— Я помогу, — предложила Лена.

— Возьми в серванте печенье, в холодильнике — сливки. Борис принесет поднос с кофейником и чашками. А я сяду за стол, устала.

В комнату доносится шум реки. Он мягко давит на уши, вызывая в душе необъяснимую грусть: с водой, рождающей этот шум, течет и жизнь — минута за минутой. Как она сложится дальше, что ее ждет? Олежка еще мал, он принимает мир таким, какой он есть, но мама? Елена смотрит в глаза Бориса и видит в них искры. Они то уходят, то рождаются вновь. Глаза его, черные и неподвижные, опушены длинными ресницами. Дроздова вдруг вспомнила: и у Васина очень красивые ресницы, да и вообще Игорь Иванович — представительный мужчина. Интересно, почему он одинок? Умный, волевой, собранный, вежливый, смелый. К нему подходит любой положительный эпитет. Совсем по-школьному подумала сейчас: «положительный эпитет». Дроздова улыбнулась и опустила глаза.

Евгения Дорофеевна вдруг сказала:

— Хотите, расскажу, как я познакомилась с моим будущим мужем?

— Расскажи, мама. Мы, дети, порой забываем, что и наши родители были когда-то молодыми и красивыми.

— Положим, красавицей я не была, — возразила Евгения Дорофеевна, — а вот папа твой был красивым и не только внешностью, но и характером. Училась я в гимназии в последнем классе. И вот однажды иду привычной дорогой на занятия, навстречу мне — юноша. Тоненький в талии, широкий в плечах — это подчеркивалось тем, что перетянут он был кавказским ремнем с массой всяких побрякушек. Ну, юноша как юноша, много таких на белом свете. Мы даже не взглянули друг на друга как следует. На следующее утро — опять с ним встречаюсь. И так — ежедневно. Стали здороваться, а как иначе? А он краснеет, когда меня видит, ну, просто смешным становится. Я знала уже, что он учится в реальном училище, тоже в последнем классе. Однажды после занятий подошла к училищу и жду. Имени его, конечно, не знала. Выходит. Как увидел меня, покраснел, но подошел и спрашивает как меня зовут. А голос у него полный, глубокий такой. Я возьми да спроси: «Вы поете?» — Он переминается с ноги на ногу, молчит. Я повторила вопрос. Он в ответ протянул руку и называет имя, я — свое. И тут мы расхохотались, он пригласил меня в парк. Мы тогда его треком называли. Семен рассказывал мне, что недавно они переехали в Пригорск из города Д. Там его отец работал начальником железнодорожной станции. Сказал, что в Д. брал уроки вокала у одного известного певца. Вечером того дня пошли мы с ним на концерт Вертинского в летний театр. Особенно мне понравилась песня «Мы пригласили тишину…» И Семе она нравилась. Потом он часто мне ее пел. Сядет, бывало, за рояль и поет, аккомпанируя себе. Когда мы поженились, нам было по двадцать лет. Война унесла его. — Евгения Дорофеевна на какое-то мгновение задумалась, Лена осторожно погладила сухонькую ладонь Евгении Дорофеевны.

Борис нервно закурил, ушел.

— Борис очень похож на отца. Самый младший у меня, — тихо проговорила Евгения Дорофеевна, — ты к нему хорошо относись, он с виду такой… самостоятельный. Так получилось, что он мало ласки моей видел, — я все время на работе — две смены вела в школе. В четырнадцать лет пошел работать в геологическую партию, учился в вечерней школе. Окончил институт — уехал в Якутию. Когда заболел, — мне не написал, скрыл. Потом уже скрывать нельзя было. Поехала за ним, получив письмо от начальника Сергея Павловича Мехоношина. Господи, сколько пришлось пережить мне, пока он снова на ноги стал! Его ведь парализовало, девять месяцев лежал… И вот стал следователем. Знаю: ценят его на работе, но мне от этого не легче — ежедневно, когда он уходит на работу, жду его так, как ждала Семена: Борису тоже рисковать приходится своей жизнью, хотя и мирное сейчас время. — Евгения Дорофеевна замолчала, перебирая пальцами бахрому скатерти. Лене хотелось сказать ей что-нибудь ласковое, тихое, успокаивающее, но не могла. Она с особой остротой ощутила беспокойство за Бориса. Да, он — на фронте, незримом фронте, опасном и коварном. На войне ты видишь врага перед собой. А Борис не видит пока никого. Он ищет врага. А что, если и враг предпримет ответные действия? Что, если он, прижатый неопровержимыми уликами, решит расправиться со следователем?…

В половине шестого утра, когда Борис пришел от своего друга, Лена еще спала, а Евгения Дорофеевна возилась на кухне. Ровно в шесть появился улыбающийся Харебов со свертком под, мышкой.

