Огорченный дон Дьего пообещал подождать дона Хуана, хотя и было ему грустно оттого, что ни удачный случай, ни великодушие не смягчили гнева дона Хуана. Считая, что проделка со шпагой — изобретение доньи Исабели, дон Дьего тревожился, как бы не опечалило ее то, что из затеи этой ничего не вышло (если вообще достойное поведение кабальеро может кого-то опечалить). А еще он размышлял о том, сколь сильна ее любовь, сколь безотрадна его участь, и еще о многом размышлял дон Дьего, пока не привлекли его внимания два человека, которые уже давно следовали за ними. То был народец, взращивающий собственное благополучие на неблагополучии других. Увидев, что дон Хуан и дон Дьего вместе вышли из города, мужланы не осмелились напасть на них. Когда же они увидели, что поединок ничем не кончился, а дон Хуан почему-то ушел, они кинулись к дону Дьего, уже издали крича:
— А ну-ка, кабальеро, давайте сюда плащ, да и все остальное, что там у вас есть!
Застигнутый врасплох, дон Дьего не потерял присутствия духа и приготовился защищаться, рассчитывая сохранить собственную жизнь ценой чужой жизни. После нескольких выпадов дон Дьего почувствовал, что его ранили. В тот же миг он увидал, что один из нападавших корчится на земле при последнем издыхании, в то время как другой, более озабоченный собственной безопасностью, нежели возмездием, намерен покинуть поле битвы.
Вот и получилось, что ожидал дона Хуана, а у ног его распласталось бездыханное тело. И свидетелей сему не было, разве что пронзавшие вершинами небо высокие ясени и торопливые речные воды, что вечно спешат к тем пределам, которые всем нам назначены. Решил тогда дон Дьего доверить свою тайну реке, предав тело водам. Но когда пускал он тело в реку, появились на вершине холма спешившие помешать поединку дон Алонсо, дон Санчо и их друзья. Завидев опускающего тело в реку дона Дьего, подумал сразу дон Алонсо, что предает он воде тело дона Хуана, и, испустив стенание, принялся оплакивать непомерное такое несчастье. Подойдя поближе к раненому да к тому же пребывающему в одиночестве дону Дьего, уверялись все в том, что подозрения старика небезосновательны. И как ни тщился дон Дьего растолковать, в чем дело, объясняя, что у дона Хуана сломалась шпага, несчастный отец ни в какую не желал ему верить и все старался доискаться истины, говоря, что если убил его сына дон Дьего в честном бою, то зачем тогда лишать ему покойника достойного погребения, и что если никакого обмана здесь нет, то и бояться нечего, ибо пришлось бы в конце концов дону Алонсо простить его. А если это не так, с чего бы дону Дьего опасаться собственных друзей. И они стояли на своем, а дон Дьего — на своем, говоря, что придет дон Хуан, которого он ждет, и рассеются все сомнения, и что окажут они ему не столь уж великую милость, если соблаговолят немного подождать.
А в это время поспешающий назад дон Хуан остановился в смущении и замешательстве, но вовсе не оттого, что увидел разговаривающих с доном Дьего друзей — ибо он, конечно, понимал, отчего они здесь, — но оттого, что очень испугался, увидав, что дон Дьего ранен. И он стоял и ждал до тех пор, пока не увидел, что все возвращаются в город. Так и не разобравшись в том, что же такое приключилось, а заодно поняв, что продолжать поединок ему не с кем, в страхе, что принудят его к нежеланному миру, решил дон Хуан не возвращаться в город до тех пор, пока не отмстит он за свою честь. Никем не узнанный поселился он в хижине пастухов, где и жил, готовясь к окончательной схватке с врагом, и было у него при себе немного денег, А так как все прочие возвратились в город в полном неведении, ведь дон Хуан скрывался, то, основываясь на виденном собственными глазами, уверовали они в его смерть, и даже судейские к те уже объявили о вознаграждении в тысячу дукатов тому, кто выдаст им дона Дьего, который по сей причине, следуя совету друзей, тоже покинул город.
