…Пусть земля горит под ногами душегубов. Смерть фашистским оккупантам!»

Саша закончил чтение. Дед спросил его:

— А от кого бумага, парень?

— Тут написано: «К советским людям на территории, временно оккупированной врагом. От рабочих, рыбаков и служащих города Беломорска».

— А ведь правду пишут про нашу жизнь-то, и про Красную Армию, стало быть, правду пишут. Ты как думаешь, Сашка, осилит она германца? — спросил дед, утирая тыльной стороной ладони свои слезящиеся глаза.

— Конечно, осилит!

— Ну иди, сынок, только бумагу не всем читай. Нинка-то болтлива девка, не показывай бумагу ей.

Не мог знать дед Матвей, что драгоценный листок бумаги, хранимый под рубашкой Саши Ржанского, уже побывал у многих и ободрил своим обнадеживающим словом не одно истосковавшееся сердце, что не один он почувствовал незримую связь с теми, кто на свободной советской земле думает о таких, как он, невольниках фашистского «нового порядка». Не знал он, что парень уже давал читать листовку и Мише Юрину, и Коле Максимову, и Вере Дерябиной, и многим другим своим друзьям. Среди тех юношей, которые объединялись вокруг Саши, были и двое из деревни Толвуя: Мышев и Андронов. Они вели активную борьбу против оккупантов и тоже начали с листовок.

Однако и ими далеко не ограничивается круг людей, у которых потеплели глаза при виде белого листка с мужественными словами правды. Ни дед, ни Юринов, ни сам Ржанский, никто не мог знать, где, в скольких еще деревнях и селах завладел умами людей, напомнил им о борьбе этот маленький листочек бумаги. А он уже делал дело в Великой Губе, в Липовицах, Вигове, Яндомозере, во многих других деревнях полуострова, куда занесли его такие же, как Саша Ржанский, смелые люди.

Знал все это подпольный райком. И он действовал, хотя условия были крайне трудные. Возглавлял и направлял эту работу человек со спокойными глазами, о котором лишь его ближайшие соратники знали, что он и есть первый секретарь подпольного райкома.

Здесь, в районе, подвергшемся вражеской оккупации, не было ни одного предприятия, где подпольщику можно было хоть как-то закрепиться, устроиться на работу. Коммунисты ушли в партизанские отряды, которые создавались на территории других районов — в более глубоком тылу противника и ближе к его основным коммуникациям. К середине августа 1942 года, когда в Заонежье высадился подпольный райком, здесь осталось лишь несколько человек коммунистов.

Подпольному райкому партии, кочующему по лесам южной части полуострова, предстояло связаться с оставшимися коммунистами и комсомольцами, с другими надежными людьми и через них вести работу среди населения.

И многое уже было сделано. Две недели подряд ходили Бородкин, Куйвонен, Орлов, Гайдин, Дудкова по деревням, устанавливая связи с патриотами.

У подпольного райкома были свои явки в Липовицах, Оятевщине, Вертилове, Вигове, Яндомозере. По его поручению надежные люди ходили в Великую Губу, ездили в Сенную Губу, Кижи, в Леликово. Через них население получало листовки, в которых райком сообщал полученные по радио сведения о положении на фронтах и разоблачал лживые утверждения оккупантов о признании советскими людьми оккупационного режима, предупреждал жителей деревень о подготавливаемых маннергеймовцами реквизициях, о провокационных действиях предателей.

Через тех же связных райком получал данные о численности и расположении гарнизонов противника в прибрежных деревнях. Павел Васильев зашифровывал эти сведения и по радио передавал в штаб партизанского движения: «Великую Губу двух пароходах прибыло тысяча четыреста солдат противника, размещены домах сельпо, леспромхоза», «Гарнизон Клименицах сто пятьдесят солдат одно орудие», «Войнаволок пятьдесят солдат, орудие», «Оленьем острове батарея, прожектора».

Выполнять поручения подпольного райкома было нелегко и очень рискованно, но люди, подвергая себя опасности, принимали разведчиков и связных, присматривались к вражеским гарнизонам, распространяли среди соседей листовки.

