Выйдя на порог, мы услышали, как молодой полицейский с пылом рассказывал приятелям о своей роли в только что разыгравшейся драме.
— Мой пост находился к ней ближе всех — вон там, в кустах можжевельника. Свет в мансарде горел весь вечер, он просачивался в щель между шторой и рамой. Но вот неожиданно штора взлетела вверх, и фру Идберг открыла окно. Я не видел ее лица, свет падал сзади, но четко различал очертания фигуры. Она постояла с минуту, может, хотела подышать — сегодня вечером довольно душно. Я попытался вспомнить, что она мне напоминает, и, хотите верьте, хотите нет, но как раз, когда я вспомнил, что она похожа на силуэт мишени, которой мы пользуемся на стрельбище, раздался выстрел. Он прозвучал слабо и, как мне показалось, из-за моей спины — словно стреляли из лесу. Я решил так сначала, потом звук выстрела стал отдаваться эхом там и сям, и я потерял уверенность. А ее в окне уже не было, словно кто-то выдернул из-под ее ног половицу.
Сверху спустился Бенни Петтерсон. Случившееся сильно взвинтило его, он побледнел и, снова увидев нас, как кажется, совсем не удивился.
— Это невозможно! Это просто невозможно!— в состоянии, близком к отчаянию, твердил он. — Никто физически не мог пробраться через лес и остаться при этом незамеченным! Люди расставлены повсюду — вдоль шоссе, на каждой тропинке. Вокруг охраняемых домов стояло в оцеплении по двадцать человек! Мне бы трижды доложили о нем прежде, чем ему удалось бы преодолеть половину пути! Но сейчас мы возьмем его обязательно! — лицо полицейского исказила гримаса удовлетворения. — Он в лесу, он не может быть в другом месте, он лежит там, где-то затаившись. И он отсюда не уйдет! Через две минуты после выстрела я поставил еще одно оцепление от берега до шоссе. Через эту сеть не ускользнуть никому! И я выслал патрули на каждую дачу: если их обитателей нет дома, мы об этом узнаем... Да, да, что это?
Он опять погрузился в работу, а мы с Министром расположились на стульчиках садового гарнитура. Как раз здесь, подумал я, мы сидели и пили малиновый сок три дня назад. Три дня — казалось, прошло три года! Была уже поздняя ночь, но воздух оставался теплым, и я не мерз. Хотя чувствовал себя скверно. Я не мог отделаться от впечатления — от того зрелища, которое увидел наверху в мансарде, и мои силы, порядком уже израсходованные, были на исходе. К чувству бессилия добавлялось отвращение — ко всем этим страшным и непостижимым событиям, которым, казалось, не будет конца. Беата и Ева мертвы. Когда наступит черед Кристера Хаммарстрема? И кто этот дьявольский невидимый убийца, помешать которому пока что не мог никто? Действительно ли, он — человек из крови и плоти или же фантом из страшного сна? И что за страшная неумолимая сила заставляла убийцу идти на немыслимый, безумный риск наперекор усилиям сотен полицейских? Я знал ответ. Этой силой был страх. Страх столь огромный, что я просто не мог представить его себе.
Через четверть часа донесения о том, чем занимались и где находились дачники через шесть-семь минут после рокового выстрела, были получены.
Все упомянутые лица находились дома на своих дачах.
Стеллан Линден уже лег спать и открыл полицейским дверь, имея на себе из одежды только шерстяной шейный платок. Сигне сидела в гостиной за опущенными шторами и вязала кофточку внучке, как всегда спеша окончить свое, по всей видимости, бесконечное вязание... Магнус после обеда неизвестно по какой причине удалился к себе в спальню, где и был обнаружен лежащим на кровати в одежде. Министр юстиции и на этот раз не обманул наших ожиданий. Согласно его заверениям, он провел весь этот знаменательный вечер, прочищая дымоход в своем доме. Что интересно, чистил он дымоход, стоя на коленях в очаге печи. Весь черный, как негр, он, согласно донесению, до смерти напугал посланный к нему полицейский патруль. И, наконец, Барбру Бюлинд сидела дома одна и печатала на машинке.
Не скрывая своего раздражения и скепсиса, Бенни Петтерсон выслушал новости и тут же отдал приказ доставить всех упомянутых лиц к себе на допрос.