Меж тем, сострадая донье Исабели и дону Алонсо, также уверенный в смерти дона Хуана, дон Санчо подумывал о том, что оставшаяся единственной наследницей сестра дона Хуана вполне сгодилась бы ему в жены, ибо вследствие возраста никаких других детей у дона Алонсо не предвиделось, а касательно дона Дьего, которого считали виновником несчастья, то на жениховство он претендовать уже не мог.
И вот однажды дон Санчо поведал дону Алонсо о своем желании, не утаив от старика и того, что сестра его была втайне обвенчана с покойным доном Хуаном, а чтобы склонить отца на свою сторону, сказал ему, что сам не желал этому браку огласки, дабы не огорчать дона Алонсо имущественным неравенством.
На это благородный старец, полагая, что дон Санчо знатен, молод и в должной мере богат и, стало быть, с ним можно породниться, отвечал столь же любезно, сколь и кратко:
— я так вам благодарен за оказанные мне благодеяния, что не знаю, по силам ли мне отблагодарить вас; хочу, однако, сказать, что только тот, кто чтит чужую честь, сам честен, а в вашей чести доводилось мне убеждаться не единожды. Одинок я остался, и горько мне оттого, что, утаив брак сына моего, украли у меня радость, и знать я хочу две вещи: первая — намерены ли вы огласить тайну венчания дона Хуана во имя того, чтобы госпожа моя донья Ана смогла войти в дом и утешить мою старость. Раз уж так случилось, что судьба отобрала у меня сына, вправе я хотя бы любоваться сокровищем, которым пленился дон Хуан. А во-вторых, желал бы я, чтобы вы, дон Санчо, заняли место того, кто был моим единственным утешением, и стали опорой старику и его дочери, ибо струящаяся в ваших жилах благородная кровь способна продлить и возвеличить мой род.
Дон Санчо ответил на эти речи столь бурным изъявлением благодарности, что со стороны его можно было принять за безумца. Так и получилось, что привели они задуманное в исполнение и поселились у дона Алонсо.
Меж тем дон Дьего, до которого время от времени доходили вести о переменах в доме дона Алонсо, узнав о случившемся, впал в ярость и, обуянный ревностью, презрел всякую опасность — да и может ли считаться истинным кабальеро тот, кто вопреки сердцу слушается рассудка, — и, заявившись в дом дона Алонсо, он принялся изливать донье Исабели негодование, в то время как последняя оправдывала свое поведение приказанием батюшки. Но дон Дьего поклялся тысячу раз на смерть пойти, нежели позволить нанести ему такое оскорбление, и ни слезы, ни уговоры, которыми так умело пользуются женщины, когда им надо разжечь самое вялое желание и умерить самую пылкую страсть, не способны были его удержать. Он задержался в доме так долго, что посвященный в их отношения совращенный алчностью и позабывший все благодеяния слуга — люди низкого происхождения особенно страдают пороком неблагодарности — сообщил о его приходе дону Алонсо, а тот коррехидору[66]. Коррехидор, в свою очередь, почел своим долгом допросить донью Исабель, конечно, соблюдая при этом надлежащие учтивость и деликатность, ибо к тому его обязывала высокородность допрашиваемой дамы. Но еще до того коррехидор, объяснив, какого рода дело привело его в дом дона Алонсо, направился в комнату, в которой разговаривали дон Дьего и донья Исабель. А комната, надо сказать, заперта не была, потому что, объятые великим волнением и горем, они позабыли ее запереть.
Увидав дона Дьего, коррехидор растерялся: уж очень не хотелось ему задерживать дона Дьего, хотя, казалось по всему, долг его в том и состоит, чтобы арестовать преступника, но суть благородных душ такова, что не радует их исполнение горестных обязанностей, ибо сочувствуют они несчастью. Зато есть такие судейские чиновники, которые прямо-таки вымещают злобу на преступивших закон, словно это им, а не обществу нанесен ущерб. И при этом вовсе не пекутся они о благоденствии граждан, но жаждут собственного возвышения за счет несчастных, впрочем, то ли еще бывает. Жестокость по отношению к тем, кто уже не может защититься, есть свидетельство душевной низости, грязных помыслов и подлого происхождения, потому что все мы равны перед Господом, который милосерден и всемогущ, и нам надлежит ему в том следовать, ведь прощает он нам наши прегрешения, и милость его безгранична.
