— Ещё плох. Ему здесь делали переливание крови.

— Дали свою кровь? Не может быть! — поразился Адзума.

— У них всё может быть. А как он умудрился ногу сломать?

— Упал с лесов. Поленился сколоть лёд и поскользнулся, — разъяснил Савада.

— Действительно сам упал?

— Сам. Ты с ним разговаривал?

— Нет. Один раз он посмотрел в мою сторону и отвернулся. Ты к нему подойдешь?

— И не собираюсь. Ему добрые слова говорить — все равно что шептать молитву в лошадиные уши. К нему подойдет Адзума-сан. Он обязан проведать своего подчиненного.

— Пойди к нему, Адзума! — сказал Эдано.

— Слушаюсь, командир, — по привычке ответил Адзума и осторожно двинулся к койке Нагано.

— Слушай, с ним действительно несчастный случай? — снова стал допытываться Эдано.

— Спросить больше тебе не о чем, что ли? — насупился Савада.

— Газеты свежие принес? — улыбнулся Эдано.

— Принес. А ты их читаешь?

— Читаю… Так читаю — голова пухнет.

Свежие газеты породили у Эдано новые мысли. Автор одной из статей, ссылаясь на труды японских ученых, рассказывал историю императорского дома. Оказывается, некоторые императоры умирали, не имея потомков, поэтому не может быть и речи о “непрерывности” императорского рода. Были императоры, которые кончали жизнь нищими, собирая милостыню на улицах своей столицы. Сёгуны^[29] убивали их, бросали в тюрьмы. В шестнадцатом веке тело императора Го-Цуци сорок дней валялось у дворцовых ворот. После его смерти в Японии двадцать лет не было императора.

Эдано снова перечитал статью. Не может быть!.. Ну, а если даже и так? Разве не менее удивительные истории и приключения происходили с богами? Как забыл об этом автор статьи? А остальное правильно. На его родине действительно счастлив тот, у кого есть большие деньги. Только таких немного. Вот в их поселке, пожалуй, один помещик Тарада.

3

Эдано уже ходит. Все в госпитале зовут его Дмитро — и он уже привык к этому имени. Он тщательно записывает и зубрит русские слова, а потом, подражая Саваде, так же смело применяет их.

Нагано тоже стало лучше, и после долгих колебаний Эдано однажды подошел к нему.

— Ну, как себя чувствуешь, Нагано?

Тот растерялся и, с опозданием отведя в сторону глаза, глухо ответил:

— Спасибо. Теперь хорошо!

— Да, ты теперь гораздо лучше выглядишь Русская кровь пошла тебе на пользу!

— Не понимаю, какая кровь?

— Ты потерял много крови, и когда тебя привезли в госпиталь, сделали переливание. Японской крови у них не было. Так что ты теперь немножко русский. Подумай над этим! — шутит Эдано и отходит.

А через день снова разговор.

— Я знаю, это ты бросил в меня кирпич. Ты так сильно меня ненавидишь?

Долгое молчание. И потом глухие, тяжелые, как камни, слова:

— Нет… Мне приказали…

— Приказали! — Кровь прилила к лицу Эдано, и он нагнулся над больным. — Кто приказал?

— Этого я не скажу. С меня взяли клятву. За разглашение — смерть.

— Как ты мог? Своего же командира.

— Меня тоже сбросили с лесов. Так что ты отомщен! — Губы Нагано горько покривились.

— Свои? Не может быть! Кто?

— Свои толкнули, из взвода, а кто — я не успел заметить.

Растерянный Эдано отходит. Вот оно что! В батальоне настоящая борьба — тайная и беспощадная. Но кто же приказал убить его, Эдано?.. А Савада сказал, что с Нагаио несчастный случай. Может, он не знает?

Впервые за время болезни Эдано захотелось поскорее попасть в свой взвод.

Его теперь по-настоящему заинтересовал Нагано.

— Хочешь закурить?

Нагано оживился:

— А разве можно?

— Мы курим тайком. Бери! — протягивает Эдано папиросу.

— Русская!

— Угостили. Тебе теперь только такие и курить. В тебе же русская кровь! — опять шутит Эдано.

— Да, — жадно затягивается Нагано. — Свои хотели убить, а чужие дали кровь, чтобы спасти меня.

