—

Вы можете подняться? — услышал я тихий шепот и понял, что этот шепот и разбудил меня.

Все сразу вспомнилось мне: несколько дней блужданий и поисков, вчерашняя встреча с мальчишкой, стрельба, подвальная комната, в которую я ввалился. Значит, сегодня шестнадцатое… А

это

… Это

было

в ночь на шестнадцатое…

Я вскочил. Возле кушетки стояла вчерашняя девушка.

—

Сколько времени?.. Где мои вещи?

Я сразу увидел их: сапоги стояли рядом, на спинке стула висел пиджак. Я потянулся за ним и по тяжести его сразу понял: револьвер на месте.

—

Вам придется уйти, — торопливым шепотом сказала девушка. — И поскорее, пожалуйста, потому что…

—

Сколько времени?

—

Пятый час уже… Вы понимаете, мы не можем… Они вот-вот придут…

— Кто они?

—

Немцы. Они с утра все обыскивают. Квартал за кварталом. Наш квартал тоже оцеплен, но я расскажу вам, как выйти… Тут через балку вы пройдете, вас никто не заметит. Только скорее, пожалуйста…

Она стояла спиной ко мне, напряженно прислушиваясь к тому, что делалось в соседней комнате и на улице. Я быстро одевался. Левая рука, туго перевязанная выше локтя, сильно болела. Болели и ноги: я с трудом натянул сапоги. И только, когда я оделся, до меня дошел смысл слов: «Пятый час…»

—

Это я столько спал?

Она повернулась ко мне, и в полумраке я различил ее большие испуганные глаза.

—

Мы не хотели будить вас, но сейчас…

—

Ясно.

Я надел пиджак и прошел в соседнюю комнату. Там, торопливо собирая в узел какие-то вещи суетилась старуха.

—

Отоспался, сокол, так и лететь самое время, — неприязненно встретила она меня и тут же набросилась на дочь: — Где тот отрез коверкотовый? Опять бросила где ни пришлось?

—

Откуда я знаю, куда вы его спрятали, мама, — отозвалась девушка, бросив беспокойный взгляд на открытую дверь. И повернулась ко мне: — Возьмите вон, поешьте по дороге.

Она показала на стол: там лежала краюха хлеба с крохотным ломтиком сала.

Старуха, уже завязавшая свой узел, подошла к столу.

—

Бери, бери, сокол, да уходи поскорее по- добру-поздорову. — Отложив в сторону сало, она сунула хлеб мне в руки. — Неровен час — немцы взойдут.

Я спрятал хлеб, и девушка, подойдя к двери и опасливо поглядывая в сторону калитки, стала объяснять, как пройти к балке.

—

За колодцем сразу вправо возьмете, по тропочке. Там забор будет, но в нем лаз есть… Дойдете до Щербатюков — это небольшой дом под железом — там… — Она вдруг беспомощно оглянулась на старуху — Мама, ведь не найдет он дороги…

—

Найдет, найдет, коли жить хочет. А не найдет… — Тут старуха накинулась на меня: — Да уходи ты за ради бога скорее — ведь и мы с тобой ни за что пропадем.

Я больше не слушал. Наглухо застегнув пиджак, чтобы не видно было бурых пятен на рубашке, я поднялся по ступеням, дошел до колодца. Сразу за ним начинался запущенный фруктовый сад. Тяжелые, подпертые кольями ветви яблонь и груш закрывали все вокруг. Я не сразу нашел тропку: она была едва заметна в густой, перестоявшейся траве.

Тропка вывела меня к забору, в самом низу его виднелся небольшой лаз. С трудом я протиснулся сквозь него, но по ту сторону, вместо одной, сразу три тропинки уходили в сад. Наудачу я выбрал левую, наименее протоптанную. Прислушиваясь, ничего не видя сквозь густую листву, я осторожно шел по ней.

Был обычный осенний день, солнце стояло еще высоко, но в самом воздухе, в смутных звуках притихшего города ощущалась тревога. Или, может быть, меня подводили нервы? Мне слышалась гортанная немецкая речь, звяканье прикладов, то приближающийся, то исчезающий гул мотоциклетных моторов…

Ну что ж, видимо, в самом деле немцы проводят облаву. И если я нарвусь на кого-нибудь, то у меня есть еще три патрона.

