало бы, что я трусливее прочих, что я не готов взять в свои руки бразды правления и менее способен к лидерству, чем ты. Во-вторых, если бы я не только был им, но и стремился скрыть это (вещь, согласись, абсурдная), проще всего мне было бы вовсе не обращать на тебя внимания, показать полное безразличие, потому что, если учесть твое нынешнее состояние — а ты пьян в стельку, — вряд ли кто поверил бы твоим словам.

— А ты погляди, погляди, какую мину скорчила твоя невеста, — говорит Уго. — Понятное дело, ей никогда и в голову не приходило…

— Так вот, если я беру на себя труд отвечать тебе, — продолжает Хинес, — и прошу тебя не отрываться от нас, то лишь потому, что ты потерял жену и все мы понимаем…

— К тому же не у тебя одного случилось такое несчастье, — обращается к Уго Ньевес. — Посмотри на Марибель, она держится молодцом и… И вообще, у каждого свои заботы и печали. У меня… у меня в Вильяльяне остались дети. Слышишь? И не… — Ньевес не может продолжать, ее душат слезы, глаза налились влагой и покраснели.

— Сволочь ты, Хинес! Самая настоящая сволочь! — не унимается Уго. — Устроил себе защиту из баб… А ты, Марибель? Ты тоже будешь его защищать?

— Я знаю только одно: надо уходить отсюда как можно скорее, — отвечает Марибель.

— Наконец хоть кто-то произнес разумные слова, — поддерживает ее Ампаро.

Двое мужчин и четыре женщины снова трогаются в путь. Когда последний из путников скрывается за поворотом, образованным улицей-туннелем, на противоположном краю площади происходит легкое движение. Медведь возник там же, где и в прошлый раз: он робко озирается и нюхает воздух, потом, уже шагнув из-под арки на площадь, встает на задние лапы, качает головой из стороны в сторону, и его влажные и невероятно подвижные ноздри начинают работать еще энергичнее.

Уго сидит на пластиковом стуле, какие обычно расставляют на террасах кафе. Он совершенно мокрый, словно только что вылез из воды, и через прорези в сиденье с широких бермуд, заменивших Уго плавки, стекают вниз шустрые струйки воды. Жарко. Солнечные лучи падают почти отвесно, на небе нет ни одного облачка, которое могло бы хоть немного смягчить палящий свет. Постоянно дует легкий ветерок, но он едва заметен, хотя, обвевая мокрую кожу, все-таки оставляет ощущение приятной прохлады.