В комнате между тем совсем потемнело, и слабый свет лампадки едва освещал погруженную в сумрак горничку.
— Нет! Нет! Нет! — вскрикнула она вдруг с приливом горькой, острой обиды, схватываясь с постели и останавливаясь посреди комнаты. — Разве я ему не передавала через Богдану, что на край света уйду за ним, что надо торопиться, что не сегодня-завтра приедет Ходыка, а тогда уже пропаду я навек! А он не подошел даже… С Богданой говорил, Богдане усмехался… А! — вскрикнула она вдруг, замирая в каком-то мучительном подозрении, и вдруг глаза ее вспыхнули ревнивой догадкой; теперь женские мысли помчались уже безудержу, без размышления, как прорвавшие плотину волны. — Так, конечно, что ему во мне? К ней, к ней первой и пришел!.. Богдана первая красуня, Богдана земянка, у Богданы маетки, как у княгини! Только за что ж он дурил мое бедное сердце? Что он сделал со мной? — всплеснула Галочка руками и упала головою на стол. — Нет! Нет, только бы узнать наверное, а там… она уже знает что! — Галя поднялась, поправила лихорадочными движениями выбившиеся из-под повязки волосы, отыскала платок… Грудь ее высоко подымалась, глаза блестели возбужденно.
— К ворожке, к ворожке! — шептала она прерывисто. — Я знаю… Богдана говорила мне… Там, под Замковою горою за доминиканским монастырем… Она все знает… Она всю правду скажет… Отец узнает? Гневаться будет? Ничего, ничего… Ей все равно… Пусть даже и убьет!
Галя осторожно притворила двери и, заметивши, что вблизи нет никого, юркнула со двора.
На улицах темнело. Почти закрыв свое личико большим платком, торопливо пробиралась Галя по уличкам, стараясь идти ближе к домам с Боричева тока на Житний торг. Однако, несмотря на все эти предосторожности, зоркий взгляд пани цехмейстровой не пропустил ее. Праздная и любопытная пани цехмейстрова, строгая блюстительница нравов киевских горожаночек, еще сидела на своем посту у резных ворот своего маленького дома.
— Ге… посмотрите-ка, пани майстрова, — обратилась она к своей соседке, — кто это улицею бежит? Ей-богу, если меня не дурачат мои старые очи, то войтова дочка.
— Так, так! Она, она! — захлебнулась от любопытства соседка.
— А куда бы это она такой поздней порой? — вытянула свою сухую шею пани цехмейстрова, следя за удаляющейся Галей.
— Куда? — усмехнулась пани майстрова. — Да разве я вам не говорила, голубко, что нынешние дивчата любую бабу проведут?
— Ну, уж я ее прослежу, — решила пани цехмейстрова, — другой дороги, как мимо моих ворот, нет к войтову дому.
Но Галя не слыхала шепота кумушек. Скорым шагом спустилась она с Боричева тока и, минувши несколько уличек и переулков, вышла на Житний торг. Прямо перед ней в конце Житнего торга выступал на высокой снежной горе Вышний замок. Казалось, он давил своей огромной массой весь разметавшийся город. Стены и башни его высоко поднимались к небу и темными своими очертаниями заслоняли последний вечерний свет. Влево от Замковой горы выдвигалась небольшая площадка, словно нарочито срезанная в горе. Два высокие столба с перекладиной возвышались на ней; посреди перекладины болталось что-то темное и длинное. Галя взглянула в ту сторону, и жуткое чувство охватило ее; своими зоркими глазами она ясно различила повисшие, как петли, руки и голову, склоненную на грудь… С ужасом отвернулась Галя, проходя быстро вперед. На площади было уже совсем безлюдно. Торговые лавки, словно мертвецы с закрытыми веками, безжизненно и мрачно стояли. В нише, проделанной в церковной ограде, теплилась перед иконой лампадка слабым красным огоньком. Раз, два, три… пробило на Вышней веже девятнадцать гулких и медленных ударов. «Девятнадцать!»— всплеснула Галя руками. Однако возвращаться домой было уже поздно. Сжавши руками свое замирающее от страха сердце, Галя быстро побежала вперед. «Вартуй!»— раздалось протяжно с замковой стены. «Вартуй!»— ответил также протяжно глухой голос с воеводской стороны. «Вартуй!»