— Бог мой, да разве оно не осталось там, на опушке?

— Нет! Полиция прочесала лес очень тщательно. Ружья в лесу не нашли, его там нет. Он, должно быть, взял его с собой, когда бежал. Но, с какой целью, хотел бы я знать, с какой целью? Он и раньше совершал действия, кажущиеся безумными, но имеющие, судя по всему, вполне разумное объяснение. Зачем он украл настольную салфетку из дома Беаты? Зачем он сжег уборную? И теперь еще один особо примечательный факт: зачем он оставил на месте преступления единственную вещь, которая могла его спасти, и взял с собой то, что, будучи обнаруженным у него, могло его только изобличить?

— Кажется, на последний вопрос я, к прискорбию, ответ знаю, — я смахнул несколько крошек с лацкана пиджака. — Он взял с собой ружье потому, что оно ему еще понадобится.

— Ты хочешь сказать...

— Именно. Это еще не конец. Ева Идберг, конечно, мертва, но жив, пусть даже и в виде живого трупа, Кристер Хаммарстрем. И, пока он способен говорить, он будет представлять для убийцы источник постоянной опасности, от которой, конечно, лучше избавиться как можно скорее.

— Но это значило бы пойти на немыслимый, невообразимый риск!

— Точно! Но я начинаю подозревать, что, рискуя, наш милый злодей только получает удовольствие. Когда он стрелял по Кристеру Хаммарстрему, люди находились всего в нескольких метрах от него. Он нагло среди бела дня пронес с собой через поселок ружье, выкраденное у профессора. И вчера вечером он убил Еву Идберг, стреляя чуть ли не из толпы полицейских.

— Но к Кристеру Хаммарстрему ему не подступиться! По крайней мере, сейчас. Я был там сегодня утром. И не смог даже шагу ступить по дорожке к дому. Дача окружена стеной из полицейских.

— Он доберется и до него. Не мытьем, так катаньем. И, боюсь, сейчас он учуял нового врага. Сейчас его наверняка очень занимает вопрос: Что, собственно, увидела Барбру Бюлинд тем вечером у Беаты? И если есть хоть тень того, что увидела она слишком много...

— Нет, нет!

— Боюсь, он придет именно к такому выводу. Барбру тоже представляет для него опасность, и ее тоже надо заставить замолчать. Она, конечно, убедила меня своими вчерашними заверениями, что никого и ничего у тети не видела и никакой опасности для убийцы не представляет. Но, если подумать хорошенько, она ведь сказала и еще кое-что очень двусмысленное.

— «...и даже, если бы я что-то видела, я бы никогда, никогда об этом никому не сказала!»

— Точно. Когда мнительный, маниакально-подозрительный преступник обдумает ее слова до конца, может статься, он посчитает, что они таят в себе большую, очень большую опасность.

Во время обеда сестра Маргарета много говорила о том, какие все же негодяйки эти чайки! Они клюют созревающие краснощекие вишни, разрывают и обезображивают их. Маргарета хотела попросить меня посидеть под вишнями на травке и в связи с этим очень положительно отозвалась об опыте министра юстиции, которому удается сохранять свои вишни в целости и сохранности. Он сделал пугало — точную копию его самого с усами и всем прочим: когда он выставляет его в саду, птицы позорно ретируются, скорее всего, за море.

Когда мы поднялись из-за стола, позвонила Сигне. Она беспокоилась: Магнуса с утра и до сих пор допрашивает полиция.

Как оказалось, родственники одного из свидетелей, ранее уклонившегося от дачи показаний из боязни публичной огласки, теперь, после насильственной смерти Евы Идберг, уговорили его рассказать все, что он видел и слышал. Свидетель сообщил, что во второй половине дня, когда умерла фру Юлленстедт, он видел губернатора, входящего в ее сад. Вскоре свидетель (собиравший грибы в лесу напротив) услышал доносившиеся с ее дачи крики и возгласы.

Мы тут же отправились к Сигне. Для солидарности Министр надел куртку-ветровку и устрашающего вида клетчатую кепку.

Линдо превратился в настоящий военный лагерь. Полицейские толпились на каждом перекрестке шоссе, у каждой калитки и на каждой меже, а Тайная тропа была закрыта для передвижения даже местных жителей. Очевидно, Бенни Петтерсон решил больше не рисковать.

Магнус уже вернулся домой. Нервно размахивая руками, он бродил по застекленной веранде взад и вперед. Сигне сидела за вязанием, по-видимому, нескончаемой кофточки, грозившей переродиться в бушлат безопасности для каскадеров. Нашему появлению муж и жена, как кажется, обрадовались.

