– Какая грустная история.

– Да, очень. Но дед никогда не роптал. Даже когда он уже с трудом передвигался, то все равно продолжал говорить о небе с такой любовью, что сумел заразить ею и меня.

– Но вы все-таки прислушались к мнению мамы?

– О да, – сказал Рэнди. – Но, помимо того, меня манило небо, а не средства разрушения и уничтожения. Безграничное, безбрежное небо… – Он вздохнул.

– Значит, вам повезло в жизни, – заметила Молли. – Найти свое призвание – это очень важно. Почти так же, как обрести родную душу.

– Безусловно, – подтвердил Рэнди и посмотрел ей в глаза. – Но недавно я понял, что работа – это еще далеко не все, что необходимо человеку для счастья. Даже такая интересная и любимая, как у меня.

Молли немедленно помрачнела.

– Ода…

– А вы, Молли, чем вы занимаетесь? Чем, так сказать, добываете хлеб насущный? Или… – Он запнулся.

Ему внезапно пришла в голову мысль, что она может быть замужем и совсем не нуждаться в работе. В конце концов, сказала же она, что не может ни с кем встречаться.

– Я – лингвист, – просто, словно и не заметив его колебания, сообщила Молли. – Специализируюсь на романских языках. Сейчас преподаю в колледже.

– Ото! Вы так просто говорите «специализируюсь на романских языках». И сколько же всего языков вы знаете? – поинтересовался Рэнди.

– Восемь, – спокойно ответила она. – Кроме английского, конечно.

– Восемь?!

– Угу. Испанский, французский, итальянский, немецкий, финский, шведский, арабский и хинди. Еще немного читаю по-русски, но довольно плохо, так что его не считаю.

– Господи, – благоговейно прошептал Рэндалл. Он, всю сознательную жизнь гордившийся собственными достижениями, внезапно ощутил себя Гулливером в стране великанов. – Еще немного и по-русски, но не считаете его…

– Да. Русский всегда был для меня непростым языком, а практики не хватало.

– Молли, вы хоть понимаете, какой вы необыкновенный человек?

– Необыкновенный? Потому что знаю несколько языков? – Она казалась искренне удивленной.

– – Да среди моих знакомых найдется всего несколько человек, знающих еще один язык кроме родного. И это, заметьте, в Калифорнии, где испанский скоро может стать вторым официальным языком… Как вы выучили столько?

– Мой отец был дипломатом, – ответила Молли. – Мы много ездили. Ребенку ведь совсем просто учиться. Слова не запоминаются, а буквально залипают в память. Ну и вообще… очевидно, у меня есть определенная склонность…

Кроме того, мне это просто интересно.

– Извините, Молли, вы сказали, что ваш отец был дипломатом. А чем он сейчас занимается? – Рэнди хотелось узнать о ней как можно больше всего.

Она вздохнула, покрутила кофейную чашку, взяла пирожное, поднесла ко рту и опустила, так и не откусив. Снова вздохнула.

– Он умер. Шесть лет назад.

– О… простите, ради бога. Не хотел причинить вам боль.

– Ничего, Рэнди. – Молли легко коснулась пальцами его руки. – Вы же не знали. И потом… мне надо иногда говорить о нем. Молчание не помогает. Боль, естественно, постепенно отступает, но на смену приходит забвение… А мне кажется, нет, вернее, не кажется… я глубоко уверена, что забвение хуже всего. Как странно, Рэнди, – вдруг перебила она саму себя, – мне почему-то очень легко разговаривать с вами. Вы внимательный слушатель. Хочется поведать вам все, что давно наболело…

Рэнди грустно усмехнулся. Он бредил этой женщиной целую неделю, мечтал встретиться с ней, готов был пойти на любые жертвы, но ни на одно мгновение не думал оказаться в роли исповедника… Однако ей, несомненно, надо выговориться, излить то, что накопилось в душе.

И дело было не только в давно умершем отце…

Что ж, коль скоро судьба уготовила ему это испытание, нужно выдержать его с честью и попытаться помочь Молли преодолеть то тяжелое и неприятное, что терзает ее.

– А ваша мама? – спросил он, подталкивая ее к продолжению рассказа. – С ней вы не разговариваете об отце?

Молли помрачнела еще больше.

