Ева открыла глаза и встретилась с испуганным взглядом Пибоди.

– Что? Что случилось?

– Вы – бледная, как полотно. Вам, наверное, стало плохо. Может быть, нам все-таки стоит заехать в боль­ницу?

– Я в порядке. – Ева разжала кулаки. – Со мной все хорошо. Просто душно.

Она опустила стекло и стала полной грудью вдыхать прохладный воздух. А маленькая испуганная девочка снова спряталась в самый дальний уголок ее сознания.

«Желания давят, когда дьявол правит». Не помню, кто это сказал, да это и неважно. Кто бы ни сказал, он уже наверняка давно помер. Как и Лайнус Квим.

Желания давят… Да, мои желания давят меня! Но кто же в таком случае дьявол – глупый жадный Квим или я?

Впрочем, это тоже не имеет значения, поскольку де­ло уже сделано. Пути назад нет, и эту пьесу уже не пере­играешь иначе. Мне остается лишь надеяться на то, что декорации были убедительны, чтобы обмануть острые глаза лейтенанта Даллас. Она – великолепный зритель, но, я боюсь, может оказаться самым жестоким из кри­тиков.

Да, я ее боюсь. Моя постановка должна быть совер­шенной во всем – в каждой детали, в каждом жесте, в каждом нюансе, иначе она уничтожит меня.

Ева поднималась по ступеням высокого крыльца своего дома, размышляя о мотиве и возможности со­вершить преступление. И то и другое было у слишком большого числа людей. На следующий день должны были состояться похороны Ричарда Драко, и Ева не со­мневалась, что на этой церемонии будет много при­творного горя, лицемерного славословия и море кроко­диловых слез. Это будет уже совсем другой спектакль.

Он приучил Айрин Мансфилд к наркотикам, поста­вив под угрозу ее карьеру звезды.

Он грелся в лучах славы, о которой мечтал Майкл Проктор.

Он использовал, а затем публично растоптал Карли Лэндсдоун.

Он был занозой под наманикюренным ногтем Кен­нета Стайлса.

Он называл Элизу Ротчайлд старой, непривлека­тельной и демонстративно игнорировал ее.

А у скольких еще людей были причины желать Дра­ко смерти? Не сосчитать!

Но кем бы ни являлся человек, спланировавший и осуществивший убийство, у него нашлось достаточно хладнокровия и воли, чтобы сунуть голову шантажиста в петлю. Значит, ориентирами в поисках преступника должны быть не жестокость или необузданность, а рас­четливость и хладнокровие. Но эти качества в человеке выявить гораздо сложнее…

Ева с горечью думала о том, что она практически не приблизилась к цели. С каждым новым шагом она все дальше углублялась в дебри совершенно незнакомого и непонятного ей мира, и этот мир все больше удивлял ее. Что же это за люди, которые посвящают всю свою жизнь тому, чтобы менять костюмы и обличье, прики­дываясь кем-то другим? Дети, ей-богу!

И тут ее словно ударило током. А может, и впрямь ей следует искать очень умного и очень злого ребенка?

Тут Ева горько рассмеялась. Вот это здорово! Осо­бенно учитывая то, что все ее познания о детях могут легко уместиться на донышке наперстка…

Мечтая поскорее оказаться под благословенными струями горячего душа, Ева потянула на себя ручку, открыла дверь и, зажмурившись, едва не присела на корточки от обрушившегося на ее голову грохота. Ка­кая-то дикая мелодия тысячами децибел металась по дому, словно пытаясь разрушить стены и вырваться на свободу.

Мэвис!

Под безжалостными ударами неповторимой музыки Мэвис Фристоун мечты Евы о горячем душе и мягком диване сдохли тут же. Однако, подойдя к двери помещения, которое Рорк называл залой, она попыталась изобразить улыбку.

Здесь правили бал элегантность, роскошь и антик­вариат. Мэвис танцевала. По крайней мере, это слово было ближе всего к тому, что вытворяла подруга Евы. Она прыгала, изгибалась и подкидывала ноги, обутые в туфли с двенадцатисантиметровыми шпильками. Ее во­лосы, выкрашенные в два цвета – розовый и зеле­ный – и заплетенные в косички, каждая из которых была не меньше метра длиной, взлетали, падали и изви­вались наподобие разноцветных змей в такт ее прыж­кам. Тело Мэвис казалось волшебным, лицо раскрасне­лось, глаза горели.

