Я сгреб со стола паспорта, декларацию, драхмы и повел турка в служебную комнату, кивнув на ходу инспектору карантина и Никитину. Они пошли за нами.

В досмотровой комнате положил на стол «Акт о проведении личного досмотра».

Турок прочитал, глухо сказал:

— Ничего нет. Я ехать Казахстан. Мы бедный.

В комнате воцарилась тишина. Я невольно смутился. В самом деле — чего пристаю к незнакомому человеку? Сторож с покалеченной рукой насобирал деньжат на дорогу, прихватил жену, сына, а я извожу его вопросами. Нехорошо получается!

— Дайте вашу кепочку, — попросил Никитин.

Турок сидел несколько секунд, не шелохнувшись, затем отдал кепку.

Так и есть. Под внутренней складкой пальцы Никитина нащупали сложенные вдоль купюры. На стол легли американские доллары. Немного. Всего шестнадцать. Но и то неплохо. Значит, интуиция меня не подвела.

Но почему у бумажек такой странный вид?

— Это старые доллары, — пояснил Никитин. — Видишь, они шире и длиннее тех, что в ходу. И цвет у них немного другой.

Все знает Никитин! Эталон таможенника!

— Как их оценивать? По какому курсу?

— Не спеши. Может, еще кое-что есть.

Ну Никитин! Знает, когда вылить ушат холодной воды.

И впрямь я уж хотел на радостях оформить протокол и вернуться на рабочее место, имея на боевом счету очередную победу. А он меня носом макнул — мол, молодой, не спеши. Но где искать это «кое-что»? В каком месте?

Турок, сгорбившись, утирал кулаком глаза. Этого еще не хватало!

Как ему втолковать, что у нас другие законы, что не ценности его нам нужны, а знание того, что, когда и кем провозится через границу.

— Есть еще что-то припрятанное?

— Нет. Ничего нет.

Никитин взял со стола акт и вышел. Получение разрешения на производство личного досмотра отняло немного времени. Теперь мы брались за турка всерьез.

— Снимите туфли, — попросил я. — Да, да, туфли.

Туфли для контрабандиста — старый и самый ненадежный тайник. Если хотят что-то спрятать, обязательно заколачивают в каблуки или подметки.

Турок нехотя, долго стаскивал туфли. Поставил их рядышком, поджал ноги, как дите малое, скукожился.

С виду туфли как туфли. Не очень дорогие, на толстой подметке. Одна деталь отличает их от серийных, обычных — архитяжелые. Приблизительно на полкилограмма тяжелей, без весов чувствуется. В таких месяц походишь — чемпионом по бегу станешь. Господи, когда же они перестанут прятать в обувь? Книг не читают, что ли?

Я посмотрел на Никитина, отдал туфли. Он взвесил в руке.

— Что в туфлях?

Турок молчал. Сидел, нахохлившись, как загипнотизированный. Плакать не порывался, слезы не демонстрировал, о бедности не заикался.

Я встал и из чемоданчика в углу взял плоскогубцы, стамеску, клещи. Расстелил на столе газету, примерился, ухватил клещами край подметки. Ручная работа! Просмоленная, навощенная дратва... Поднатужился. Заскрипела кожа, затрещала дратва, столбиком взвилась пыль. Еще рывок, и тускло блеснуло золото. Моя версия частично подтверждалась — «Амур» был «почтовым ящиком». Никитин тоже сиял — доказал, что пассажиры замешаны. Интересно, кому принадлежит золото, аккуратно вклеенное с внутренней стороны подошвы? Отковыривал стамеской монеты и следил, чтобы они, падая с мелодичным звоном на стол, не откатывались далеко. Карантининспектор завис над моим плечом.

— Ваше? — показал я «нищему» турку стамеской на золотой холмик.

Он отрицательно качнул головой. Наверно, сейчас поспешно сочинял сказку про белого бычка...

Никитин хмыкнул.

Я сложил монеты столбцами по десять штук в каждом, взял бланки, копирку, скрепки. Так... Не перепутать бы... Потом опять писать и писать... Сколько всего? Семьдесят девять штук. Учитывая ухищренное сокрытие... Статья сто вторая... Передать...

— Значит, монеты не ваши? — повторил я вопрос. — Я не я, лошадь не моя, я не извозчик. Интересно получается. Сознавайтесь! Деваться некуда, — кивнул я на золото.

