Спустя несколько дней Эрна вошла в помещение, где у нас были импровизированные занятия, и во всеуслышание объявила: ей сообщили, что мой отец сейчас в отпуске и приехал с восточного фронта в Берлин. Отпуск у него только два дня, и он очень хочет повидаться со мной. Поэтому я после обеда должен собрать свои вещи и быть готовым к отъезду.

Однако отправиться в путь мы смогли лишь вечером. В Страсбурге мы четыре часа ждали поезд и только на рассвете, смертельно уставшие, приехали в Берлин. Эрна Нихоф отпросилась со службы, чтобы “отвезти меня на свидание к отцу, приехавшему в отпуск с восточного фронта”. “У меня остается еще два дня, и я могу навестить сестру, Я уж и забыла, как она выглядит”, - объяснила мне Эрна. Потом она предложила, если я хочу, сопровождать меня в поисках матери. По мнению Эрны, вместе с ней мне будет безопаснее.

“Наверное, я смогу лучше объяснить маме твое отсутствие”, - ласково улыбнувшись, прибавила она.

“Если бы я был старше, то женился бы на тебе”, - прошептал я.

“А я бы не вышла бы за тебя замуж”, - ответила она тоже шепотом. - “Немецкая женщина не должна выходить замуж за еврея. Это было бы противозаконно. Гитлер категорически против таких браков!”

“Позор для нации”, - сказал я.

“Вот именно”, - засмеялась она. - “И кроме того, нам нужно согласие твоей мамы - ведь ты же несовершеннолетний!”

Мы хохотали как сумасшедшие. Эрна даже погрозила мне - тише, не так громко. Мы сидели одни в старом, душном вагоне, но все же нужно было вести себя осторожнее - вдруг кто-нибудь ненароком услышит.

“Враг подслушивает”, - шепотом прочла она надпись на плакате, висящем на стене вагона. На плакате был изображен черноволосый человек с еврейской внешностью.

“Какого врага они имеют в виду?” - тихо спросил я.

“Тебя”, - ответила она. - “Ты ведь и есть тот самый. И тебя нам всем нужно остерегаться”.

Она крепче прижала меня к себе и выглянула в вагонное окно. Поезд ехал все медленнее и наконец остановился. Мы были уже недалеко от Берлина. Из вагонного окна было не слишком-то много видно, но издали были отчетливо слышны разрывы бомб и грохот зенитных орудий.

“Как же все разворочено”, - проворчала она. - “Если так и дальше пойдет, только бункер фюрера и уцелеет”.

Через несколько часов ожидания поезд изменил направление, и мы прибыли на Лертер, один из берлинских вокзалов. На метро мы добрались до Германплац, а оттуда пешком дошли до нашего садового домика.

В условленном месте ключа не было. Эрна Нихоф выжидательно взглянула на меня. “Идем”, - тихо сказала она. - “Сматываемся отсюда”.

Но дверь вдруг открылась. Перед нами стояла моя мать. Она сильно похудела. Рядом с внушительной фигурой Эрны она казалась особенно хрупкой. “Раньше она не была такой”, - подумал я.

“Мама”, - сказал я. - “Это Эрна”.

“Я сотрудница попечительской организации, привезла вашего мальчика”. Эрна протянула матери руку.

Мать не заметила протянутой руки. Видимо, она даже не понимала, что ей говорили.

“Он заблудился”, - добавила Эрна, все еще протягивая руку.

Мать нерешительно пожала протянутую руку, а я сказал: “Я вернулся бы раньше, но не удалось”. И поняв, как глупо все это выглядело, взглянул на Эрну.

“Может, нам лучше пройти в дом, там удобнее беседовать”, - сказала Эрна. Мать без возражений впустила ее внутрь.

Я быстро вошел вслед за Эрной. Мать закрыла дверь, но по-прежнему стояла у входа.

“Где вы его задержали?” - спросила она.

“На вокзале”, - ответила Эрна. Лицо ее приняло официальное выражение. “Он слонялся по вокзалу”.

“По какому еще вокзалу?” - в полном замешательстве спросила мать.

“По Штеттинскому”.

“Что тебе там понадобилось?” Мать наконец обернулась ко мне.

“Я хотел уехать. Уехать из Берлина. Я не хотел быть обузой для тебя”.

Внезапно мать с быстротой молнии бросилась ко мне и ударила меня по лицу. В эту пощечину она, казалось, вложила весь страх, все отчаяние последних дней. Удар был таким сильным, что я отлетел к противоположной стене и у меня из носа пошла кровь.

