— Сама понимаешь, по гостиной я крался как кошка. Да если бы Жорж заметил, что я роюсь в его буфете, он меня в порошок бы стер. Тогда прощай работа, прощай консорциум!.. Так вот. Очутившись в гостиной, я услышал, Беба, шаги. Шаги по лестнице на верхний этаж, где спальни. Затаился я, Беба, стою ни жив ни мертв. Куда, думаю, идут — вверх или вниз. Слава богу: кто-то подымался в спальню. Подскочил я к лестнице, прислушался: да это же ты шла, Беба. Ты, именно ты была до меня в гостиной, обстряпала свои делишки и уходила. Босиком! Только лестница чуть-чуть скрипела. А кто может подниматься босиком? — Дамян вытер вспотевший лоб. — Только Беба Даргова! Да к тому же и походку твою я знаю. Не обессудь, как говорится, за откровенность. Пусть между нами будет полная ясность. Прижмут меня к стенке, выложу: все как на духу. Пусть меня судят за попытку ограбления. Но не за убийство!

— А как ты докажешь свои бредни? — спокойно спросила Беба, растирая пальцами виски.

— А я и доказывать не буду. Не забывай, они изучили и следы на лестнице. Я буду просто свидетелем, а уж преступника отыщут… Может, чего-нибудь еще хочешь у меня спросить?

Беба перестала растирать виски, подперла ладонью голову, задумалась. Затем снова приготовила коктейль, разлила по стаканам, села. Однако не в свое кресло, а на подлокотник кресла Дамяна, и при этом халатик ее случайно раскрылся, обнажив колено.

— Выпьем. Выпьем за нашу дружбу. — Беба в упор смотрела на него, прищурившись. — Откровенность за откровенность, — продолжала она. — Я ведь не убивала Жоржа. Я слишком его любила, а любимых, ты знаешь, не убивают ни с того ни с сего. Однако не скрою: показания твои могут мне здорово навредить. Пока я докажу, что невиновна, всю душу вымотают. Начнутся сплетни, пересуды… Послушай-ка, забудь ты о шагах на лестнице, а? Забудь — и я сумею вознаградить тебя за молчание. Обещаю, Дамян.

Он сидел не шевелясь. Почему бы ему, Дамяну Жилкову, не занять в один прекрасный день место Даракчиева в консорциуме? Вместе с неотразимой Бебой. Что ему мешает?

Медлительный обычно ум Жилкова работал лихорадочно. И наконец Дамян сообразил, как дорого он мог бы заплатить за Бебины вознаграждения. Нет, на такое он при всем желании рискнуть не мог. Потому что Беба может стать единственным козырем для спасения.

И была еще одна причина: в глубине души он боялся Бебы. Такая женщина, как она, окажется способной на все. И когда решит мстить, месть ее будет ужасной.

Он медленно и неловко поднялся. И не узнал своего глухого, сдавленного голоса:

— Нет, Беба. Ничего не могу тебе обещать. Боюсь. — И кинулся к выходу.

Борис Паликаров повернул за угол, сделал несколько шагов, потом вдруг бросился в ближайший подъезд. Да, он не ошибся — человек, который выскочил из дома, где обитали Дарговы, действительно был Дамян Жилков.

Все поведение Жилкова выдавало его необычное возбуждение. Он выскочил, как будто за ним по пятам гналась свора собак. Вскоре он скрылся из виду, и тогда Боби вылез из укрытия.

Что могло случиться? Почему Жилков оказался у Дарговых, когда хозяин наверняка на службе? Мыслимо ли, чтобы Дамяна и Бебу могли связывать какие-то тайные отношения?

Паликаров жалел, что не мог себе ответить на эти вопросы. Жизнь научила его, что знание чужих секретов дает определенную власть над людьми.

Беба встретила его, облаченная в пестрый халат. «Переживает тяжело, — подумал Паликаров, разглядывая ее. — Взгляд какой-то замутненный, веки припухли, почернела вся, осунулась. Что же тебя так припекло, голубушка? Смерть Жоржа? Допросы в милиции? Или Коста решился хоть раз в жизни устроить тебе скандал? Посмотрим, посмотрим…»

— Чего же мы стоим как истуканы в передней и молчим? — спросил он сухо. — Может, усадишь дорогого гостя?

— Да, пожалуйста, — ответила Беба, открывая дверь в гостиную. — Я стала немного рассеянной. Нервы, знаешь ли…

На столе еще стояли два недопитых стакана. Паликаров взял один, понюхал.

