Огромный зал «Двадцатый век» был переполнен до последней возможности, вернее говоря, до невозможности. Люди стояли во всех проходах. В предоставленной журналистам ложе репортеры сидели буквально друг у друга на головах. Натиск был так могуч, что вместо оградительной веревки пришлось поставить барьер из наскоро доставленных в зал пуленепроницаемых бронированных щитов, которыми полиция обычно пользовалась при огнестрельных битвах с гангстерами. Как только судья объявил об открытии заседания, со своего места встал Джо Кохен.
— Ваша честь, вчера вы разрешили противной стороне представить для свидетельских показаний магнитофонную запись. Прошу разрешить нам то же самоё.
— Суд разрешает!
Джо Кохен дирижерским жестом дал знак своему помощнику. Тот включил магнитофон. По тысячной толпе пробежал возглас изумления. Это был тот самый отрывок из разговора Фелано и Муна, который вчера представил суду старший детектив Пинкертона. Помощник Кохена выключил магнитофон. Минутное молчание. Потом судья, привставший от удивления, пробормотал:
— Мистер Кохен, я что–то не понимаю… Может быть, вы с сегодняшнего дня защищаете интересы мистера Брэдока? В таком случае, я вынужден отстранить вас… Вы ведь юрист, знаете законы лучше меня. Вы должны были подать формальное заявление…
— Извините, ваша честь, я по–прежнему защищаю Мэри Гримшоу. Я по–прежнему защищаю справедливость от грязных клеветнических выдумок… Вы вчера слышали только отрывок разговора. Сейчас услышите весь.
Не дожидаясь разрешения судьи, Джо Кохен взмахнул рукой. На лице его было такое же выражение, какое бывает у дирижера, когда он дает басам и контрапунктирующему электрическому органу приказ взлететь для заключительного маэстозо.
И зал услышал, наконец, правду. Немного подредактированную, ибо из разговора были вырезаны все не очень выгодные для Фелано места. Но оставшиеся были так искусно смонтированы, что никто, кроме самого Муна, не заметил этого. Конец разговора в новой редакции имел следующий вид:
«Мистер Фелано, вы деловой человек, зачем вы напрасно тратите время?»
«Значит, война, мистер Мун? Для нас это даже выгодно… Люди скажут: мистер Мун сначала примкнул к неправой стороне, но понял свое заблуждение и пришел, наконец, к истине».
Зал аплодировал, как один человек. Конечно, это была дань не честности Муна, а блестящему ответному ходу Джо Кохена, так ловко околпачившего противника. На волнах этого энтузиазма Джо Кохен, прославившийся тем, что сумел добиться оправдательного приговора для короля гангстеров Ала Матеони, под последние восторженные хлопки вскочил на стул и патетически провозгласил:
— Как видите, пророческие слова сенатора Джека Фелано, которого мы надеемся в скором времени видеть губернатором, нашли подтверждение во вчерашнем выступлении мистера Муна. Противная сторона пыталась заткнуть ему рот, но в этой стране существуют еще закон и справедливость. Никому, кто бы он ни был, сколькими бы миллионами ни обладал (грозный драматический жест в сторону Брэдока), не удастся помешать ее торжеству! Вы хотели знать правду. Сейчас вы ее услышите. Ваша честь, просим вызвать нашего главного свидетеля Сэмюэля Муна!
Зал напряженно замер.
Мун торопливо направился к трибуне. Надо говорить, пока не помешали. Протянутую библию он отстранил.
— Я уже вчера клялся говорить только правду!
— Я протестую! — закричал Генри К. Томас. — Приведите его сначала к присяге! Иначе у нас не будет законных оснований для привлечения к ответственности за ложные показания.
Мун усмехнулся.
— Я на вашем месте лучше помолчал бы, мистер Томас! Кто вчера давал ложные показания?
— Ваш протест отклонен, мистер Томас, — сурово сказал судья. — Говорите, мистер Мун!
Словно загипнотизированные, три тысячи зрителей смотрели на Муна. И только на Муна. Поэтому никто не заметил, как из группки людей, находившихся рядом со свидетельской трибуной, неожиданно вынырнул человек. По всему залу раздался страстный, накаленный до предела голос. Человек говорил почти шепотом, но в мертвой тишине этот шепот прозвучал подобно грому. В руке человека что–то блеснуло. Это был микрофон.
— Мистер Мун, говорите! Вас слушают двести миллионов радиослушателей во всей стране. Сделайте краткое сообщение специально для нас! За каждую минуту — три тысячи долларов!