— Нет лошадь. Мы бедный. Очень бедный! Я пересчитал еще раз собранные «по бедности» монеты, удивился.

— Семьдесят девять. Странный счет.

Мы обыскали всю комнату, разодрали окончательно туфли на микроскопические кусочки, но восьмидесятой не нашли.

— Сколько было монет? — спросил я «бедняка».

— Вос... — начал он и тут же поправился. — Семьдесят и девять.

Проговорился-таки «бедняк».

— Так восемьдесят или семьдесят девять?

Турок не отвечал.

Я оставил Никитина с турком и карантининспектором в комнате, вышел в зал. Жена турка с беспокойством смотрела на меня, а мальчик продолжал сидеть на чемодане, как было велено, не решался поднять глаза.

— Мальчик, — тронул я его за плечо. — Дай-ка дядя возьмет этот чемоданчик.

Мальчик посмотрел на меня, на мать. Она что-то сказала ему на своем языке. Он встал.

— А вы приготовьте мужу другие туфли, — показал я на ноги. — Обувь. Понимаете?

Мой жест и слова заставили ее болезненно поморщиться. Знала, о чем идет речь.

Я выложил из чемодана пожитки и сразу обратил внимание на толстую планку, идущую по внутреннему периметру. Ни следов переклейки, ни царапинки.

Проверив чемодан на «агрегате», я внес его в досмотровую комнату. Чемодан проверять сложнее. Это не туфли, металлоискателем не проверишь. Тут можно и ошибиться — уголки железные, укрепляющие прокладки. Ловко Никитин навострился орудовать аппаратурой — золото в туфлях взял — не пикнуло. Только я да он поняли, в чем дело.

Турок чуть со стола не свалился, увидев, что я принес.

— Ваш?

— Мой, — чуть слышно ответил он.

Ну вот. Уже хоть что-то его.

Чемодан был красивый, японского производства, с удобной ручкой, оклеенный изнутри голубой бумагой. Прямо жаль портить такую вещь! Но извлечь монеты как-то надо! Да и нам все равно, в каком виде попадает место сокрытия на спецсклад. Полюбовавшись сам, дав другим полюбоваться качеством изделия, решительно поддел стамеской планку. Бумага лопнула, и с внутренней стороны деревянной планки показались круглые ячейки, в которые были намертво всажены монеты. Я ломал планку, крошил дерево, — выколачивал монеты, давал казне доход, а карантинный инспектор завис надо мной.

— С ума сойти можно! — шептал он. — Столько золота! Зачем человеку столько золота?

Турок не ввязывался в философский диспут.

Монеты сыпались одна за другой, и скоро на столе выросла внушительная горка. Надо было во что-то складывать их. Я осмотрелся, снял с полки запыленный стеклянный кувшин. Четыреста пятьдесят монет заполнили его до половины.

— Чемодан ваш. А золото? — спросил я турка. — Ваше?

— Я сказать, — решился он. — Это золото не мой. Туфли золото — мой. Чемодан золото — не мой.

— Как же так? Интересно.

— Чемодан мой. Вещи чемодан мой. Чемодан мне давать один человек. Я ему потом давать. Золото туфли — за чемодан.

— А где и кто должен был взять у вас чемодан? Этот человек из... Он тоже приехал с вами?

— Да. Он ехать пароход.

Никитин выразительно посмотрел на меня, и я понял, что надо спешить.

— Иди, я побуду здесь, — сказал Никитин.

А ведь мог бы пойти сам и записать пол-успеха на себя.

— Вставайте, — позвал я. — Вас ждут великие дела. Поищем вашего знакомого.

И тут меня охватило сомнение — а что, если турок соврал, желая свалить вину на другого? Впрочем, сейчас увидим. Если «компаньон» не успел пройти досмотр, что вероятнее всего, так как он, конечно же, захочет понаблюдать за продвижением ценностей через границу, то я отыщу его в два счета.

Турок, сумрачно глядя на свои босые ноги подошел в досмотровом зале к жене, односложно ответил на ее вопросы, надел другие туфли. Мальчик со страхом смотрел на меня. Ничего, подрастет, поймет, чем папа занимался.

Я подвел его к стеклянной стене, разделявшей залы. Сдвинув в сторонку заскрипевшие жалюзи, притянул турка за рукав.

— Ну-ка. Есть?

Турок воровато глянул в щель, какое-то время искал взглядом, потом показал на мужчину лет сорока в светлом костюме, сидевшего в дальнем углу на красной скамье.