До ужина дело дошло далеко не сразу. Нечестивцев призвали к ответу, и конклав, во всем его блеске, принялся обсуждать ими содеянное. Оставалась некоторая надежда, что двое новообращенных уже и так были христианами - в этом случае новое крещение ничего бы не меняло. Но нет. До сего дня они поклонялись Нептуну. В таком случае стали ли они христианами? Или они оси-нутся мелкими злобными духами, которые - призови их Церковь или отвергни - в любом случае ей навредят? Резвый парнишка добился своего Он склонил на свою сторону епископа и успокоил страхи святых отцов. Город не погрузился еще в сумерки, а дым над Фаросом не обратился в огненный столп, как было решено, что своей игрой он дал двум душам право претендовать на вечное блаженство. Было у его действий и более прямое следствие: он больше никогда не мылся. Поселившись в доме епископа, он стал сначала его учеником, потом дьяконом, помощником и преемником на епископском престоле, а в конечном итоге учителем церкви - св. Афанасием.
II
На другом конце города жил другой священник. Звали его Арием, и епископ, по правде сказать, уже очень давно не приглашал его к обеду. Он служил в небольшой церкви Св. Марка, стоявшей прямо на берегу Средиземного моря. Это был лучший в городе район - с дворцами, зоологическими садами, читальнями и т.д., где из-за деревьев виднелась долгая задняя стена храма, когда-то построенного Клеопатрой в честь Антония. Из этого храма вышел бы неплохой собор, часто думал Арий, и если поместить на стоявшие в его переднем дворе обелиски - Иглы Клеопатры - фигуры Бога-отца, они от этого только выиграют. Весь Египет готов принять христианство - правильное христианство, конечно же, а не то, которое проповедуют в западной части города.
Арий был уже немолод. Враги говорили, что этот ученый, но искренний, высокий, простой в одежде и убедительный в речах человек похож на змея, соблазнившего - в теологическом, конечно, смысле - семьсот невинных. Обвинения приводили его в изумление. Он не проповедовал ничего, кроме очевидной истины. Раз Христос есть Сын Божий, отсюда следует, что он моложе Бога и что имело место положение - несомненно, еще до того, как появилось время, когда Первая Ипостась Троицы существовала, а Вторая - еще нет. Верить нужно так и никак иначе, и утверждать обратное могут только люди, полностью одержимые дьяволом - вроде маразматика Александра и его помощника Афанасия, человека скользкого. Император Константин (этот неустрашимый воин!) обязательно понял бы, в чем суть, если ему объяснить. Но Константина так легко было запутать, была на самом деле опасность, что он объявит официальным не тот тип христианства и на тысячу лет ввергнет человечество в ересь. Как все сложно! Но прямой долг состоял в том, чтобы свидетельствовать, и Арий проповедовал арианство семистам невинным, телу евангелиста Марка, лежавшему в могиле под церковными плитами и блиставшим голубизной морским волнам, беспрестанно надвигавшимся и окончательно поглотившим к нашим дням само место действия.
Их с епископом спор распространился так далеко и дошел до такого ожесточения, что Константину пришлось вмешаться. Он просил братьев-христиан взять пример с греческих философов, которые умели обойтись без кровопролития, обнаружив расхождение во мнениях. Именно такой реакции императора все и опасались. В отношении вечной истины он был недостаточно чуток. Никто не послушался, и он в отчаянии призвал всех собраться в Никее на берегу Черного моря, где ни на минуту не оставлял попыток понять, в чем состоит их разногласие45. Собрались двести пятьдесят епископов, толпы пресвитеров, тьма дьяконов. Среди последних был Афанасий, который перед всем конклавом накинулся на Ария с таким неистовством, что падения было не избежать. На фоне неслыханных драк и оскорблений был принят Никейский символ веры, один из постулатов которого (впоследствии отброшенный) предавал арианство анафеме. Ария изгнали. Афанасий повез своего едва стоявшего на ногах епископа-триумфатора обратно в Александрию, а император вернулся к своим градостроительным планам и гардеробам, полным париков и накладных волос, которые, бывает, тешат воина в зрелые годы.