Но допросы эти, как стало ясно из просочившихся сведений, дали мало. Дачники утверждали, что провели весь вечер дома, и доказать противное было невозможно. Единственный интересный факт удалось вытянуть из Магнуса. На вопрос, почему он ушел из гостиной, а не остался в ней вместе с женой, он сообщил полиции, что страдает аллергией на колокольчики. Приходящая прислуга, которую супруги наняли из близлежащей деревни, как раз набрала большой букет этих цветов и поставила его на стол. Сигне не успела убрать его, когда в комнату вошел муж. Тут же зашедшись тяжелым кашлем и испытывая все признаки удушья, он поспешил наверх в спальню. Как обычно в таких случаях, он отказался от еды и пролежал в постели весь вечер. Его рассказ во всех деталях подтверждался показаниями Сигне.
Ближе к полуночи Бенни Петтерсон закончил свои допросы. Он заперся в комнате, где произошло убийство, и посовещался там с судебным врачом и исследовавшими место преступления экспертами. Через некоторое время дверь оттуда распахнулась и полицейский комиссар самым решительным образом пригласил всех войти. Сгруппировавшись маленьким полукругом, мы робко встали у порога, взгляды всех непроизвольно устремились на мертвую женщину — она по-прежнему лежала под окном, скорчившись в том гротескном положении, в каком застала ее смерть.
— Взгляните на нее! Я хочу, чтобы вы как следует посмотрели на нее!
Стоя рядом с трупом, Бенни Петтерсон повернулся к нам и внимательно- читал выражение наших глаз и лиц...
— Это сделал кто-то из вас! Я хочу, чтобы этот человек — он это или она — посмотрел на дело своих рук воочию, а не только через окуляр прицела.
Что он задумал? Неужели он считает, что эта демонстрация в стиле черного юмора заставит убийцу признаться или приведет его к нервному срыву? Это же был искушенный и хладнокровный преступник — только такой человек мог прокрасться со своим орудием убийства через лес, где почти за каждым деревом его поджидал полицейский, а потом терпеливо часами караулить свою жертву, выжидая удобный для убийства момент. Нет, рассчитывать на признание не приходилось. Отвратительный спектакль был затеян скорее всего с другой целью.
— Я не знаю, из-за чего убили фру Юлленстедт. Но я знаю, из-за чего умерла фру Идберг. Она мельком видела убийцу, бежавшего из дома через сад в тот вечер, когда погибла фру Юлленстедт. Этого оказалось достаточно. Теперь она тоже мертва, убита так же безжалостно и хладнокровно. Теперь остался только один. Только один человек, который может рассказать все. Да, да, профессор Хаммарстрем, взгляните хорошенько на эту красоту, что валяется сейчас на полу под окном! Точно так же будете валяться и вы — не завтра, так послезавтра или денька через три. Убийца на меньшее не согласен. И я начинаю верить, что ни одна сила на свете не сможет защитить вас. Вы умрете, вы умрете, если не заговорите! И сейчас у вас, возможно, последний шанс это сделать.
Эту полуночную сцену я запомнил на всю жизнь. За окошком, открытым еще рукой Евы Идберг, царила ночь — тихая и серьезная. Смерть пришла в эту комнату оттуда, и теперь находилась здесь, разделившись надвое. Одна ее часть обитала в перекошенных формах женского тела, валявшегося под окном с изуродованным глазом и полуоткрытым ртом. Другая стояла в нашей маленькой группе у двери, эту мы еще не знали, она еще скрывалась за маской внешней респектабельности, но и в таком — живом, способном к действию облике, пугала и страшила не меньше, чем какой-то застывший труп...
Я замыкал наш маленький полукруг с одного конца, напротив меня находился Кристер Хаммарстрем. Единственный из нас, он не стоял. Он сидел, сгорбившись, на маленьком, казавшимся слишком хрупким для его мощного тела стульчике. Взгляд профессора упирался в лежащую под окном фигуру. Определить, что он думает или чувствует, было невозможно. Усталость, одну усталость — физическую и психическую, его сгорбленная фигура выражала только ее. Перед нами был человек, находящийся на крайнем, абсолютном пределе истощения сил. По-видимому, он очень медленно вникал в смысл того, что говорил полицейский. Еще больше времени потребовалось ему, чтобы осознать и осмыслить причину воцарившейся в комнате тишины — все ждали, что скажет он. Он отвел взгляд от трупа под окном и повернул свою массивную голову налево — туда, где стояли живые. Медленно и словно удивленно его взгляд заскользил по нашим лицам. Я с нетерпением ждал, на ком же он остановится? На Сигне? На Магнусе? Хюго Маттсоне? Барбру Бюлинд? Стеллане Линдене?