— Пожалуйста! — Мун взял микрофон. — Инспектор Олшейд! Вы слышите меня? Преступник, виновный в гибели «Золотой стрелы» и «Красной стрелы», находится рядом с вами. Немедленно арестуйте его! Это Чарльз Гримшоу!
— 32-
Мун вышел из здания «Двадцатый век» через маленькую дверь, которой обычно пользовались торговцы–поставщики. Обойдя здание, он издали заметил журналистов, обступивших его машину. Заседание суда уже больше никого не интересовало. Всех интересовал только Мун и его сенсационное заявление. Мун решил, что лучше отдать им на растерзание свою машину, тем более что она принадлежит мистеру Брэдоку. Получается даже довольно удачно. Сегодня утром позвонил Мэкхилери и официальным тоном попросил вернуть «конвэр». А теперь Мун позвонит ему и таким же официальным тоном сообщит, что машина находится у входа в судебный зал. Он так и сделал. К его крайнему удивлению, Мэкхилери елейным голосом, которому позавидовал бы даже его отец–проповедник, сказал:
— Что вы, мистер Мун, мы просто хотели обменять «конвэр» на более новую и современную модель… Но сейчас мистер Брэдок передумал…
— И решил все же забрать «конвэр»? — И Мун бросил трубку.
Придя в гостиницу, он первым делом распахнул окна. Все додумано до конца. Поставлена точка. Табачный дым, помогающий, как уверял Мун, логическому мышлению, больше не нужен. Он подошел к календарю и сразу оторвал семь листиков. Семь дней сумасшедшей недели, за которую события, опережая друг друга, нагромождались до высоты вавилонской башни. Теперь эта башня рухнула. К счастью — только сейчас Мун осознал, какое это счастье, — под обломками лежал не его труп и не труп Дейли, а Чарли Гримшоу.
В дверь постучали. Три таинственных коротких удара. Потом еще три.
— Кто там? — спросил Мун.
— Невидимая смерть! — ответил сдавленный глухой голос.
— Это я, Пульсомонида! — добавил другой, — Со своей отдаленной планеты я узрел, что мистер Мун пребывает в печальном одиночестве и, что еще более грустно, без всякой надежды получить гонорар за свои труды.
Оба были уже по эту сторону дверей. Дейли говорил через трубку, найденную в гараже Чарли.
— Поэтому мы решили дать вам хотя бы моральное вознаграждение, которое я себе представляю в виде маленькой пресс–конференции. Вы будете играть роль усыпанной славой, почестями и чековыми книжками знаменитости, а мы будем вам завидовать и слушать в благоговейном молчании, — предложил Свен.
— Сначала я должен перед вами извиниться, — сказал Мун. — Вам, Свен, я не мог довериться по причине вашей журналистской совести, не позволяющей утаить от читателей ничего, что пахнет минимум ста строчками! С вами, Дейли, дело было иначе. Не думайте, что я Шерлок Холмс и считаю вас Ватсоном, которому раскрывают тайны только в предпоследнем абзаце. Но при нездоровой атмосфере, царившей даже в этих стенах, — вспомните хотя бы стул, на котором сидел наш милый Хэрти и на котором сейчас сидите вы, — я до поры до времени не смог вам всего сказать.
Движением, которое уже стало привычным, Дейли пошарил под стулом. Все трое рассмеялись.
— Теперь нам никакие уши не страшны, — сказал Мун. — По правде говоря, даже не верится, что дело закончено… Добраться до Чарли было безумно трудно. Каждый свой шаг он перестраховывал дважды и даже трижды. В этом отношении он является довольно незаурядной личностью. И все же он типичный продукт нашего времени. Совершенное безразличие к средствам достижения цели и в то же время точный, почти бухгалтерский расчет.
Этот милый молодой человек, не моргнув глазом, отправил на тот свет свою мать и заодно еще пятьдесят четыре пассажира и членов команды «Золотой стрелы». Еще меньше угрызений совести он испытывал, когда собирался отправить туда же свою жену и вкупе с ней восемьдесят девять человек, летевших на «Красной стреле». Если все операции этого своеобразного бизнеса смерти осуществились бы точно по графику, то в графе «расход» стояло бы сто сорок с лишним человеческих жизней, а в графе «доход» — сорок тысяч долларов. Чистая прибыль — триста долларов с одного трупа. Вполне возможно, что конкретный план родился в ту минуту, когда Мэри рассказала ему об адресованном Брэдоку письме с угрозой взорвать самолет, на котором полетят вьетнамские ученые.