— Да, я, конечно, заходил к ней. И Сигне советовала рассказать об этом полицейским, но я почему-то забыл сделать это на первом допросе, а потом мне стало неудобно. Но я считал, что для расследования это значения не имеет. — Магнус говорил очень быстро, слова набегали одно на другое. — Конечно, я ходил просить у нее денег. Взаймы. У нас немного... у нас последнее время туговато с деньгами...

— Скажи прямо, — голос Сигне звучал грубо, — у нас только и есть, что этот старый дом и несколько сотен тысяч долга. Магнус не успел расплатиться за учебу в университете, тут ему политическая экономия не помогла, а потом поддерживал стоявшую на грани банкротства семейную фирму, принадлежащую брату.

— Я не хотел и не смел просить у нее денег, — Магнус стоял у окна веранды, разглядывая через стекло свои дикие прерии, — но на дне рождения она прямо сказала, в какое запустение пришел дом, и посоветовала что-то с этим сделать. Поэтому я посчитал момент подходящим. Если бы она дала денег, я сделал бы ремонт, а на остальное мы могли бы жить до того, как...

— Сорвали бы крупный куш, — голос Сигне скальпелем врезался в скороговорку мужа. Она смущенно засмеялась, встряхнув спутанной прической. — Мы всегда покупаем билеты лотереи, и при каждом розыгрыше считаем, что вот теперь-то, наконец, настала наша очередь...

— Я действительно сильно перенервничал, излагая просьбу Беате, но она отнеслась к ней сочувственно и, пожалуй, даже заинтересованно. Ей как будто польстило, что я обратился именно к ней. Она сказала, что моя помощь брату делает мне честь и что она понимает, чего стоит в наше время написать докторскую диссертацию. Мы обсудили сумму займа, и она пообещала обратиться в банк уже в понедельник. Но в понедельник она уже...

— Грибник утверждает, что слышал разговор на повышенных тонах.

Губернатор засмеялся и покраснел, словно вспомнил о чем-то, чего стеснялся.

— Ну конечно! Старуха ничего не слышала, она не услышала бы даже шум проходящего от нее в пяти метрах курьерского поезда. Когда я пришел, она сидела в саду и собирала крыжовник, меня удивляет, как нас не слышал весь округ, пока мы не ушли в дом. Кажется, мне удалось убедить в этом даже полицию.

Дома на лужайке газона нас поджидал Стеллан Линден.

В белом пиджаке, надетом поверх черной рубашки, он походил на негатив собственного снимка. Художник вышагивал взад и вперед среди играющих в крокет малышей и еще издали, завидев нас на садовой дорожке, поздоровался и спросил, знаем ли мы, что происходит с Барбру?

— Они посадили ее под замок и никого к ней не пускают, даже меня! Чем они там, собственно, занимаются? Хотят ее расколоть? Под таким давлением она, в конце концов, признается в чем угодно, лишь бы они от нее отстали.

Я попробовал успокоить его, но безрезультатно.

— Нет, я понимаю, полиция подозревает, что это мы с Барбру вместе ухлопали старуху, чтобы заполучить ее денежки. Но тогда, почему бы нам не обеспечить друг другу алиби? На весь вечер убийства? Разве вам не кажется это странным? Каждый из нас сказал, что сидел дома один. Нет, в дальновидности наших полицейских не заподозришь. Они слишком тупы, чтобы рассуждать здраво, как подобает полицейским!

Не обращая внимания на протестующие крики малышей, он пнул носком ботинка крокетный шар.

— Никак не могу понять, почему из-за этой старухи поднято столько шума? Она была больна и все равно бы умерла. Только на несколько месяцев позже. К тому же это была настоящая ведьма! Вы бы только посмотрели, как она обращалась с Барбру! Как с девочкой! Дружи с тем, не дружи с этим! И она не позволяла ей взглянуть на письма и рукописи своего старика, хотя Барбру они были нужны для работы. Да, да, я не раз говорил ей, чтобы она воспользовалась своим ключом, пошла туда и забрала бумаги. В конце концов, она так и сделала, но при этом так перепугалась, что не посмела в доме старухи даже повернуться. Поэтому в четверг мне пришлось пойти туда вместе с ней самому, и, представьте себе, что сделала старая карга? Она заперла бумаги в сейф, справиться с которым можно только при помощи динамита!