Венеция посмотрела на него и спросила:

– И очень хорошая… ты так не считаешь?

– Лично я не хожу в церковь, – ответил он, отодвигая тарелку. – Признаться, не знал, что ты наведываешься туда.

– Я не могу утверждать, что хожу в нее часто, Майк… к своему стыду. Нужно иметь привычку… но мы с Мейбл стараемся не пропускать рождественские и пасхальные службы.

– Мейбл и ты… вы неразлучны! – поморщился он.

Наступило неловкое молчание. Мейбл бросила быстрый взгляд на отчима, потом посмотрела в глаза матери. Ее беспокойство только усилилось, потому что она убедилась, что у взрослых не все ладно.

Она попыталась по-своему исправить ситуацию и поспешно сказала:

– Может быть, утром я не пойду в церковь, а покатаюсь с Майком.

– Может быть, Майк решит не брать тебя с собой, – отрезал он.

Молодая девушка покраснела и жалобно протянула:

– О-о…

Венеция сделала над собой усилие и попросила мужа:

– Возьми ее, Майк, пожалуйста. Она любит это.

– Знаешь, привязанности и неприязни в Бернт-Эш могут быть не только у нее одной.

Венеция прочитала в его глазах вызов, и сердце у нее упало.

Но она всеми силами старалась избежать катастрофы.

– Ну, конечно, она сделает так, как ты хочешь, Майк.

– Конечно, – вставила Мейбл, нервно моргая ресницами и не очень понимая, что происходит.

– Да, кстати, – оживилась Венеция. – А что подарил тебе Майк? Ты мне еще не показывала.

Прежде чем Мейбл успела ответить, Майк поднялся и сунул большие пальцы за края желтого спортивного жилета.

– Свою фотографию в рамке, вот что, – раздельно произнес он.

Мейбл показала матери фотографию, на которой Майк был изображен в красном камзоле и с кнутом в руках. Тот самый молодой красивый человек, настолько очаровавший Венецию Селлингэм, что она вышла за него замуж. Стараясь сохранять невозмутимое выражение лица, Венеция взглянула на фотографию в новой рамке из красной кожи.

– Я специально преподнес ее моей маленькой падчерице, – озорно усмехнулся он. – Мне подумалось, что эта фотография может произвести фурор среди ее подружек. Ты же не хотела такую… признайся, милая? Ты достаточно нагляделась на оригинал. От него у тебя, как кажется, рябит в глазах!

Венеция резко встала. У нее так сильно тряслись руки, что она была вынуждена ухватиться за спинку стула. Она просила Майка подарить ей новую фотографию. И эта фотография должна была стать одним из его новогодних сюрпризов. Но он решил отдать ее Мейбл и сделал это из детской злобы, как ребенок. Проявляя изумительную выдержку, она сказала Майку:

– Я уверена, что она очень понравилась Мейбл и что в школе вызовет настоящий переполох. Ты же такой красивый, не так ли, дорогой?

Внезапно Майк испытал нечто похожее на угрызения совести за свое поведение. Он совершенно изменил тон, и, обращаясь к молодой девушке, которая неловко стояла рядом, сказал:

– Ладно… беру тебя с собой, Мейбл. Будь готова к одиннадцати. Договорились? Венеция, дорогая… не пройдешь ли со мной в кабинет на минутку? Для тебя там приготовлен большой сюрприз.

Венеция, продолжая трястись, холодная как лед, без звука последовала за ним.

Оказавшись с ней с глазу на глаз, он взял ее руки и, целуя их, стал молить о прощении за свое хамское поведение.

– Понимаешь, на меня что-то с утра нашло, и я вел себя, как настоящая свинья. Дорогая… пожалуйста, прости меня. Ума не приложу, почему у меня с языка сорвались все эти ужасные слова… Прости, пожалуйста, и давай забудем это… прошу тебя. Я знаю, что ты души не чаешь в своем ребенке. Она ангел, и ее просто нельзя не любить. Клянусь тебе! Я докажу тебе… я сделаю все, чтобы доказать… Наверное, потому что она ребенок другого мужчины… Я поступил по-свински, набросившись на тебя утром. О боже, у меня сердце разрывается, когда ты вот так смотришь на меня!