— О, напиток богов, — заключил он и, поскольку хозяйка никак не отреагировала, решил огорошить ее своей наблюдательностью: — Два стакана на столе и слащавый аромат дешевых сигарет. В Софии я знаю только одного чудака, который курит такую дрянь. Это Дамян Жилков.

Беба спокойно ответила:

— Да, Дамян недавно ушел.

— Брал у тебя уроки французского? Или вслух читали Мопассана?

Она ринулась в наступление:

— Он пришел рассказать мне кое-что. О чем ты, мой старый приятель, предпочел умолчать… Хочешь выпить?

— Немного выпить — это во-первых. А во-вторых, услышать, что напел тебе Дамян. Жаль, что он меня опередил.

— Ты прав, Боби, тебе есть о чем жалеть. Потому что Жилков рассказал мне все. Все, запомни это. Не верится? Ну и не надо… А почему, собственно, ты меня допрашиваешь? Ты что, собутыльник этого Геренского, что ли?

— Между прочим, я навел справки о Геренском. Старый и хитрый лис — так говорят сведущие люди. Берется за самые запутанные дела. И почти всегда распутывает, имей в виду. А у тебя в нашей истории рыльце тоже в пушку, сама знаешь.

— Если узнают правду, мне нечего бояться, — бестрепетно сказала она. — Но так уж и быть. Сперва выпьем, потом о разговоре с Дамяном…

В конце ее рассказа Боби заерзал в кресле. Оказалось, что дурак Жилков действительно выболтал все.

— Натворили дел, теперь думайте оба, как спасти свою шкуру, — назидательно закончила Даргова.

— Ну и крепкие же у тебя нервы, Беба. На зависть крепкие. Как жилы коровьи, — сказал Паликаров. — О своей позаботься шкуре, о своей. Геренский от крошки Лени теперь знает и еще кое-что. Подробность, о которой мы благоразумно умолчали. О твоих криках, Беба. Ты помнишь, пока вы блаженствовали наверху, в спальне, ты вдруг завопила на всю округу: «Я тебя убью!»? Значит, ты запугивала Жоржа. А четверть часа спустя исполнила угрозу.

Беба отхлебнула виски, поправила на груди халатик.

— Я действительно не боюсь, Боби, — сказала она наконец. — Неприятно, что эта идиотка Лени втоптала меня в такую грязь, но я не боюсь. Говоришь, что Геренский — старый лис? Тем лучше. Представь себе, что он подумает? Человек, который во всеуслышание грозится убить, очевидно, находится в состоянии аффекта. Если такой человек и убьет, то сделает это не таясь, не задумываясь: ножом, пистолетом, утюгом — что под руку попадется. Ты понимаешь? Жоржа прикончили, все рассчитав, прикинув, взвесив. Кто же в нашей компании может так тонко обмозговать убийство? Дурак Жилков? Или тот, кто сознался Жилкову, что неплохо бы…

— Хватит! — оборвал ее Паликаров. — Да, я сболтнул что-то такое Дамяну, но сболтнул просто так, в сердцах, злясь на Жоржа. Без всякого умысла.

— Но об этом знаешь только ты, правда? А Геренский спокойно запишет в дело со слов Дамяна или Мими: один из гостей признался, что задумал убить Даракчиева. Припас яд. Когда шел через безлюдную гостиную вслед за таможенником, задержался ненадолго у стола, открыл баночку с ядом и…

Паликаров осушил до дна свой стакан. Рука его слегка дрожала.

— Я докажу тебе, что все было совсем не так, Беба. Убийца, говоришь, все рассчитал, обмозговал? Ладно. Почему, однако, хитрец не позаботился о собственной безопасности? Сначала откровенничает с Дамяном, потом на глазах у всех идет в гостиную — вернее, в кабинет через гостиную. Не проще ли было запастись для начала надежным алиби, которое поставило бы его вне подозрений?

— Довольно примитивная логика, Боби. Недавно я читала французский детектив. Там главный герой говорит: «Сомневаюсь в каждом, у кого неуязвимое алиби. Зачем алиби невиновному?» А подполковник Геренский криминальные романы небось назубок знает.

С улицы доносились шум автомашин, крики детей. Беба рисовала пальцем на стене замысловатые линии. Паликаров стучал носком ботинка о ножку журнального столика.

— О чем думаешь? — спросил он после долгого молчания. — Как лучше меня утопить, да?

— Нет… О том, что Жорж был умнее всех нас, вместе взятых.