Оставшись в одиночестве, Чичиков всё никак не мог поверить в то, что заветное дельце его обделалось столь просто.

«Ежели и в Тьфуславльской губернии так пойдеёт ,то вот он и конец моим злоключениям», — думал Павел Иванович прикидывая в уме, как скоро сумеет он воротиться в любезное сердцу его Кусочкино, к несравненной своей Надежде Павловне, и ещё раз укорил себя за то, что так по сию пору и не отписал ей письма.

По прошествии четверти часа в гостиной зале появился Манилов, верно исполнявший роль парламентера и подошедши к Павлу Ивановичу, сказал:

— Дядюшка за подписание всех, какие потребно бумаг, запросил тысячу рублей. Так что ежели вы согласны на эти условия, то он ожидает вас у себя в кабинете. Там у него и формуляры, и печати, какие нужно — всё сыщется.

— Конечно же, согласен! Только вот при таком разе, всё должно быть обделано нынче же, — отвечал Чичиков и не удержавшись спросил: — Однако скажите, друг мой, отчего такие непомерные цены?

— Оттого, говорит, что будто бы знает, наверное то, что все купленные вами души мёртвые. Я, конечно же, пытался его переубедить, а он только смеётся мне в ответ. Не мог же я, Павел Иванович, открыть ему истинного положения вещей, — отвечал Манилов, с чем они и прошли к дядюшке.

Кабинет, куда препроводили Чичикова, был подстать всему остальному дому – громоздок и стар. Стены кабинета крашены были какою—то коричною краскою, с которою мало что могло бы гармонировать, посему—то описывать подробно обстановку сего кабинета представляется мне неблагодарным занятием. Скажу лишь, что поближе к окну стоял старинный письменный стол, настолько большой и массивный, что сидевший за ним хозяин сего кабинета показался Чичикову ещё меньше ростом, нежели был он на самом деле.

— Ну что же, господа, — обратился Дядюшка Семён Семёнович к вошедшим, — ежели меж нами всё решено и обговорено, то вот вам Павел Иванович и «поприще», — сказал он, указавши на поверхность стола по которой лежали какие—то бумаги. – Садитесь на моё место и заполняйте нужные формуляры, потому что всё необходимое тут имеется.

— Это хорошо, что так, — сказал Чичиков, — только вот мне необходимо, чтобы дело моё решилось сей же час, потому как будучи крайне стесненным во времени, не имею возможности ждать долго.

— На сей счёт можете не тревожится, Павел Иванович, нужные вам бумаги получите нынче же, то же что надобно разнесть по реестрам да книгам, мы уж после разнесём, в том вашей заботы нету. Однако, как я понимаю, вами сделаны были некия приобретения и у помещика Собакевича. Так вот, с остальными дело решается просто – мы с вами их сами пропишем, что же касаемо до Собакевича, то тут необходимо будет вам, Павел Иванович, наведаться к нему в имение, дабы он самолично руку приложил, потому как господин сей не в меру придирчив и способен до всякой кляузы. Для того же, чтобы сделался он более сговорчив мы, я думаю, поступим с вами вот как, — сказал дядюшка и, сблизивши головы вкруг стола, наши герои принялись о чём—то перешёптываться.

О чём вёлся сей разговор нам достоверно неизвестно, но вот судя по тому как то Манилов то Чичиков чему—то, посмеиваясь, восклицали, что сие придумано замечательно, мы можем судить, что они с одобрением выслушивали некий предложенный дядюшкою Семёном Семёновичем план. Затем Манилов с дядюшкою оставили Чичикова одного в кабинете, дабы не мешать ему в составлении потребных нашему герою бумаг, и он, усевшись на оставленное хозяином кабинета место стал усердно махать пером, то и дело обмакивая его в хрустальную, с большою бронзовою крышкою, чернильницу.

