– Понимаешь, Володя, у него был талант, – негромко сказал Андрей. – Ему удавалось схватывать и передавать настроения людей, тонко описать состояние человеческой души. Это дар. Я до сих пор помню отдельные места из его рассказов, словно прочел только вчера. Но ему недоставало опыта, четкой позиции. А теперь слушай внимательно, – предупредил он. – Не знаю, поможет тебе это или нет, но я убежден, что Юрий Вышемирский был одновременно и автором и героем своих произведений. Он добросовестно, я бы сказал, скрупулезно, переносил на бумагу свои собственные ощущения и состояния своей души.
Умница! Если бы в первые минуты встречи я не узнал, что Андрей влюблен в свою редакторскую работу, то предложил бы перейти в милицию. Нам такие люди позарез нужны!
– Настоящим героем рассказов был сам автор. И хотя действовали в них Валерки, Петьки, Борьки, настоящее имя у них было одно – Юрий Вышемирский. Чтобы понять это, не надо было быть очень уж большим психологом. Не случайно оба рассказа были написаны от первого лица. Это был порыв, крик души, сокровенные мысли, высказанные вслух.
– Ты меня не убедил, – как можно внушительней сказал я, решив схитрить и на этот раз.
– У меня есть прямое доказательство, – спокойно парировал Андрей, и я невольно вспомнил нашу товарищескую встречу по боксу, которую лет пятнадцать назад выиграл не я. – Но об этом чуть позже… Через неделю Юрий принес третий рассказ. О любви. Сюжет такой: герой приходит к своему приятелю и застает в его квартире девушку, которую любит много лет, не признаваясь ей в этом. Девушка одета в рубашку приятеля, на диване смятая простыня, в квартире, кроме этой парочки, никого нет. Герой догадывается, что это любовная связь. Возвращается домой, ищет сочувствия у родных, но не находит его. Повествование перебивалось воображаемыми сценками встречи героя с девушкой и его запоздалого признания в любви… Так вот, можешь быть уверен, что был у него этот приятель по кличке «Мендозо», впрочем, кличку он мог и придумать, была девушка с длинными черными волосами, которую он любил, и письмо сам себе он писал и историю с конфетами не выдумал…
– Что ты ему сказал? – поинтересовался я.
– В первый раз мы побеседовали довольно мирно. После того как он принес третий рассказ, я сказал, что ему противопоказано писать. Сказал, что нельзя ставить себя в центр мироздания и воображать, что литература – трон для эксгибиционистов. Я был с ним намеренно резок. Он ушел из редакции в шоке, на что я, собственно говоря, и рассчитывал.
– Рассчитывал?
– Да. Ему нужна была встряска, и я ему ее устроил. Еще через неделю он принес рассказ, который назывался «Мальчик на качелях».
Такого рассказа в папке не было, но я предпочел не спрашивать.
– «Мальчик» мне понравился. Правда, пришлось изменить название…
«Второй раунд» – четвертый рассказ Юрия», – догадался я.
– …Он стал называться «Второй раунд», – подтвердил мою догадку Васильев. – Выпускной класс едет на практику в колхоз. Некий Зотов, самый сильный ученик в классе, беспричинно избивает Щелчка – тщедушного, худенького мальчишку. Главный герой, видевший, как Зотов глумится над беззащитным товарищем, не находит в себе смелости заступиться. Проходит несколько лет, и он случайно встречается с бывшим одноклассником. Они идут в кафе. Зотов мало изменился, разве что стал еще злее, агрессивней. Он не без удовольствия вспоминает, как издевался над Щелчком, смакует подробности. Уже после того, как они распрощались, главный герой догоняет Зотова и, ничего не объясняя, бьет его по лицу… Кстати, новое название Юрию подсказал я.
– А чем тебе не понравилось «Мальчик на качелях»?
– Понимаешь, Юрий как бы уподоблял жизнь своего героя раскачиванию на качелях: взлет, за ним падение, затем снова взлет, хорошие поступки чередуются с плохими, принципиальность с компромиссами, смелость с трусостью. Мне такая концепция показалась неверной.
– А пощечину в конце случайно не ты придумал?
Васильев не обиделся.
– В то время я и сам был не прочь узнать, чем на самом деле закончилась встреча с Зотовым, – отозвался он. – Ведь я не сомневался, что был в жизни Юрия и этот мерзавец, и Щелчок, и практика в колхозе. Представь себе, не ошибся…
– Это и есть то самое прямое доказательство?
