“Вы из криминальной полиции?” - спросила женщина, не спуская с него глаз.

“Нет”, - засмеялся Хотце, - “но сначала пропустите нас в квартиру. Фрау Фуркерт еще не пришла?”

“Нет”, - ответила женщина, тоже засмеявшись. Но с места не сдвинулась.

“Если мы будем еще долго тут торчать, это может кончиться неприятностью. Для всех нас”.Стеклянный глаз Хотце, на который упал свет, угрожающе сверкнул.

Подумав, женщина пропустила нас в квартиру. Хотце подтолкнул нас с матерью вперед и закрыл за собой дверь. Мы очутились в длинном, темном коридоре. В полутьме по обеим сторонам коридора я различил несколько дверей. Точного их количества я не смог определить. Все двери были закрыты. Открытой оставалась только ближайшая к выходу дверь на левой стороне.

“Ну так что же дальше?” - спросила женщина.

“Мы будем ждать фрау Фуркерт”, - сказал Хотце. - “У вас найдется пара стульев для ребенка и его матери? Они прошли пешком большое расстояние и очень устали”.

“Идемте со мной!” Через открытую дверь она привела нас в большую кухню.

“Вы можете посидеть здесь”. Она указала на стоявшие вокруг стола стулья. Рассадив нас по местам, она убрала со стола и начала мыть посуду.

Хотце, улыбаясь, наблюдал за ней. “Откуда вы знаете Фуркерта?” - спросил он женщину.

“Это не ваше дело”.

Я засмеялся. Она обернулась и посмотрела на меня.

Эту женщину все звали “мамаша Тойбер”. У нее были три дочери - Грета, Хильда и Роза. Все три зарабатывали на жизнь проституцией. Еще у мамаши Тойбер был муж, очень старый человек. Говорил он на хорошем немецком и держался чрезвычайно вежливо.

Он совершенно не подходил ко всей остальной компании. Позднее мы узнали, что когда-то он был врачом, но ввязался в какие-то сомнительные махинации, после чего ему запретили заниматься врачебной практикой. Чаще всего он появлялся на кухне рано утром, и позавтракав, исчезал. Домой он возвращался поздно вечером. Он занимался какими-то непонятными, загадочными делами. Когда я однажды спросил об этом мамашу Тойбер, она лишь засмеялась своим хриплым смехом, затем выставила меня из кухни и захлопнула дверь. Думаю, сама мамаша Тойбер тоже подторговывала сексуальными услугами своих дочек. “Ведь надо же на что-то жить”, - обычно говорила она. Речь ее была смесью восточнопрусского и берлинского диалектов. Мамаша Тойбер была груба, вульгарна и в то же время сердобольна - типичная содержательница борделя.

Она нравилась мне. Глаза ее за толстыми стеклами очков смотрели хитро и насмешливо. Никогда нельзя было понять, действительно ли она думает то, о чем говорит. Однако я всегда знал - сердце у нее было доброе. Моя мать ее с трудом выносила.

Лона Беге-Фауде-Фуркерт два с лишним часа проторчала в метро и явилась в квартиру мамаши Тойбер совершенно без сил. У нее дважды проверяли документы и содержимое ее большой сумки, да еще допытывались, почему у нее в сумке так много продуктов.

“Ну и что же ты им ответила?” - спросила мамаша Тойбер.

“Я сказала, что во время воздушного налета всегда беру с собой в подвал свои запасы. Ведь никогда не знаешь - уцелела ли твоя квартира и где потом добыть еду”. “А у тебя ничего не отобрали?”

“Неужели я похожа на торговку с черного рынка?”

Мы засмеялись, а мамаша Тойбер с жадным блеском в глазах поинтересовалась: “Так что же у тебя там, в сумке?”

“Еда. Еда для обоих. На всю следующую неделю. А Карл, может, еще и овощи раздобудет”, - сказала Лона.

“Ну конечно, на моем огороде тоже кое-что имеется”, - кивнул, улыбаясь, Хотце.

“Так как же насчет деньжат?” Мамаша Тойбер снова уставилась на Хотце. Было видно, что этот человек произвел на нее впечатление.

“Сначала мне надо поговорить с Розой с глазу на глаз”, - сказала Лона, - “а потом и о деньжатах потолкуем. Где бы нам ненадолго уединиться?”

“Можете пойти в комнату Греты - в конце коридора налево. Я и собиралась разместить вас там”.