“Вот это да! В самую точку!” - изумленно выдохнула Эрна. - “Скажи честно - разве ты этого не заслужил?”

Мать опустилась на стул и зарыдала. Она выглядела такой больной и измученной. Мне хотелось броситься к ней, обнять ее ноги, но я не сделал этого. Чувство вины перед матерью осталось в моей душе до сегодняшнего дня.

Эрна подошла к матери, положила ей руку на плечо. Все молчали.

Наконец, прервав молчание, мать представилась: “Меня зовут Роза Гемберг”.

“А меня - Эрна Нихоф. Не знаю, как зовут вас на самом деле, но уж наверняка не Роза Гемберг. И отец мальчика вовсе не на восточном фронте. Знаю только, что вашего мальчика я задержала на вокзале во время дежурства”.

Она огляделась. “Когда зима будет на исходе, вам нужно уходить отсюда - владельцы домиков наверняка заявятся сажать овощи. Я не хотела бы…” Она на мгновение замолчала.

“Что вы бы не хотели?” - перебила ее мать.

“Я бы не хотела, чтобы вы попали в неприятную ситуацию”.

Эрна быстрыми шагами направилась к дверям. На пороге она обернулась и взглянула на меня. “Будь здоров, мой маленький”, - спокойно сказала она. - “И пусть вам повезет”, - пожелала она матери.

Она уже открыла дверь, но вдруг вернулась назад, открыла свою сумку, достала оттуда карандаш и листок бумаги и что-то записала. Затем протянула листок матери. “Не потеряйте и постарайтесь не оставлять на видном месте. Это мой адрес и номер телефона”.

Она заботливо закрыла сумку и вышла из домика.

Оставшись одни, мы долго смотрели друг на друга.

“Нам нужно уходить отсюда. Кто знает, что она собирается сделать”, - сказала мать.

“Она могла сделать что-нибудь еще раньше”, - возразил я.

“Может, она хотела выяснить, где мы прячемся. Меня-то ведь она не знала”.

“Тогда бы она не взяла меня в Страсбург”, - сказал я.

“Куда? В Страсбург?” - спросила мать. Глаза ее тревожно заблестели.

“Я тебе все расскажу, но ты не бей меня больше, ладно?”

Она молчала.

Я рассказал ей все.

Мать выслушала мой рассказ со спокойным, бесстрастным лицом, ни разу не перебив меня. Когда я кончил, она встала и направилась к плите.

“Хочешь пить?” - спросила она. - “У меня есть мятный чай”.

Я пил чай, ожидая, что она снова набросится на меня, но она заговорила со мной совершенно спокойно.

“Знаешь ли ты, что отец еще раньше сомневался в твоем уме и хотел проверить состояние твоей психики? Конечно, странности есть у многих. Это допустимо, но подвергать опасности других людей и даже собственную мать - это уже переходит всякие границы. И если тебе еще раз придет на ум что-нибудь подобное, ты больше не найдешь меня. Тогда я добровольно отправлюсь в газовую камеру”.

Я испугался. До сих пор она не говорила о нашем будущем с такой беспощадной жесткостью. Конечно, мы знали, что могло ожидать нас, но не хотели думать об этом.

“Я не хочу пережить такое еще раз”, - продолжала мать. - “Пока ты “путешествовал”, Людмила предложила нам снова устроиться у нее. Но когда Лона пришла, чтобы сообщить нам об этом, ты уже исчез. Все это время я оставалась в домике. Лона, как могла, заботилась обо мне. Теперь мы запрем домик и переберемся к Людмиле. Она живет сейчас на Байришенштрассе, недалеко от Оливаерплац, ей удалось найти довольно просторную квартиру .И прошу тебя: больше - никаких фокусов! В этом случае опасность угрожает не только нам, но и Людмиле”.

“А почему бы нам не остаться здесь?” - спросил я. - “Зимой здесь безопаснее всего”.

“Иногда совсем недурно помыться в настоящей ванне, сварить еду на нормальной плите, а не мучиться часами, чтобы разжечь огонь. И не просыпаться по ночам от холода”.

“Мне совсем не хочется возвращаться к этой Людмиле. Она опять затащит меня к себе в постель и заставит гладить ее между ног”, - подумал я. - “Уж лучше мерзнуть по ночам и мучиться, разжигая огонь в нашей печурке”.

Я уже собирался сказать об этом матери, но увидел слезы в ее глазах, увидел, как она устала и измучилась.