– Она… – Замолчала, потом с трудом заставила себя продолжать:

– Она ушла от нас, когда мне было пятнадцать… с другим мужчиной… испортила отцу карьеру…

– О, Молли… – Рэнди накрыл ее руку своей, сочувственно сжал тонкие длинные пальцы. – Простите меня ради всего святого. Я такой неловкий. Все время задаю вопросы невпопад.

– Нет. Хорошо, что вы спросили. Мне надо кому-то сказать это. Не могу больше кричать об этом в пустой комнате, изливать душу бездушным стенам. Я… я ненавижу ее! Ненавижу за то, что она сделала с отцом! И полностью виню ее в его смерти. Он любил всю жизнь только одну женщину – ее. Благоговел перед ней… А она… И с его лучшим другом… Отец превратился в посмешище для всего дипкорпуса. Нам пришлось вернуться в Штаты.

И он вынужден был терпеть эту пытку, пока я не встала на ноги… – Одинокая слеза повисла на кончике длинной ресницы, потом сорвалась и покатилась вниз по нежной коже щеки.

Рэндалл осторожно стер пальцем теплую каплю и тихо спросил:

– Он… покончил с собой?

– О, нет-нет-нет, что вы! Папа никогда бы так не поступил со мной. Он был слишком внимательным и ответственным человеком. И никогда сознательно не причинил бы мне горя.

Просто сердце не выдержало. Я была тогда на последнем курсе. Наверное, он наконец-то убедился, что я уже в состоянии сама о себе позаботиться… и позволил себе расслабиться. – Еще одна слеза скатилась вниз и остановилась в уголке рта. – Мы жили тогда в Филадельфии. Отец преподавал в университете. В том самом, где я училась. И однажды я вернулась домой после занятий, а он… он уже остывал… – Молли закрыла лицо руками и надолго замолчала.

А молодой человек придвинулся вплотную к ней и бережно обнял за хрупкие плечи.

– Ну-ну, Молли, не надо… – успокаивающе забормотал он. – Ну-ну…

Прошло несколько минут.

Наконец она опустила руки и посмотрела на Рэндалла глазами, до краев наполненными болью.

– Она приехала на похороны. Представляешь? Она… – Молли задохнулась, но заставила себя продолжать:

– И вместе со своим новым мужем… Этим самым так называемым папиным «лучшим другом». Как только люди могут быть настолько бесчувственными? Не понимаю! И никогда не пойму! У меня все внутри перевернулось, когда я их увидела… Как они посмели?

Это… это было надругательством над всем, чем я дорожила. Я так и сказала им. А они, оказывается, полагали, что я перееду и буду жить с ними. С виновниками его смерти! Какая… наглость!

– Но, может быть, она раскаялась в том, что ушла от твоего отца? Что испортила ему карьеру? Поэтому и приехала? – тихо предположил Рэндалл. – Она не могла не тосковать по тебе. Она ведь мать…

– Она мне не мать! – выкрикнула Молли. – Она предательница, жалкая и гнусная предательница!

– Молли, Молли, – зашептал он, – не надо так говорить. Пройдет время, и ты, может быть, сама поймешь, что люди не всегда властны в своих поступках, тем более в чувствах.

Она раздраженно стряхнула его руку с плеча и уже хотела сказать что-то резкое, как вдруг опомнилась и поняла, где и с кем находится.

Выражение ее лица смягчилось.

– Извини, Рэнди. Не понимаю, что на меня нашло. Мы с тобой едва знакомы, а я вывалила на тебя все свои старые обиды и горести. – Молли тяжело вздохнула. – Черт знает, что такое со мной творится… – еле слышно закончила она и отвернулась к стене.

Рэнди понимал, что надо бы оставить ее в покое, дать возможность прийти в себя, но окружающие уже поглядывали в их сторону с нескрываемым любопытством. Молли потом будет неприятно ловить на себе их взгляды. Он решительно встал, прошел к кассе и оплатил счет. Вернулся к столику, тронул ее за локоть и негромко произнес:

– Идем, Молли.

Она поднялась и, стараясь не поворачиваться к залу лицом, по которому снова струились слезы, покорно последовала за ним. Рэнди вывел ее на улицу и подвел к своей машине. Открыл дверцу, включил кондиционер и только после того, как в раскаленном салоне стало прохладнее, усадил Молли.