Ну вот, собраны и застелены сто пятьдесят кроватей, над которыми натянуты пологи от комаров. От кого же еще? Покрашены сортиры, выставлены столы под навес. Миссия выполнена. Да вот и толпа красавиц! Только командир совсем другой. Властная, здоровая, горластая, грудастая рыжая баба. Старшекурсница. Сразу конфликт. Один, другой, третий. А где же наш Саня? Тишина в ответ.

Мы собирали арбузы и объедались ими. Ели так. Бросали арбуз на землю – он раскалывался, а в центре оставался комочек без косточек. Серединка. Ее-то и ели. Или – разрезали арбуз на две равные части, двое садились на колени напротив половинок, руки за спину, и кто быстрее съест. Мы тайком пили портвейн, крутили романы и после отбоя таскались на сеновал. Рыжая была похожа на надсмотрщика. Она охотилась за нами и, кажется, получала удовольствие, когда ловила, отчитывала и наказывала. О том, что такое садизм, я узнал позже, когда стал психиатром. Где же ты, Саня? И вдруг эта новость… Все! Как будто арбуз выскользнул из рук и разлетелся на мелкие кусочки. Никакой вкусной серединки. Он разлетелся вдребезги. Оказывается, за день до отхода поезда с отрядом «Ахтуба» Саня выбросился из окна. Все сразу стало другим. Цвет арбуза пугал, романы оказались скучными, свидания на сеновале превратились в сходки. В общем, начался бунт. Бунт против рыжей. Она в наших глазах олицетворяла то, что мы не любили и чего в Советском Союзе было много: ложь, пафос, несправедливость. Я был лидером. Эта история докатилась до Москвы. Поднялся шум. Меня выгнали из отряда.

И вот мы сидим на станции Ахтуба. И ждем поезда в Москву. Я, выгнанный, за компанию со мной мой товарищ Вова, девушка со сломанной ногой в гипсе, которую я любил, и, видимо смотрящий за нами, уже прошедший армию наш однокурсник Андрей Панасенко, из окружения рыжей. Сели на поезд вечером, после распития дежурного портвейна отошли ко сну.

Утром, заговорщически подмигивая, Панасенко зашел к нам в купе, и мы пошли курить в тамбур.

– Ну чего, мужики. Мне повезло! Баба со мной на верхней полке ехала классная! Грудь – во! Как два арбуза! Не, в натуре, я ее …!

– Да ты ж ее не видел. Мы сели в поезд, уже темно было. Все спали.

– А чего там видеть-то? Жаль, она скоро выходит.

Честно говоря, я и сейчас не знаю, верить в это или нет. Впрочем, у него много было таких рассказов:

– А чего? Я одну в ложе, в театре, во время антракта. Не, я ее не знал. В антракте познакомились…

Пауза. А он дальше:

– Это что, вот я однажды стюардессу… В самолете… Во время полета…

Последняя история мне до сих пор не дает покоя. Каждый раз, когда я куда-нибудь лечу и вижу стюардессу, я вспоминаю Панасенко. Ну где? Где в самолете можно это сделать со стюардессой? И в какой момент? Каждый раз во время полета мучаюсь этими вопросами.

Ну а в Москве меня хотели выгнать из института. Дали испытательный срок. Обошлось, в общем, пронесло.

Вот, собственно, и вся история. Почему так поступил Саня, что произошло с ним – до сих пор загадка. Рыжая стала крупным акушером-гинекологом. А Панасенко – урологом. В середине 90-х я его встретил на пивной точке. Пьяного, спившегося, отовсюду уволенного… Вот так. Поезд одного сломался и встал. Поезд другого – ушел. А кто-то мчится с комфортом в СВ, перебирая в памяти свои железнодорожные поездки и не зная, до какой остановки едет его личный состав.

Два этих красивых слова – психиатрические термины, обозначающие периодически возникающее стремление к перемене места, к поездам, к бродяжничеству. При появлении этого влечения, не раздумывая о последствиях, больной бросает семью, работу, учебные заведения. Человек в этом состоянии оказывается на пристани, на вокзале и часто без денег едет куда попало. Скитания продолжаются дни, недели. Это, конечно, из области психических расстройств, но в каждом перемещающемся из точки А в точку Б есть немного дромоманического.

Уже в предвкушении путешествия, пусть даже недолгого и недалекого, меняется настроение. Появляется этакая смесь приподнятости, экзальтации и тревоги, а порой даже страха. Количество первой краски и второй в этой смеси обратно пропорционально возрасту. Чем «отъезжающий» моложе, тем больше первой краски или только первая, в старости – только вторая. А появляется такое настроение, потому что каждое путешествие – это приключение, впечатление, остающееся в памяти навсегда, часто с поразительно выпуклыми мелочами.

Мы идем по плацкартным вагонам ночью. Мы идем из вагона-ресторана к себе в купейный вагон. Смотреть на спящих на боковых полках сродни подглядыванию. Чувство неловкости смешивается с любопытством. Одни спят внизу. Ты смотришь на них сверху вниз, они беззащитны – дети, женщины, старики. Разные позы: от скромных до откровенных. Другие спят наверху, их лица на уровне твоих глаз, губ, носа, практически в интимной близости с твоим лицом. Запах одних быстро сменяется запахом других в этом общем запахе одеколона, пота, мочи, колбасы, яиц.

Вот мы в своем купейном вагоне поезда Ташкент – Москва. Мы занимаем весь вагон – агитбригада Второго медицинского института. В купе Извольский с Лактионовым стали играть на гитарах. Делали они это виртуозно. Первый – прямой потомок министра финансов Временного правительства Керенского, второй – сын известного советского художника («Письмо с фронта»). Оба были высокие и худые, с длинными и тонкими пальцами. Были, потому что уже нет ни первого, ни второго. У Извольского были голубые глаза и черная бородка.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.