– Оно самое.
Его светлые глаза стали задумчиво-неподвижными. Словно тень прошлого, горькая улыбка тронула его губы. Я понял, что наступил кульминационный момент разговора, и приготовился слушать.
3
…Был вечер. Васильев возвращался с семинара молодых прозаиков. После дискуссий, споров, выступлений, длившихся пять часов кряду сначала в огромном кабинете редактора, потом в прокуренном коридоре и тесном фойе редакции, он чувствовал усталость. Тянуло в тишину и уют пустующей квартиры, но надо было еще зайти в магазин, потом отнести передачу жене, в родильный дом. Он не предупредил ее, что будет занят в субботу, и она, конечно же, нервничает, с утра ожидая его прихода.
Андрей успел купить две бутылки сока, плитку шоколада, молоко и стоял в очереди за виноградом, когда сквозь стеклянную витрину магазина увидел знакомую сутуловатую фигуру Вышемирского. Тот стоял лицом к витрине и, размахивая руками, что-то возбужденно говорил высокому парню в нейлоновой куртке.
Очередь двигалась быстро. Через минуту Васильев выбрался из магазина. Юрий сразу заметил его, сделал несколько шагов навстречу и, оглянувшись, что-то сказал приятелю.
– Здравствуйте, Юра. – Васильев протянул ему свободную руку.
– Здравствуйте, – вяло ответил Вышемирский. – Я здесь с товарищем, Андрей Иванович… Простите, у нас дела.
Васильев растерялся, не зная, как поступить. Впрочем, колебался недолго. Вышемирский был угрюм, озабочен, и Андрею подумалось, что он нуждается в помощи. Решил остаться.
– Что ж вы не пришли на семинар?
– Не смог. – У Вышемирского не было ни малейшего желания продолжать разговор.
– Мы же договаривались еще на прошлой неделе, а вы исчезли, как граф Монте-Кристо, – предпринял попытку пошутить Васильев, чтобы сгладить заминку.
– Какой там граф! – жизнерадостно пробасил высокий парень, подошедший сбоку. – Ты, друг, его плохо знаешь. Графоман он, а не граф!
Вышемирский отвернулся.
– И жульничает к тому же, – продолжал высокий. – Пятерку заныкал? Заныкал. Какой ты граф после этого?
– Он шутит, – сказал Вышемирский, обращаясь к Васильеву почему-то с неприязнью. – Нам пора, Андрей Иванович. До свидания.
Васильев не мог вникнуть в суть происходящего.
– Нет, ты подожди! – возмутился тем временем высокий и смачно выругался. – Хороши шутки! Я «Литературную газету» тоже читаю – знаю, как шутят. – Он искоса посмотрел на Васильева, как бы приглашая его принять участие в разговоре. – Сам посуди, дядя. Разве настоящие друзья так поступают? Пошли мы с ним на скачки. Скинулись по трешке на тотализатор, купили четыре билетика и вина на два рубля. Вместе пили, вместе чебуреками закусывали. Смотрим, на восьмом заезде Арифмометр приходит первым, а в девятом у самого финиша Купидон вырвался вперед. На одну голову. А мы на эту самую голову и ставили, все четыре билета. Выдачи двадцать один рубль. Итого: восемьдесят четыре карбованца. Ну, что, неправильно считаю, а, Юра?
– Помолчи, – просительно вымолвил Вышемирский.
Высокий безмятежно расхохотался, оскалив крепкие влажные зубы.
– Может, я вру? Или, может, ты мне в морду дашь, а? – Он снова обратился к Васильеву. – Вот такие дела, дядя. Графья-то, выходит, познаются в беде. Вместе в школе учились, на соседних партах сидели. Арифметику тоже вместе проходили. А теперь этот Монте-Кристо свою теорему придумал. Вроде как вино покупал я на свои денежки, а на тотализатор только рубль кинул. И не я, а он билеты покупал. И лошадок тоже он выбирал. А денежку, знаешь, как делит? Пропорционально вложенным паям. Во дает! – Высокий хлопнул Васильева по плечу. – Он у нас вообще фантазер, этот граф, но я его прощаю. Мне не привыкать. Только вот что: на ипподром вместе пришли? Вместе. Вот и отдай долю.