А есть ли?..

Не останавливаясь, я вынул револьвер, пальцем провернул барабан: в трех каморах виднелись плоские мельхиоровые головки.

Я услышал легкий шорох за собой и резко обернулся: девушка торопливо нагоняла меня.

—

Не туда же вы, — почти крикнула она. — Я же говорила: все время прямо.

—

Ничего вы не говорили.

—

Идемте скорее… Я только вышла, как они пришли к нам… И вот еще… — Она протянула мне что-то белое: — Оденьте эту рубашку, а то ваша вся… Только на ходу, не останавливайтесь… Давайте ваш пиджак.

Она шла впереди, огибая открытые пространства, безошибочно находя какие-то калитки и проломы в оградах. Было видно, что она отлично знает здесь все ходы и выходы, и я подумал, что девчонкой в компании сорванцов она частенько сбивала яблоки в соседских садах.

Лишь однажды мы наткнулись на забор, пролом в котором был тщательно заделан, а по верху его вилась колючая проволока.

Девушка обернулась и предостерегающе подняла палец.

—

Тихо. Здесь Щербатюк живет. И у него собака… До него тоже когда-нибудь доберутся.

Я понял, что она имела в виду, говоря о тех, кто «доберется» до Щербатюка.

—

Вас Галей зовут? — спросил я.

—

Тише! — Глаза ее блеснули испуганно. — Если собака спущена…

Мы долго прислушивались, оглядывая сквозь забор кусты и пристройки. Ничто не нарушало сонную тишину во дворе, и только в отдалении, вероятно на улице, опять заурчал мотоцикл.

—

Собаку он, наверное, с собой взял… — Галя посмотрела на меня. — Дальше вы сами найдете, правда? Или…

Она не закончила и ©друг, прикусив губу, показав на мгновение стройные загорелые ноги, с мальчишеской ловкостью перемахнула через забор.

—

Давайте скорее!..

Я последовал за нею, «о когда я оперся левой рукой о перекладину, острая боль пронзила предплечье, я едва не вскрикнул, зацепился носком за проволоку и, с трудом сохранив равновесие, грохнулся вниз. Тотчас за сараем звякнул блок, огромная овчарка выскочила из-за угла и, натягивая цепь, залилась яростным лаем.

—

Скорее! — крикнула девушка.

Мы пулей пересекли сад; возле следующего забора Галя уперлась рукой в перекладину, подставила мне колено.

—

Становитесь… Становитесь, вам говорят! Боже мой, что вы, не понимаете?!

Побелевшие губы ее дрожали, и уже не испуг — откровенный страх и еще что-то, похожее на ненависть, увидел я в ее глазах. Но раздумывать было некогда. Своими грязными и грубыми сапожищами я наступил на девичье колено, на мягкую девичью руку и спрыгнул вниз. Там я повернулся, протянул руку, чтобы помочь Гале, но она, оттолкнув меня, уже соскочила на землю и, пригнувшись, кинулась в гущу деревьев.

Мы пересекли еще два или три сада, и только тогда она перешла на шаг.

Я чувствовал себя неловко и, поравнявшись с нею, попробовал отшутиться:

—

Вам бы спортом заниматься.

Галя резко повернулась ко мне:

—

А я им и занималась. И сейчас бы занималась, если бы…

Она проглотила последнее слово, но в ее глазах я прочитал его. «Если бы не вы, — хотела она сказать. — Вы, которые должны были защищать нас…»

Мы подошли к последнему забору. Прямо за ним начинался крутой, вертикально срезанный обрыв. Внизу, метрах в пятнадцати, виднелись кривые, вросшие в землю хатенки.

Галя внимательно осмотрела их.

—

Дальше уж идите один. Спуститесь вот здесь, слева, и идите сразу на ту сторону, в Забалку.

—

А вы?

—

А мне что… Я зайду тут к соседям.

Она помолчала и посмотрела мне прямо в глаза.

—

Вы не должны осуждать нас, — сказала она тихо. — Вы — мужчина, у вас оружие, а мы… мы можем только ждать… Вы вернетесь когда-нибудь? Или… Или это навсегда?

—

Навсегда? — Я покачал головой. — Нет, это не может продолжаться долго. Это кончится.