Лона с матерью вышли из кухни. Мамаша Тойбер стала рыться в сумке Лоны.

“Вы не считаете, что рыться в чужой сумке не совсем прилично?” - язвительно осведомился Хотце.

“В конце концов должна же я знать, хватит ли мне этого”, - ничуть не смутившись, ответила мамаша Тойбер.

“Вам - нет. Этого должно хватить двоим - матери и сыну”, - засмеялся Хотце и погладил меня по голове.

“Думаю, и мне кое-что перепадет”, - возразила мамаша Тойбер. - “Кофе! Настоящий кофе, свежесмолотый! Неужели меня не угостят хоть чашечкой? Наверняка это Фуркерт добыл. Только ему нужно быть осторожным, а то опять в кутузку попадет”. Она засмеялась своим хриплым смехом.

Вернулись на кухню мать с Лоной, и Лона снова вышла с мамашей Тойбер. Обе женщины, видимо, обо всем договорились - через некоторое время мамаша Тойбер опять появилась на кухне и сказала матери: “Можете пойти взглянуть и положить там свои вещички. Но комната, само собой, остается за Гретой”.

Вместе с мамашей Тойбер мы пошли по длинному коридору и вошли в комнату. Это была большая, темная комната с эркером. Обстановку комнаты составляли двуспальная кровать и громадный, во всю стену, платяной шкаф. В ногах кровати стояла старая кушетка. Еще одна такая же старая кушетка с подголовником стояла в эркере. Над кроватью в позолоченной раме под стеклом висело изображение Божьей Матери с младенцем и четками в руках.

Мамаша Тойбер объяснила нам, что мы будем спать на кушетках, а Грета - на двуспальной кровати.

“Грета замужем?” - спросила мать.

“Иногда”, - ухмыльнулась мамаша Тойбер и взглянула на меня. Я ответил ей вежливой улыбкой.

“А ее мужу не помешает, что в спальне находятся чужие люди?” - не унималась мать.

“Смотря по тому, за кем в данный момент она замужем”, - ответила мамаша Тойбер.

В комнату вошла Лона, и старуха удалилась, прикрыв за собой дверь.

“Это что, частный бордель?” - недовольно спросила мать. Все происходящее явно раздражало ее, но Лона дала ей понять, что иного выхода сейчас нет. Спасибо, что хоть здесь можно укрыться! Ничего, это долго не продлится - Людмила скоро устроится на новой квартире и снова сможет взять нас к себе. А кроме того, у Хотце, может быть, тоже кое-что найдется. Даже где-нибудь за городской чертой - там было бы спокойнее и не так опасно.

“Вот выручка за последние три недели. С этими деньгами ты сможешь продержаться какое-то время. И тебе не придется продавать свои украшения. Правда, я не знаю, как все пойдет дальше - норма выдачи продуктов становится все меньше, да и качество их ухудшается, но еще какое-то время можно существовать довольно сносно. Одно время мы вместе с Якобом хотели открыть продовольственный магазин - ведь людям нужно есть каждый день! Но разве смог бы он предлагать покупателям одновременно свиную колбасу, сыр и молоко? Хотя сам был большим любителем ветчины. Он называл ветчину “кошерной свининой”.

“У Якоба был туберкулез, и по состоянию здоровья он не мог строго придерживаться кошерной кухни. Так что ничего смешного в этом нет”.

“Но сам-то он любил пошутить”, - сухо возразила Лона.

“Больные туберкулезом должны есть жирную пищу и свинину”, - убежденно продолжала мать.

“Не говори глупостей, Анна-Розалия! Ты тоже всегда охотно ела ветчину. Или ты заразилась от него туберкулезом?”

Лона по-прежнему делила с нами заработанную выручку. К этому ее никто не принуждал - ведь у нас больше не было никаких прав на владение магазином. Как истинная арийка, она имела полное право владеть магазином единолично. И могла наплевать на нас, даже относиться к нам, как к врагам нации. Вместо этого она ежемесячно делила с нами доход от магазина. В память о моем отце.

Законной владелицей магазина Лона считала мою мать. Кроме того, она считала себя обязанной обеспечивать нас продуктами и продовольственными карточками. Я убежден, что она вместе со своим мужем проворачивала какие-то дела на черном рынке. У Фуркерта там наверняка были связи. Однако нам до этого не было никакого дела. Мы хотели выжить, и Лона прилагала немало сил для того, чтобы это нам удалось.