Маннергеймовцы, напуганные зимним налетом партизан на береговые деревни, объявили населению о строгом наказании, ожидающем каждого, кто не донесет полиции о появлении в деревне «подозрительных», кто распространяет сообщения, услышанные по радио, кто принимает у себя кого-либо без пропусков и перерегистрированных паспортов.

Не обошлось и без предателей. Польстившись на фашистские сребреники, они доносили полиции о всех, кто пользовался авторитетом в колхозах до войны, навязчиво втирались в доверие лучшим людям, стараясь вызвать их на откровенность, с тем, чтобы затем поставить под удар.

Так погиб ветеринарный врач Попов из Великой Губы. Фельдшер, работавший с ним до войны, донес оккупантам, что ветврач — коммунист и ждет прихода Красной Армии. Маннергеймовцы ворвались в квартиру Попова, когда тот тяжело болел, и застрелили его прямо в постели.

Несмотря ни на что, врагу не удалось сломить сопротивление патриотов, не удалось запугать население ни арестами, ни расстрелами, ни провокациями.

Обо всем этом думал Алексей Орлов на пути в Липовицы. Он бывал там уже не однажды, и каждый раз после его прихода росло число людей, помогавших подпольщикам и разведчикам. Сегодня он тоже шел для установления новых связей. Шел не один. С ним была Даша Дудкова.

Им предстояло встретиться с одной из жительниц деревни Липовицы Марией Рябовой. Она, как нельзя лучше, подходила для работы среди молодежи. Эта молодая женщина перед войной служила на метеорологической станции, была активной комсомолкой. Девятнадцати лет она вышла замуж, но вскоре ей пришлось проводить мужа на фронт. Сама эвакуироваться не успела. С приходом оккупантов ее отправили в лес на заготовку дров.

Встречу Орлова и Даши с Рябовой должна была подготовить Надежда Максимова, тоже жительница Липовиц, выполнившая до этого немало важных поручений подпольного райкома и наших разведчиков. Алексей уже дважды приходил в назначенное Максимовой время и все неудачно: Рябовой каждый раз что-то мешало явиться в условленное место.

Алексей боялся, что и на этот раз она не придет. Но не прошло и получаса, как он заметил вдали двух женщин. Орлов узнал одну из них и вышел навстречу. Вскоре подошла и Даша.

— Будьте знакомы — Маруся Рябова, я уже рассказывала ей о вас, — отрекомендовала подругу Максимова.

— А со мной Даша Дубинина, — представил Орлов Дудкову.

Орлов, Даша и Рябова расположились на пеньках, а Максимова стала поодаль, надо было наблюдать за дорогой.

После недолгой беседы с Орловым и Дашей Рябова охотно согласилась выполнять поручения подпольного райкома, только предупредила:

— Говорят, что кое-кого будут выселять из деревни, подальше от фронта повезут. К нам тоже присматриваются, уже не раз полицейские со старостой заходили в наш дом. Но вы не беспокойтесь, я не попадусь.

— Постарайтесь узнать, кто из комсомольцев остался еще в районе, где они проживают, как можно встретиться с ними. Потом скажете мне или тому, кто придет на это место, — говорила Дудкова. — А листовки передавайте только тем, кому безусловно доверяете. Если полной уверенности нет, рисковать не надо. Тогда лучше подбрасывать в местах, где часто бывают жители деревни.

И Даша вручила Рябовой несколько листков серой бумаги с текстом, отпечатанным на гектографе.

Подошла Максимова:

— Алексей Михайлович, в ту ночь, когда вы ночевали в Липовицах, в деревню приходил патруль. Семеро солдат и офицер. Проверяли, нет ли кого пришлых. Я увидела их в окно, да не знала, как предупредить вас.

— Ничего, Надя, что не предупредила — и хорошо, я хоть выспался, а то пришлось бы посреди ночи из деревни уходить, — пошутил Орлов.

Спустя дня два после встречи с Орловым и Дудковой Надежда Максимова взялась за стирку белья.

Она стояла, склонившись над корытом, в облаке пара, когда в кухню вбежала соседка, говорливая тетка Поля. Гостья прямо с порога затараторила: