Трактир «Смоляная бочка» — место, где заключались и щедро обмывались сделки самого разного уровня — считался, наряду с управой и цеховым домом гильдии смолокуров, средоточием крофтонской жизни. «Управа — наш мозг, гильдия — сердце, — говаривали крофтонцы, добавляя задорно: А „Смоляная бочка“ — печень!» Наряду с винами Юга, роттарским элем и горькими настойками Рэль-Итана, здесь подавали «горную слезу» — прозрачный и невероятно крепкий напиток, секрет изготовления которого гильдия смолокуров хранила чуть ли не ревностнее рецепта пресловутой «торанской смеси». Вместо вывески над дверью висел бочонок — просмоленный, естественно, и окованный узорными обручами. Потолок зала, в который приходилось спускаться по вытертым каменным ступеням, был сводчатым — и свод был вымощен огромными дубовыми клепками, напоминая, опять-таки, внутренность здоровенной бочки. Само собой, столы в этом заведении были сделаны из бочек — стильно, но не весьма удобно. Табуретами служили бочонки, столь мастерски раскрашенные под смолу, что приезжие, впервые попав сюда, опасались прилипнуть, сев на них.
У окна, занавешенного неожиданно чистой шторкой, трапезничали смолокуры: трое старых, носящих черный с багровым цеховой плащ с небрежным изяществом, и юнец, только что испытавший пробную партию смеси и тем доказавший свое право на куцую черно-алую накидку, место за праздничным столом рядом с бывшим наставником и слово «мастер» перед именем.
— Жахнуло-то как, а?! — возгласил он, осушив очередную (и явно лишнюю) кружку. Старший из смолокуров досадливо поморщился. Другой — лысый, но с широкой густой бородой смоляного цвета, отметил, ни к кому особо не обращаясь:
— Не так, как могло бы. Смесью каменные ядра начиняют, для требушетов — и осколки убойные, и грохоту поболе.
— Дорог нынче камень, вот и льем в глиняные, — примирительно отметил третий, меланхоличного вида носатый мастер. — В Предгорьях нелады. Под горой живем, а, поди ж ты, камень тесаный купить негде.
— Раньше наверху, в Форисе, отменные ядра тесали — подтвердил, почесывая бороду, лысый. — А ща там — ни души. Был город — и нету.
«Чё ж так?» — одними глазами спросил юнец. Рот его в это время был занят куском ветчины — и к лучшему, наверное.
— Ведьма прокляла, — скорбно поднял брови носач. — Жечь ее собрались. У меня же и смолу купили, три бочонка. Да вот не сожгли…
— Ведьма — не ведьма, — нахмурился лысый, сердито зыркнув на коллегу. — Бургомистр тамошний сам был гадом похлеще любой ведьмы… Сквалыга.
И добавил еще пару слов, емко и метко описав переехавшего в Динваль бывшего бургомистра. Носатый миротворец поморщился:
— Не крыл бы его так. Сына, говорят, потерял…
— Сын отца стоил. Сам, поди, и нарвался… — не сдавался чернобородый.
— Жив его выползок, — промолвил весомо старший, молчавший доселе смолокур. Сотрапезники заинтриговано воззрились на него. Тот выдержал паузу, щелчком поправил висевший на толстой золотой цепи медальон совета гильдии и вполголоса повторил:
— Жив. Только вот внуков у Ронго Шагмара точно никогда не будет!
Смолокуры на секунду умолкли, переваривая услышанное, затем — разразились громовым гоготом…
После того некоторое время ели молча.
— Мутное это дело, братцы, — нарушил сосредоточенное жевание носатый. — Вот взять хотя бы: магичка молоденькая, которую в гильдии вчера привечали. Чем не ведьма? А поди ж ты, не проклинать — снимать подрядилась…
— Чего она снимать будет? — оживленно осведомился недавний подмастерье, подымая от тарелки бледную рожу с алыми пятнами носа и скул.
— Да проклятье же, каменная твоя башка! Спи себе, коллега, и не встревай, — посоветовал ему сидевший рядом бородач. Совет сопровождался дружеским подзатыльником, способным расколоть средней толщины кувшин из тех, в кои заливали торанскую смесь. Но голова новоиспеченного мастера была, видать, и впрямь каменной: впечатавшись щекой в салат из овощей с мясным фаршем, тот громко засопел и вскоре, последовав совету старшего товарища, погрузился в крепчайший сон. За столиком воцарился мир, и посетители трактира, обернувшиеся было в сторону окна, вновь занялись своими делами — едой, беседами да торгом. Никто из них не вспомнил человека, сидевшего в углу у двери. Тот, услышав все, что ему было нужно, встал, расплатился и вышел.
Покинув Крофтон через верхние ворота, он сошел с главного тракта и направился в горы по недавно пришедшей в упадок тупиковой дороге — туда, где стоял когда-то Форис.
Впрочем, стоял-то он и поныне. Только не жил в нем никто.
Дорога была неблизкой.
День пути пешком, часа четыре верхом…
Часа полтора, если идти так, как ходит Бродяга, когда его никто не видит.
* * *
Ворота распахнуты настежь. В этот раз нет нужды укрываться в переулках — можно спокойно, не спеша пройти по главной улице. Как в прошлый раз, когда он нес на руках Мари — только в обратную сторону.
Дома сохранились на удивление хорошо — не разрушенные и не разграбленные. Впрочем, людей здесь не было, а значит, грабить и рушить — некому. Пожаров не случалось: весь огонь в городе угас в одночасье, и с тех пор не зажигался ни разу. А лес, потянувшийся к стенам молодой порослью, только начинал свою неспешную работу
«Зеленое пламя — сильное, но тихое… — говорил когда-то Лэссан. — Город, оставленный людьми, природа поглотит за столетие». Но прошло всего чуть больше года, и пока выпадающие из стен камни были редкостью — лишь трава густой щеткой пробилась меж брусчаткой. Отчего-то больше всего ее было на площади перед ратушей — каждый камень мостовой казался лишенным зрачка глазом в обрамлении густых зеленых ресниц. Заметив на одном из них удивительно правильной формы «соринку», Бродяга наклонился — и, подняв, невольно залюбовался находкой.
На ладони его лежало звено цепи — выкованное старательно, на совесть, за тринадцать месяцев не тронутое ржой. По дороге к центру площади ему попались еще несколько таких же: отдельные, а главное — цельные, неразорванные, словно они и не были никогда единой цепью. Ян подбросил пару звеньев на ладони — и, не глядя, бросил их в стену. Железки со звоном отскочили. И земля, просев, ушла из-под ног, крепко сомкнувшись вокруг лодыжек.
— Стой смирно, я не хочу причинить тебе боль! — напряженно проговорил тонкий, смутно знакомый голос.
Ка-айа-кеташ, «земляная пригоршня»: камни, трава, почва вздыбились гротескным подобием пальцев, грозя раздавить или, осыпавшись, похоронить под собой. Простое и действенное средство внезапной поимки всякого, кто не умеет противостоять магии быстро и сильно.
Только не Бродяги, который это умеет — и это, и многое другое…
Просочиться сквозь каменно-земляные пальцы, уйдя в туманный мир? Можно, хотя и рискованно — недаром Голос в Рубежных горах предостерегал против этого. Взорвать пригоршню изнутри, словно айдан-гасская петарда-шутиха? Можно и это, но незадачливому волшебнику — точнее, волшебнице — попросту оторвет руки.
Ян присмотрелся к застывшим в напряжении земляным пальцам — были они тонкие, с едва заметными узелками суставов, изящные, несмотря на огромный размер, — и поступил иначе.
— Отпусти меня, — сказал он спокойно. — Сколь бы сильной ты ни была, держать это заклинание тяжело. Я обещаю, что не сделаю тебе зла и не сбегу.
— Клянись! — требовательно прозвучало из пустоты впереди.
— Чем? — горько усмехнулся Бродяга. — Ни Светом, ни Тьмою не поклянусь — я не принадлежу и не служу им; Равновесие я нарушаю, и нарушать буду, пока жив. Впрочем… Клянусь Дорогой и тем настоящим, что было у нас с тобой. Клянусь нашим местом на ступенях Обители, слева от входа, и всем, что с ним связано. Лиу, я не причиню тебе вреда.
Каменная хватка ослабела, земляные пальцы осторожно отпустили его ноги и опали, вновь став брусчаткой.
— Можешь идти, — странно дрогнул голос волшебницы.
Невидимость рассеялась, словно зыбкий утренний туман — она стояла прямо перед Яном, в дюжине шагов. Спустя полтора десятка лет Лиу оставалась стройной, даже слишком — но угловатость и беззащитность остались в детстве, сменившись отточенностью движений и скрытой силой тонких рук. Плечи чуть опущены — словно под привычной, хоть и невидимой, тяжестью. Кудрей нету, и, похоже, уже давно: короткая жесткая стрижка смотрится уместно, намного лучше соответствуя новому образу. И огонь в глубине прищуренных светло-карих глаз горит иначе, спокойнее и глубже, чем в юности.