Через час с небольшим уж всё у Павла Ивановича было готово. Заполнивши формуляры каллиграфическим своим почерком, он проставил подписи за отсутствовавших помещиков, выключая одного лишь Собакевича, Семён Семёнович скрепил всё это, как и положено было, нужными печатями, теми, что хранились у него в дому, чтобы, как он сказал «соблазну было меньше», и наши герои, передавши дядюшке условленную ранее сумму, принялись прощаться. Последовали все приличествующие и столь обычные в подобных случаях восклицания – о «душевной радости подобному знакомству», приглашения – «заезжать без стеснения» и прочее, что выскакивает из нас, словно бы само собою без малейшего усилия и мысли с нашей стороны. Однако же посреди всего этого, привычного каждому словесного вздору, произнёс дядюшка Семён Семёнович фразу и озадачившую Чичикова, и, надо сказать, не на шутку встревожившую его:

— Умнейший вы человек, Павел Иванович, и должно статься ждёт вас впереди большая будущность. Сие уж из одного того видно, как ловко вы придумали в отношении закладов. Ну, пожелаю вам успеха на вашем поприще, хотя и так вижу, что всё должно сладиться.

На том они и простились, с тем, чтобы уж наверное и не повстречаться вовек. Но Чичиков долго ещё поминал сего маленького человечка, сумевшего разведать его большую и столь тщательно хранимую тайну.

Хотя время уже и близилось к полудню, решено было промеж нашими героями не откладывая дела «в долгий ящик» отправляться сей же час в имение к Собакевичу с тем, чтобы покончить с сиим делом одним махом. Робкие поползновения желудка на предмет возможного обеда не приняты были Павлом Ивановичем во внимание, и обое друзья без промедления направили до цели стопы своя, а вернее сказать экипажи, потому как прихвачена была ими в городе ещё одна наёмная коляска,что верно соответствовало предложенному им дядюшкою Семёном Семёновичем плану, по которому Собакевич якобы должен был сделаться и уступчивее, и сговорчивее; во что нам, скажу откровенно, верится мне с трудом, а точнее сказать, совершенно не верится.

Однако, как бы там ни было, герои наши не тратя времени даром, прогромыхали по городским улицам, нещадно бросавшим и бившим обоих седоков, один из которых, вцепляясь в борты коляски, как и прежде на въезде в город, пытался схорониться в спасительной глубине Маниловского экипажа дабы избегнуть случайного и ненужного ему недружественного взгляда. Но вот, благодарение Господу, кончилась мучительная тряска, остались позади и булыжная мостовая, и слободка с разбитыми и грязными лужами наместо улиц, и пошли писать по сторонам дороги то ровныя пустынныя поля перемежающиеся перелесками, то деревеньки, что словно бы лепились поближе к дороге, либо убегали от неё, мерцая в отдалении сквозь тонкое искрящееся марево.

Горячее солнце проливало на раскинувшийся вокруг Божий мир сияющие потоки своих лучей, меж которых звенели в далекой вышине серебряныя колокольчики жаворонков, в травах растущих вдоль дороги гремели хоры меньших певцов, стрекотавших на все лады свои песенки, с полей летел пряный густой дух от зеленеющих и уж поднявшихся стеною хлебов, обещавших добрый урожай, пахло нагретою кожею и от полостей экипажа, и от упряжи, что за многия годы напиталась конским потом, чей запах также летал вокруг, ничуть, впрочем, не нарушая развернувшейся пред взглядом Павла Ивановича благостной картины.

Глянувши на редкие облачка, плывущие по небесному своду, Чичиков почувствовал вдруг, как плеснула в груди его лёгкою и внезапною волною кровь, заполняя сердце Павла Ивановича сладким и безмятежным покоем. На какое—то мгновение ему даже почудилось, что всегдашнее его беспокойство, страхи и хлопоты, связанные с «мёртвыми душами» покидают его, словно бы выпуская душу его на свободу, а сам он вот—вот воспарит к голубым небесам, и будто бы то же облачком будет обозревать оттуда с высоты окрестности мира, в котором ему, пускай даже и на мгновение, но удалось почувствовать себя счастливым.

Романическое сие настроение Павла Ивановича усилилось ещё более ибо довелось им проезжать мимо того места, где приключилась некогда его встреча с хорошенькою губернаторскою дочкою, что была приписана молвою в чуть было не свезённую Чичиковым из дому невесту. Тут какая—то светлая и нежная тоска, похожая более на счастливый сон, на сбывшуюся мечту, пронеслась сквозь грудь нашего героя и он сызнова, в который раз вспомнил о ненаписанном письме, которого с таким нетерпением дожидались в далёком, ставшим ему дорогим, лесистом уголке.