Она стояла молча, слушая его извинения, похожая на статую из мрамора. Его поцелуи больше не волновали ее, равно как и уверения в любви. Казалось, она вообще потеряла способность чувствовать.

Но надо было как-то реагировать, и Венеция, глубоко вздохнув, произнесла:

– Хватит извинений, Майк… Я больше не хочу ничего слушать.

– Ты можешь сказать, что вселилось в меня? Почему иногда я настроен против Мейбл?

– Пока не понимаю, но потом, может быть, пойму.

– Ты когда-нибудь ревновала?

– Нет… не думаю.

– Значит, ты никогда не любила по-настоящему, – торжественно заявил он.

– Майк, Мейбл – моя дочь. Любовь, которую испытываешь к ребенку, нельзя сравнить с любовью к мужу. Я люблю вас обоих, но совершенно по-разному.

Она едва успела договорить. Продолжает ли она любить его? Или же ее чувство оказалось уничтожено одним ударом молнии? Нет, он не может в это поверить!

– С этого дня ни одного плохого слова о Мейбл ты от меня не услышишь, – сказал он. По-видимому его стремление вернуть ее расположение было искренним. Майк принялся уверять, что обожает ее и не может передать, как сожалеет о случившемся. Она должна простить его и любить так, как прежде любила.

– Ты меня любишь… правда? – патетически спросил он.

Эти голубые глаза, полные раскаяния и обожания… робкие поцелуи рук… как можно устоять против этого? Это был прежний неотразимый Майк… Ни одна женщина в ее возрасте не захочет терять такого мужа.

Лед, сковавший сердце Венеции, постепенно растаял. Не в силах больше сдерживать себя, она бросилась к нему на грудь и разрыдалась. Он принялся успокаивать ее, пока, наконец, Венеция не перестала сердиться на него. Иссушающее презрение, которое она испытывала, выйдя утром из спальни, пропало. Она позволила ему целовать и утешать. Венеция снова была счастлива.

– Я понимаю, ты поступил как глупый мальчишка. Забудем об этом. Я уверена, что Мейбл будет чем похвастаться перед подругами в интернате… у нее такой красивый отчим.

Майк состроил гримасу и рассмеялся.

– Господи, каким старым я себе кажусь! Венеция поморщилась, но тоже улыбнулась. Он пообещал заказать для нее новую фотографию. Затем Майк отпер ящик бюро и вынул из него небольшой футляр.

– Веселого Рождества, дорогая! – сказал он, вручая ей подарок. – Давай больше никогда не будем ссориться.

Она сжала его руку и открыла крышку. Подарок в самом деле оказался неожиданным: черное ожерелье с позолотой. Это была довольно дешевая безделушка, но достаточно красивая. То обстоятельство, что она ему стоила всего несколько фунтов, не могло омрачить радость Венеции от подарка мужа. Как мало женщине нужно для счастья, подумала она, обнимая и благодаря его за ожерелье, словно это была алмазная диадема.

– Очень мило с твоей стороны, дорогой, я всегда знала, что у тебя отменный вкус, – весело сказала она, надевая ожерелье и восхищенно глядя на себя в старинное зеркало.

Майк продолжал нести веселую околесицу. Угрызения совести все еще мучили его. Он чувствовал, как нежность переполняет его.

«Она слишком хороша для меня», – подумал он, и эта мысль была совершенно неожиданной для него самого. Неожиданным для него оказалось и перенесенное унижение. За ним последовало раздражение от того, что Венеция заставила его испытать это унижение. Он начал думать, а устраивает ли его по-настоящему добродетельная женщина. Ему в голову пришли и другие мысли, где главное место занимала Джикс Лоусон. В той не было ни капли сентиментальности. Она не только ездила верхом, как мужчина, но и любила по-мужски. Любовь с ней только разжигала аппетит. Высокие интеллектуальные сферы, в которых вращалась Венеция, оказались недоступными для Майка. Но у него не было ни малейшего желания восстанавливать против себя Венецию по многим причинам. Ему нужна была Венеция не только для того, чтобы контролировать его бурные, а порой и необдуманные, импульсивные действия, он испытывал необходимость и в материальных выгодах от их брака.

Только убедившись, что они с Венецией помирились, он покинул комнату.

– Отныне мы будем абсолютно счастливы, и ты из-за меня больше никогда не заплачешь, – сказал он в дверях.