— Ты ведь тоже хотел меня убить.

Нагано молчит, торопливо вдыхая дым.

— Кто твой отец?

— Крестьянин. Из префектуры Фукуока.

— Богатый?

— Нет. Арендатор. Я батрачил, — вдруг горячо заговорил Нагано. — Только в армии и начал есть досыта. Когда стал летчиком, впервые почувствовал себя человеком. Меня всю жизнь били. Знаешь, как били? Я терпел. Терпел и ждал — наступит время, когда и я буду бить. Такова жизнь. Или тебя бьют, или ты.

— А вот у русских всё иначе. Разве ты видел, чтобы кто-нибудь из них избивал другого?

— Не знаю. Что мне до них.

— А если тебе снова прикажут кинуть в меня кирпич?

— Нет. Пусть сами. Я им не помощник. Я тоже хочу жить. Можешь доложить русским, что это я тебя…

— Дурак!

— Оставь меня в покое. — Нагано насупился и умолк.

На окнах госпиталя, среди морозных узоров, появились проталины, светлые пятнышки, сквозь которые в палату заглядывали веселые лучи солнца. Такой лучик регулярно будил Эдано по утрам и радовал, как добрый вестник дня. Потом пятнышки на стеклах стали шире и шире. Окна сверху украсились бахромой сосулек. А прошло ещё немного времени, и сосульки стали плакать. Капли-слезы стремительно укорачивали жизнь сосулек, и они начали падать с тихим жалобным звоном.

Эдано в теплые дни выходил во двор госпиталя, жадно дышал воздухом, в котором уже чувствовались запахи весны. Снег исчез. Только у заборов и штакетника лежали ещё тающие грязно-черные сугробы — всё, что осталось от блестящего когда-то зимнего наряда…

Эдано совсем окреп и недоумевал: зачем его, здорового человека, держат в больничной палате? Вчера ему сказали, что выпишут через неделю. Но и потом целый месяц ему запрещено работать.

Савада аккуратно навещал друга каждое воскресенье. Сегодня Эдано встретил его во дворе.

— Молодец! Уже здоров? — обрадовался механик.

— Да. Но отпустят только через неделю.

— Ничего. Совсем недолго.

Они сели на скамейку и больше молчали, чем говорили. Эдано обратил внимание, что его друг загрустил.

— Что тебя беспокоит? — спросил он.

— Дом, семья. Как они там: живы, нет? У нас прошел слух, что скоро разрешат переписку через Красный Крест.

— Я тоже хотел бы получить весточку от деда. Он ведь не знает, что я жив. Камикадзе… А ты знаешь, что Нагано столкнули с лесов? — неожиданно спросил Эдано.

— Вот как? — искренне удивился Савада. — Не знал. Значит, кто-то меня опередил. Есть и у нас верные друзья, — хлопнул себя по колену Савада. — И становится их всё больше…

Эдано, лежа на койке, листал газеты. Бросился в глаза крупный шрифт заголовка: “Император Японии человек, а не бог”. “Заявление императора Хирохито об отказе от божественного происхождения”. На фотографии невысокий человек в обычном пальто и примятой фетровой шляпе. Подпись — “Император Хирохито осматривает жилые кварталы Токио, разрушенные авиацией”.

Эдано лихорадочно пробежал статью глазами, вгляделся в лицо человека на фотографии.

Да, конечно, это он. Портреты императора висели в школе, в авиаучилище и в штабе отряда. Император был изображен на белом коне в сверкающей фельдмаршальской форме. Там он выглядел богом…

“Значит, всё было обманом, — горько подумал Эдано. — Позолоченная мишура. За что же погибли мои друзья? Кому нужны были такие жертвы, столько крови?”

Он схватился за голову и застонал. Впереди снова была ночь без сна, с горькими, растравляющими душу мыслями.

— Что, Дмитро, голова заболела? — услышал он сочувственный голос соседа-русского…

4

В батальон он вернулся, как в родной дом. Ого, как без него украсили помещение и двор!

Все во взводе рады его возвращению. Эдано внимательно всматривается в лица, старается угадать, кто же отомстил за него Нагано? Но это невозможно.

В тот же день Эдано отправился к Гурову.