— донеслося уныло с нижних Мийских ворот. Вот и доминиканский монастырь. Ух, какой он мрачный и страшный!.. Серый, поросший мхом, оперся на свои тяжелые колонны, словно седой старик на суковатую палку. Страшно… В нем гнездятся черные бритые монахи, словно совы в ущельях скал… Галя зашептала бессвязные слова молитвы и, обогнувши монастырь, пошла по узенькой и неровной уличке, ютившейся с той стороны горы между ее подножьем и городским валом. С этой стороны замок глядел еще грознее. Над воеводским подъемным мостом подымалась самая высокая шестиугольная башня; амбразуры темнели в ней, словно пустые орбиты глаз черепов. Высокие стены и башни, казалось, заступали полнеба. Галя уже не шла, а бежала. Тысячи самых ужасных мыслей гналися за ней. Там, на берегу Днепра, подле шинка Лейзара, площадь, где слетаются ведьмы… А что, как они будут лететь мимо нее?.. Или встретится по дороге червоный дьявол?.. Ведь недаром же он к ним позавчера вечером в окно стучал… Словно ледяной водой окатило Галю с ног до головы. «Господи, боже!»— поспешно закрестилась она под платком. Да если б она только вспомнила об этом, ни за что б из дому не пошла. Однако желание узнать истину превозмогало и страх. Галя все бежала и бежала вперед. Наконец у самой горки она заметила совсем покосившуюся и прилепившуюся к ней хатку. Все сходилось с описанием Богданы. Галя толкнула калитку и вошла во двор. В маленьких оконцах избушки светился красноватый огонек. Галя подошла и робко стукнула в окно. В одно мгновенье свет в окнах погас. Галя повторила свой стук второй и третий раз. В хате послышался шорох, и через несколько минут низенькая дверь отворилась, и на пороге появилась ветхая-ветхая старушка в каком-то странном, красном платье, широко расходящемся на груди, с головой, завернутой в какой-то ярко-желтый грязный платок.
— Кто там добивается? Чего там нужно? — заговорила она гортанным голосом, кивая головой и тщательно закрывая дверь.
— Я, титочко! — прошептала Галя замирающим голосом.
— Ты? — старуха внимательно взглянула на Галю и, заметивши молодую, испуганную девушку в дорогом наряде, ответила гораздо мягче: — А чего тебе, дитятко, надо?
— Погадать, титочко! — проговорила Галя запинаясь.
— Погадать? Бог с тобою! — замахала старуха и головой, и руками. — Я бедная перепечайка, откуда мне гадать?
Но Галя уже немного пришла в себя.
— Титочко, голубочко, что скажете, все дам, ничего не пожалею… Только не откажите: такая потреба, такая…
Старуха бросила между тем взгляд на дорогие намиста, обвивавшие шею Гали, и смягчилась еще более.
— Жаль мне тебя… Ну да кто это тебе такой напраслины наговорил?
— Богдана Кошколдовна, титочко… Уж не откажите вы мне… — В голосе Гали послышались слезы.
— Ну, иди уже, иди, — заговорила старуха совсем мягко, пропуская Галю вперед. — Только чтобы никому ни слова, не то…
Последних слов Галя уже не расслышала: у нее шумело в ушах, стучало в виски, и ноги подкашивались от непослушной дрожи. Они вошли в темные сени, и Галя слыхала, как старуха щелкнула за нею задвижкой. Суеверный страх охватил Галю до такой степени, что она хотела уже было броситься стремглав назад, но в это время чья-то худая рука ухватила ее за плечо, и голос старухи, показавшийся Гале хриплым и зловещим, прошептал над нею:
— Сюда, за мной!
Галя споткнулась в темноте о высокий порог.
— Еще, еще сюда, — говорила старуха, ведя Галю за собой.
Галя почувствовала, как они переступили еще через один порог и как старуха, поставивши ее посреди комнаты, затворила дверь.
— Сними крест, дай сюда, — зашептал над ее ухом голос старухи. Холодом смертельным окатило Галю с ног до головы.
— Сними, дай сюда! — прошептал еще настоятельней гортанный голос. Леденеющей рукой достала Галя из-за ворота сорочки золотую цепочку с крестом и положила ее в руку старухи. — Если есть икона, ладанка, все сними, слышишь, — шептала далее старуха, не выпуская Галиной руки, — все сними, не утаи!
Рука Гали задрожала. На груди у ней на шелковом шнурочке висела ладанка с мощами печерских святых… Но эту единственную защиту Галя решилась не отдавать ни за что.
