По-прежнему осторожно прошел он по черным скользким бревнам. Легко перепрыгнул на шаткий плотик. Поднял багор.

Светало. Теперь Андрей Егорыч, напрягая все силы, отталкиваясь багром, уходил от большого плота. Встречный ветер норовил развернуть верткий плотик боком и прижать к завалу. Приходилось непрерывно работать багром, не только подталкивая плотик, но и подправляя его вихляющее движение.

– Подходи к любому месту! – не выдержал кто-то на берегу.

– Давай на прямую! Бережком проскочишь.

Андрей Егорыч словно не слышал товарищей. Упорно гнал он непослушный плотик к месту, где его ждали товарищи.

Плотники сбежали в воду, подхватили плотик баграми.

Андрей Егорыч легко перепрыгнул с него на прибрежный камень и, оглаживая растрепанную бороду, подошел к Самохину.

– Загнал взрывчатку в снег! – с трудом сдерживая дыхание, сказал он. – Метра на полтора засадил. В самую середку завала.

– Ну и как она? – Самохин не мог справиться с неуместной улыбкой. – Ахнет?

– Ахнет, – невозмутимо подтвердил бородач.

И отошел к ожидающим его плотникам.

Фарахов присел у аккумулятора и вопросительно смотрел на начальника комбината, ожидая команды.

Самохин перехватил его взгляд и, сразу посерьезнев, махнул рукой.

Фарахов соединил зачищенные концы провода.

В глубине завала блеснуло пламя. Мохнатый султан черного дыма развалил снежную перемычку, рванулся в небо. Высокие белые стены поднялись над нею. Увенчивающие их пенистые гребни коротко замерли. Глухо рявкнуло. Вода рванулась в открытое взрывом русло, закружила снежную кашу, понесла. Белые стены сомкнулись наверху и с нарастающим гулом обрушились на клокочущий поток, заклубились, поднимая легкую белесую дымку. Ветер подхватил ее, понес над Тулвой, открыл медленно движущуюся в глубь завала подвижную снежную массу.

Еще не затихли раскаты взрыва, как склон высокого рыхлого бугра на правом берегу пришел в движение. Широкий поток снега устремился вниз, накрыл узкий разрыв в завале. Придавленная навалившейся сверху тяжестью, вода прорывалась под медленно шевелящимся на ней снегом, постепенно подмывая его снизу. Лишь по бурлящему в центре завала водовороту угадывалась не видная с берега яростная борьба снега и воды. Плотная струя подтачивала теснящий ее снег, с хищным клекотом отжимала его в стороны.

Люди на берегу застыли. В напряженной тишине слышалось лишь шипение догорающих факелов. Странно громко прозвучал чей-то срывающийся шепот:

– Все!.. Накрылось.

И, словно в ответ на эту реплику, левая сторона завала не выдержала растущего напора воды, медленно сдвинулась с места и, разваливаясь на ходу, открыла поворот Тулвы. С бугра на правом берегу все еще сбегали снежные ручьи, иногда увлекали с собой глыбы, сломанное деревцо. Но они уже были бессильны. Клокочущая вода подхватывала их и стремительно уносила за поворот реки.

Самохин увидел влажное от пота лицо Фарахова, каменно-неподвижную спину Фетисовой, застывшего с восторженно приоткрытым ртом Андрея Егорыча и провел ладонью по лбу. Неужели все кончилось?.. Кончилось!

Первой опомнилась Фетисова.

– Напрасно я погнала ребят в горы. – Она глубоко и облегченно вздохнула.

– Не напрасно. – Самохин посмотрел на Кекур, освещенный первыми лучами далекого еще солнца Петушиный Гребень. – Люди еще не вернулись.

За плечами у него нарастал радостный гомон. И с новой силой вспыхнула тревога за дочь, за тех, с кем она делит опасности этой страшной ночи.

Такого спуска не помнили ни Буркова, ни Люся, ни даже Шихов. Но труднее всех пришлось Крестовникову. Лежать в колышущейся горной лодочке и бессильно вслушиваться в тяжелое дыхание тех, кто, выбиваясь из сил, тащит его!.. Иногда Клава оборачивалась. В луч фары попадали туго натянутые серебристые лямки, чье-то неузнаваемо изменившееся, белое, словно отлитое из гипса, лицо, лыжника или лыжницы – не разберешь. А потом снова тьма, шумное дыхание усталых людей да шорох снега под днищем.

