От Нейшлотского переулка до центра расстояние не маленькое. Деньги на извозчика у Климова были. И все-таки он пошел пешком. Ему надо было подумать. Странно все-таки получилось. Жил рабочий парень. Работал. Ходил на танцульки. Одалживал до получки, чтоб купить пару ботинок. И вдруг оказалось, что и одалживать не надо, и получки ждать не надо, да и работать вовсе не обязательно. Вот уже несколько месяцев, как жил он красивой жизнью, и, наверно, если сосчитать те минуты волнения, которые нужны были, чтобы украсть три дорогие шубы, то было их круглым счетом не больше чем шестьдесят.

Климов улыбнулся, подумав о том, что были у него в литографии курсы, на которых преподавал молодым рабочим искусство литографии старый, очень известный литограф, о котором мы уже говорили. Со снисходительной улыбкой вспоминал Климов, что весь интерес в жизни этого старика заключался в том, что он литографировал знаменитые картины, переписывался с английскими и французскими литографами, постигал тонкости своего искусства, которое казалось ему удивительным. Вот уже сколько лет работает он, и старый он уже человек, и до могилы ему, вероятно, недалеко, а он все открывает новые тайны своей профессии и рассказывает их молодым рабочим, и лицо его сияет от восторга, а костюмчик у него, между прочим, старенький-старенький и локти аккуратно залатаны.

И Климову показалось, что далеко он ушел от пригородных парней, своих товарищей по работе, и от пожилых рабочих, живущих на небольшую зарплату и не обидевшихся за это на жизнь. Вот они, бывшие его товарищи, склонились над литографскими камнями и тщательно Проверяют, точно ли лег на камень рисунок. Кончится рабочий день, и, надев засаленные пиджачки, пойдут они по домам, чтобы пить чай, нянчить детей или читать газету.

Нет, Климов уже не может так жить. Он даже не подумал об этом, он это почувствовал. Конечно, и «Ша Нуар» не слишком роскошен. Это он уже понимал. Где-то в Париже или в Буэнос-Айресе настоящие рестораны.

Ну что ж, может, будет в его жизни это. Важно то, что он вступил в мир, где красиво живут. Что этот знаменитый литограф? Ведь небось одна у него радость — попить из старой, растрескавшейся чашки чаек. Нет, Володе Климову этого мало. Огромные, казалось ему, страсти кипели в нем, и огромные, казалось ему, чувствовал он в себе силы.

Опять выплыла мысль о том, о чем надо будет завтра же сказать остальным «Черным воронам». Он уже все предвидел и на все решился. Что-то скажут его друзья? Шоферу Пермякову они добавят к десятке трешник, и он будет молчать. Мещанинова, эта сатана в юбке, небось будет даже довольна. Ладыга? Черт его знает, что такое Ладыга. Худощавый, с усиками, величавый не по комплекции. Еще испугается и побежит донесет. Черт его в самом деле знает, что такое Ладыга.

Михайлова? Эта, пожалуй, на убийство не пойдет. Но ей и не надо идти. А молчать и получать деньги ее Ладыга уговорит. Если, конечно, сам не струсит.

Климов подумал, что они справятся и вдвоем с Лады-гой. Фу ты черт! Конечно, неприятная операция, но лучше, чем вскакивать по звонку будильника, бежать на работу и два раза в месяц получать зарплату.

И снова подумал Климов: правильно ли все то, что он делает? И снова сравнил жизнь, которою он живет, с жизнью, которою он жил прежде. Может быть, та, прежняя, была лучше? Конечно, нет. Да и все равно вернуться к ней уже никак невозможно. Жалко шофера? Но он не знает, кто такой этот шофер. Может быть, он окажется бандитом, скверным, злым человеком. И, кроме того, ценой этой, неизвестно еще, хорошей или плохой, жизни будет куплена та жизнь, на какую он, Климов, имеет, наверно имеет, право.

Да, он, Климов, имеет право жить красиво, потому что он умный и талантливый.

Нет, подумал он, сам не желая так думать — бывает так, что мысли приходят против собственной воли,- нет, это неправда, и в литографии есть люди талантливые, да и вообще, мало ли людей с дарованиями.

Шел дождь. Выборгская сторона блестела черным блеском. На трамваях ехали разные люди: и рабочие, и нэпманы, и подпольные спекулянты. А Климову кружили голову удивительные мечтания. Убийство шофера представлялось такой мелочью, что о ней не стоило и говорить.