Рорк развалился в своем любимом старинном крес­ле с бокалом виски в руке. Ева подумала, что он либо полностью расслабился под воздействием феерическо­го шоу, либо впал в спасительную кому, чтобы не поте­рять рассудок.

Музыка достигла максимального крещендо, пере­шла в тонкий жалобный стон, а затем наступила благо­словенная тишина.

– Ну что? – спросила Рорка Мэвис, откидывая на­зад разноцветные косички. – Как тебе? Подойдет для нового видеоклипа? Не слишком спокойно?

– А? – Рорк сделал глоток виски; в какой-то мо­мент он испугался, что от грохота музыки его бокал раз­летится вдребезги. – Нет. Ни в коем случае. По край­ней мере, слово «спокойно» здесь совершенно не под­ходит.

– Потрясно! – взвизгнула Мэвис и, прыгнув к Рорку, чмокнула его в щеку. – Я и хотела, чтобы ты увидел этот номер первым и высказал свое мнение, как бизнесмен.

– Деньги всегда склоняют голову перед талантом.

Глаза Мэвис вспыхнули благодарностью и счастьем. Если бы Ева уже не любила Рорка, она влюбилась бы в него сейчас.

– Это так здорово! Записи, концерты, потрясные костюмы, которые придумывает и делает для меня Лео­нард… И все это – благодаря вам с Даллас! Если бы не вы, я до сих пор вертела бы жопой перед обкуренными придурками в «Голубой белке».

Она крутанула ягодицей, чтобы проиллюстрировать свои слова, и в этот момент заметила стоящую в двер­ном проеме Еву. Лицо Мэвис просияло.

– Привет! А у меня новый номер!

– Я слышала. Просто… потрясно.

– Рорк сказал, что ты сегодня вернешься поздно и что ты… Ой! Это что, кровь?

– Что? Где? – Поскольку Ева думала совсем о дру­гом, она стала озираться, не понимая, о чем идет речь.

– Да вот же, на тебе! Ты вся в крови! – Мэвис в ис­пуге стала ощупывать плечи Евы, пытаясь выяснить, не ранена ли она. – Нужно срочно вызвать «Скорую»! Рорк, ее надо немедленно уложить в постель!

– Моя бы воля – она вообще оттуда не вылеза­ла бы.

– Ха-ха! – мрачно откликнулась Ева. – Это чужая кровь, Мэвис.

– Ой! – Мэвис тут же отпрыгнула назад и спрятала руки за спину. – Гадость какая!

– Не переживай, она уже засохла. Я поначалу хоте­ла принять душ и переодеться прямо в управлении, но потом решила вместо того, чтобы трястись под тонкой струйкой холодной воды, отправиться домой и поле­жать в горячей ванне. Нальешь мне? – обратилась она к Рорку, кивнув на бутылку с вином.

– Естественно. Покажи шею.

Ева раздраженно замычала, но все же подчинилась и задрала голову, чтобы продемонстрировать уже обра­ботанные и заживающие царапины.

– Ух ты, черт! – присвистнула Мэвис. – Здорово тебя ободрали! Наверное, здоровенные когти были?

– Целила в глаза, но промахнулась. – Ева взяла из рук Рорка бокал с вином. – Еще раз спасибо тебе за подсказки. Ты мне здорово помог.

– Рад стараться. Ну-ка, подними голову!

– Зачем? Я же тебе уже показала царапины – они заживают.

– Подними, – повторил Рорк и, не дожидаясь, пока Ева послушается, взял жену за подбородок, припод­нял ее голову и крепко поцеловал в губы. – Зато я, как видишь, не промахиваюсь.

– Мамочки мои! – прижав руки к груди, Мэвис с умилением смотрела на Рорка и Еву. – Какие же вы потрясные ребята!

– Да, просто голубки. – Ева примостилась на под­локотнике кресла и потягивала вино. – Отличный у те­бя получился номер, Мэвис. В нем – вся ты.

– Ты правда так думаешь? Я показала его Леонардо, а теперь вот – вам двоим. Но больше – никому! Тебе действительно понравилось?

– Это… – Ева попыталась припомнить выражение, которое, сославшись на своих внуков, употребил ее на­чальник. – Это полный трындец!

Глаза Рорка округлились, и он посмотрел на Еву так, словно узнал о ней нечто доселе неизвестное.

– Я тоже так думаю, – щебетала Мэвис. – Рорк, можно я ей скажу?

– Скажешь о чем? – насторожилась Ева.