Вела группу Клава. Укрепленная на ее лбу фара освещала лишь клочок лыжни да иногда вырывала из темноты камень. Зато дальше мрак становился настолько непроглядным, плотным, что казалось, сделай еще несколько шагов – и до него можно будет дотронуться рукой.

Саня с трудом тянулся за группой. Не раз товарищи останавливались, помогали ему выбраться из сугроба... Часть склона, где лавина сорвала основную массу снежного покрова, он прошел без особых усилий. Но, уже спускаясь во вмятину, остановившую распространение лавины, Саня провалился по пояс в сугроб. Еще шаг, другой – и он увяз по грудь. Кто-то заметил барахтающегося в снегу парня и выручил, бросил ему веревку.

Наклон усилился. Все чаще лыжи проскальзывали. Приходилось притормаживать. Особенно доставалось тем, кто шел в лямках. Лодочку уже не столько тянули, сколько придерживали на скате.

– Ребята! – Буркова подождала, пока подтянулись отставшие. – Надо бы поставить на лыжи Саню. Хоть на время.

Вася молча нагнулся и стал отстегивать крепления.

– Нет, нет! – остановила его Буркова. – С твоим весом по такому снегу недалеко уйдешь.

– Бери лыжи. – Люся успела отстегнуть крепления и сошла с лыж в сугроб. – Я меньше всех устала.

– Правильно, – поддержала ее Буркова. Она видела в поступке Люси лишь справедливое и разумное решение. – Устанешь, не пижонь, скажи.

Люся шла тяжело. Под толстым слоем рыхлого метелевого снега был слежавшийся хрупкий наст. Он не выдерживал тяжести ноги, проваливался. Желая отвлечь себя от растущего ощущения усталости, Люся стала считать шаги. Сбилась. Снова начала считать, стараясь не смотреть на редкие огоньки поселка. Они по-прежнему оставались далекими, недоступными.

Такой усталости Люся в жизни не испытывала. Несколько раз она уже была готова признаться в ней, остановить Буркову и не могла. Остальные устали не меньше. У кого можно попросить лыжи? Ребята, часто меняясь в лямках, тащили лодочку с Крестовниковым. Клава ведет группу.

– Надо отдохнуть, – не выдержала Люся.

– Пора, – согласилась Клава.

Люся тяжело опустилась на уложенные по борту лодочки щупы. Взглянула на часы и недоверчиво поднесла их к уху. Идут! Неужели группа движется всего пятьдесят минут? Сколько же они прошли? Километра два? Или двести метров?

На ее холодное запястье легла теплая мужская ладонь.

– Устали? – спросил Крестовников.

– Не больше, чем остальные, – качнула головой Люся. – Я не слабее других.

– Не слабее, – мягко согласился Крестовников. – Знаю. Зато куда упрямее. Еще по лагерю помню. А как вы требовали, чтоб я взял вас в разведку.

– Знали б вы, как я чувствовала себя все эти дни в поселке! – Люся помолчала, подбирая нужные слова. – Как человек, сидящий сложа руки в горящем доме.

Из темноты прозвучал голос Бурковой:

– Подъем, ребята.

От одной мысли, что надо встать, усталость с новой силой сковала тело. Но Вася и Шихов уже взялись за лямки лодочки. Поднялись и остальные.

– Люся! – позвала Буркова. – Становись на мои лыжи.

– А кто поведет? – спросил Шихов.

– Люся и поведет. – Клава передала Люсе фару. – Лыжня хорошая, четкая.

На лыжах Люся ожила. После изнуряющего пешего передвижения по сугробам у нее как бы появилось второе дыхание. Буркова отстала, затерялась в темноте. Люся остановилась, подождала старшую.

– Я отдохнула... – начала было Люся.

– Следи за лыжней, – строго сказала Клава. – Не отвлекайся.

Над иззубренным хребтом повисло подрумяненное с востока облачко. В светлеющем глубоком небе тонули мелкие звезды. Зато склон впереди стал еще темнее. Лыжи стремились выскользнуть из-под ног, держали все тело в постоянном напряжении. Приходилось почти непрерывно притормаживать.

За спиной послышался сдавленный возглас. Саня скользнул вниз, но успел вовремя свалиться на бок, под рванувшуюся по откосу лодочку.

– Привал! – крикнула Люся и отыскала взглядом Клаву. – Бери лыжи. Дальше я пойду пешком.