Афанасий обладал замечательными способностями. Как и Арий, он знал истину, но, будучи политиком, умел провести ее в жизнь. В карьере его тонкость сочеталась с решительностью, самоотречение - с коварством. Внешне он был черноват, но зато силен и подвижен. Таких и сегодня можно встретить на улице. В истории не осталось сведений ни об одном совершенном им благодеянии, зато он умел внушить энтузиазм, и еще при жизни стал народным героем и задал тон своему веку. Вскоре после возвращения из Никеи его сделали Патриархом Александрийским, но не успел он занять свое место, как в Александрию вернулся и Арий. Такова была воля императора. Разве не могут христиане взять пример и т. д.? Нет. Христиане не могут и не станут этого делать; Афанасий проповедовал с таким напором, что на сей раз изгнали его самого - так началась его пыльная теологическая одиссея. В общей сложности его изгоняли пять раз. Он прятался в безводном колодце, в домах набожных дам, в пещерах ливийской пустыни; иногда, совсем было затерявшись, он внезапно объявлялся в Палестине или во Франции. С его приходом мировая душа пробудилась от старых видений и начала шевелиться, да как активно! Тяжелые римляне, мечтатели Востока, прыткие греки - все обратились к теологии, все бросились в схватку за рычаги языческого государства и стали рвать их в разные стороны, пока общее их достояние не пошло вразнос. Первым почувствовал на себе убийственное сияние истины храм, возведенный Клеопатрой в честь Антония. За право его освящения боролись ариане и православные, и за каких-то шесть лет хребет его был перебит, а ребра с треском сгорели в пожаре. Епископскую церковь Св. Феоны разграбили, а самого Афанасия какие-то солдаты едва не убили прямо на ее алтаре. И параллельно все беспрерывно что-то писали: энциклики о времени празднования Пасхи, порицание мытья, обвинения в колдовстве, жалобы на то, что Афанасий разбил чашу в деревенской церкви близ озера Мариут, ответы, что никакую чашу он разбить не мог, потому что церкви в деревне не было, как не было, впрочем, и самой деревни, - груды бумаги, исписанные соображениями на эти темы, годами блуждали по империи, становясь предметом пристального внимания епископов - от Месопотамии до Испании. Константин умер, но его наследников, невзирая на вероисповедание, тоже затянула круговерть теологии, и более всего - мечтавшего об Олимпе Юлиана[46]. Арий умер - упал как-то вечером прямо на улице в Александрии, остановившись побеседовать с другом; арианство же не исчезло. Афанасий тоже умер, успев, однако, отлучить Церковь от традиций учености и терпимости, от традиции Климента и Оригена. Мало кто из теологов сделал для нее больше, и Церковь отплатила ему глубокой благодарностью - с характерной, впрочем, особенностью: его имя она связала с символом веры, к которому он не имел ни малейшего отношения - Афанасьевским[47].
Так что же, все труды его пошли прахом? Нет! Арианскую распрю подогревало подлинное чувство. Утверждая, что Христос моложе Бога-отца, Арий стремился поставить его ниже Бога и, соответственно, приблизить к человеку - а на деле уравнять его с человеком добродетельным, предвосхищая тем самым унитарианство[48]. Это нравилось людям, далеким от теологии, - императорам и особенно императрицам. При таком раскладе они чувствовали себя менее одинокими. Но Афанасий, смотревший на нововведение глазами знатока, видел, что популяризируя Христа, оно обособляло Бога, то есть в конечном счете не приближало человека к небу. И он боролся с ним. В Александрии от этой древней битвы не осталось ни следа. Нет даже Игл Клеопатры. Но битва продолжается в человеческих сердцах, во все времена склонных подменять божественное человеческим, - вполне возможно, многие сегодняшние христиане, сами того не зная, остаются в душе приверженцами Ария.