У Финляндского вокзала он позвал извозчика и, не торгуясь, за тридцать копеек, хотя красная цена была двугривенный, поехал к себе на Петроградскую сторону, к дому, в котором он снимал комнату.

Десять раз продумывал Климов, решатся или не решатся его товарищи.

В ресторане «Кахетия» начался второй, очень важный для дальнейшего разговор.

— Завтра,- сказал, почему-то радостно улыбаясь, Климов,- мы приобретем автомобиль. Шофера придется заменить. Понимаете?

— Я понимаю,- спокойно сказала Мещанинова.

— Ну вот,- сказал Климов,- я думаю, мы вдвоем с Ладыгой справимся.

— Нет,- сказала Мещанинова,- я еду с вами. Я ведь авантюристка. Я хочу видеть, как это все произойдет.

Краем глаза Климов поглядывал на Ладыгу. Ладыга молчал. На верхней его губе, непонятно с каким выражением, топорщились маленькие усики. Бунт, однако, начался не с него. Взбунтовалась маленькая Михайлова, которая, как казалось Климову, от природы была неспособна противоречить людям.

— Мы с Ладыгой на это не можем пойти,- заговорила она, страшно волнуясь.- Шубы красть и то было страшно, а шофера ведь придется убить? Да? Ведь за это расстрел полагается. И потом, вообще убийство — это… Это ужасно — убийство!

И тут наконец заговорил Ладыга.

— Тамарочка,- сказал он ласково, стряхивая пепел с папиросы,- а на что же ты будешь жить, моя девочка? Мы ведь с тобой в институте месяца три не были, что же ты думаешь, придем и нам за все три месяца стипендию выложат? Небось нас уже исключили. К родителям отправишься? Выгнанная из института, невесть где шатавшаяся? А если и родители выгонят?

Он еще раз затянулся папиросой, выпустил дым, кольца он пускать так и не научился, хотя тренировался часами, и торжествующе посмотрел на Климова — вот, мол, как я ей все изложил.

Михайлова вся раскраснелась, и В глазах у нее показались слезы.

— Нет, я понимаю,-заговорила она, тяжело дыша от волнения,-конечно, Надо находить способы, надо красиво жить и, Значит, надо иметь деньги, но есть же и другие средства.

— Какие, Тамарочка? -ласково спросил Климов.

— Ну, вот, например, шубы…

— Чудо, что мы на третьей шубе не попались, а уж на четвертой попадемся наверное,- усмехнулся Климов.- За красивую жизнь надо платить, Тамара. Да и что такое жизнь какого-то шофера? Наверно, простой, необразованный парень, который и в ресторане-то приличном никогда не бывал. Тянет себе от получки до получки.

В эту минуту кто-то хлопнул сзади Ладыгу по плечу. Все четверо вздрогнули. У Ладыги вся кровь отхлынула от лица, больно уж серьезный шел разговор, не предназначенный для посторонних ушей.

— Вот вы где, оказывается! — радостно улыбаясь, сказал вновь подошедший красивый молодой человек.- Прожигаете жизнь? А я смотрю, что-то на лекциях вас не видать.

Не спрашивая разрешения, он подставил стул и подсел к столику.

— Знакомьтесь,- спокойно сказала Мещанинова,- это наш товарищ по институту Петя Кулябко.

Климов протянул новому гостю руку и назвал свою фамилию. Он испугался, наверно, так же, как другие, даже, может быть, больше других, потому что он видел Кулябко первый раз в Жизни, и все-таки улыбка не сошла у него с губ и рука, державшая Папиросу, не дрогнула. Он отметил это и подумал еще раз с удовольствием, что, конечно, сама судьба создала его атаманом.

— Ты в «Кахетии» уже бывал?-спросила равнодушно Мещанинова.- Мне здесь, в общем, нравится. Хотя в «Ша Нуаре», пожалуй, публика элегантней.

Ладыга достал платок, вытер пот со лба и наконец заставил себя улыбнуться.

— Как видишь,- сказал он,- прожигаем жизнь.

— А деньги где берете?- спросил Кулябко.

— У моего отца в Москве большой магазин,-торопливо вмешался Климов.- В добрые минуты папаша бывает щедр.

Заказали еще вина. Выпили. Поговорили.