Борис в передней нетерпеливо протянул руку к свертку.

— Прямо здесь? — шутливо спросил Харебов.

Услышав голоса, заглянула Лена. Харебов узнал ее, не смог скрыть недоумения. А Лена покраснела, подумала: и стоило ли Борису где-то прятаться ночью, чтобы нас увидели вместе чуть свет?

Туриев пригласил Харебова в комнату. Усадил на тахту.

Каждую вещь Борис осмотрел не просто внимательно, а придирчиво.

Спальный мешок. Подержанный, но вкладыш свежий, новенький, из гагачьего пуха. Таких в магазине не продают. Куплен на черном рынке. Бумажник. Деньги: две сотенные бумажки и еще восемьдесят три рубля разными мелкими купюрами. Лезвия импортные. Пачка не раскрыта. Расческа. Почему она в бумажнике? Хотя у каждого свои причуды. Вермишев, например, таскает свою расческу в портфеле. Примус, тоже новенький, запасные иголки к нему. В кармане клетчатой сорочки — сложенный клочок бумаги. Корявыми буквами написано: «Остановка Большая площадь, автобус в пять утра». Ага, ориентация, как уехать в поселок Рудничный.

Акт об обнаружении вещей. Подписи понятых.

— Все вещи — в лабораторию.

Борис спросил у Харебова, кто и как обнаружил вещи.

— Проходчик Зурапов. После отпалки он пошел к речке.

…Зурапов перешел через мостик, направился вдоль берега, но не по тропе, а по кромке. Нашел заводь, хоть и здесь шла небольшая круговерть, разделся, бросился в воду, зафыркал, стремглав выскочил на берег, словно обжегся — больно холодна вода! Посидев на берегу, решил накопать червей для рыбалки. Невдалеке бугорок, поковырял веткой — земля оказалась рыхлой, стал разгребать — увидел край спального мешка…

— Парень он сообразительный, вернулся в штольню, — позвонил мне. Со всеми предосторожностями я извлек вещи из промоины, присыпанной землей. Вот тебе и случайность! Да мало ли ее в нашей жизни и работе!

— Тот, кто прятал вещи, торопился. Естественно: боялся, что попадет на глаза кому-нибудь из проходчиков.

— Торопился-то торопился, да ведь могли и не найти долгое время. Считай, повезло!

— С проходчиками переговорил?

— Да. Но лучше будет, если встретитесь с ними вы, есть некоторые нюансы, касающиеся их геолога.

— Не Васина?

— Васина…

— Так… Позавтракаешь с нами?

— Тороплюсь. У меня срочное дело, встреча назначена на половину восьмого…

Туриев сложил вещи в большую кожаную сумку, затянул замок-«молнию». В комнату вошла Дроздова.

— Вызову такси, Леночка. Поедем ко мне, а потом я тебя провожу до треста. Ты сегодня будешь оформлять отпуск?

— Нас Васин будет ждать на вокзале. Забыл? Приезжает журналист Орлов, они побудут вместе всего два дня: Игорь Иванович должен ехать в Свердловск за буровыми коронками. Поедем мимо гостиницы — я хочу переодеться.

— А мне нравится это платье. Ты в нем — снежная королева.

— Сравнил… Там — лед, здесь — пламень, — весело рассмеялась Елена, — уговорил сразу; останусь в этом наряде.

Телефонный звонок прервал их разговор.

— Привет! — голос Вермишева звучал на тех регистрах, которые появляются, когда прокурор чем-то доволен. — Позавтракал? Опять любимые макароны? — Вермишев явно демонстрировал хорошее настроение. — Получены интересные данные из Латвии.

— Прибуду тоже не с пустыми руками.

— Славно начинается день, — пророкотал Вермишев и положил трубку.

Через десять минут Туриев был в кабинете Вермишева, Дроздова осталась его ждать в Пушкинском скверике.

Прокурор подал Борису конверт, в правом верхнем углу которого стоял гриф «совершенно секретно». Борис прочитал: «В ответ на ваш запрос, присланный с фотографией, отвечаем: на снимке запечатлен Ян Христофорович Луцас. Для опознания тела вылетела гражданка Федорова В. И. в сопровождении лейтенанта Грониса Ф. П.». Подпись. Печать.