«А вот и хорошо, — вдруг словно сказал ему кто-то на ухо. — С карабином или пятизарядкой и дурак ухайдакает. А ты с этой пукалкой попробуй. Судьбу ломать надо».

И тут захотелось встряхнуться, вырваться из сонного равнодушия, что мучает с прошлой осени. Захотелось погадать: повезет — не повезет. Если «да» — то новая жизнь начнется. Хорошая, яркая... Почему-то мелькнули перед глазами светлые, коротко остриженные волосы этой молодой специалистки, Надежды. Глазастая, однако... Первая медведя увидела. Он вдруг снова почувствовал, что поднимается эта мутная, дурная волна, что чей-то голос опять нашептывает: «Чем не случай перед девкой отличиться? Из нее потом, как из глины, такого человека слепить можно будет... Какого захочешь!» Может, не зря эти мысли в голову лезут, может, это и есть шанс вырваться в новую жизнь?

— Ну, давай, земляк, думай — пойдешь ты ко мне или нет, — сказал Семен одним дыханием, поднимая ружье. — Не то я тут с тобой на камнях радикулит заработаю.

Медведь повернулся и легко пошел вверх по склону — башка низко опущена, над лопатками буграми перекатывается шкура, быстро шел, красиво. Метров через десять он остановился, вытянул морду, начал смотреть на палатки.

«Ребята загоношились... — лихорадочно подумал Семен. — Уйдет, уйдет сейчас... Далеко, черт... Хотя пули — «турбинки», метров на пятьдесят прицельно бить можно... Да к тому же лежа, как в тире...» Он уперся локтем в плоский камень, вздохнул поглубже, выдохнул наполовину, быстро поймал в прорезь прицела бурый, с рыжими подпалинами бок — под левую лапу! — и нажал на спуск.

Хрястнул выстрел, и эхо с треском шарахнулось по горам! Медведь резко сел, задрал морду и замер, чуть покачиваясь. «По позвоночнику влепил, по хребтине...» — быстро подумал Семен, переломил «ижевку», инжектор масляно чавкнул, выталкивая гильзу... На ходу, торопливо он выбросил ее на камни, перезарядил и, уже спускаясь по крутому склону, приостановился и выстрелил еще раз, целя в голову.

Медведь резко шарахнулся в его сторону и вдруг пошел широким махом вверх по склону, пошел легко и быстро — очень быстро! «Да что же это...» — подумал Семен, пятясь. Зазвенело в ушах, секунды стали тягучими и вязкими... Резким движением он переломил эту чертову одностволку, втолкнул новый патрон и тут же выстрелил навскидку, где-то посредине наплывающей бурой массы. Он мгновенно увидел, как прибило шерсть на груди зверя, тот резко дернулся, осел всей массой на задние лапы, но через секунду он снова уже шел на человека, так же быстро и ровно, не сворачивая... За эту секунду Семен опять успел переломить ружье, выдрать патрон из подсумка и, когда медведь снова пошел на него, начал совать патрон в ствол. Патрон не шел. Загребая сапогами сыпучие камушки, пятясь и приседая, не выпуская из виду раненого зверя, Семен краем глаза успел заметить: стреляная гильза сидела плотно в стволе, и дырка в разбитом капсюле показалась ему жирной точкой. Ломая ногти, обдирая пальцы, Семен рвал эту гильзу из ружья, рвал даже тогда, когда медведь дошел до него, хрипло выдохнул в лицо гнилостным запахом земли и мяса, глянул человеку в зрачки невидящими колючими глазами, конвульсивно зевнул черной шершавой пастью. У Семена той же мерзкой судорогой повело, раззявило рот. Зверь тяжело прошел рядом, чуть не толкнув его огромным, дышащим телом. Семен послушно повернулся на ватных ногах, сделал вдогонку три коротких, ковыляющих шага, потом страшным усилием воли заставил себя остановиться, еще раз попробовал обломками ногтей выцарапать раздутую гильзу, но только измазал ее кровью... Тогда он резко закрыл ружье и почти бегом начал спускаться по борту каньона к палаткам. Где-то на середине склона его вдруг вывернуло, выполаскивая почти до желчи. Он минуту постоял, вытер рукавом безвольные губы, бороду, сплюнул кислятину и равнодушно подумал: «Вот оно как... медвежья охота... мужские забавы...», — со всхлипом вдохнул и начал снова спускаться к палаткам.

Он не чувствовал ни усталости, ни опустошения — только лихорадочная торопливость мелким бесом поигрывала в мускулах, ознобом покалывала кожу: быстрей, еще быстрей! Он проломился сквозь шеломайник, попал на какую-то полянку и пошел, тяжело и быстро ступая по красным, с траурными брызгами, цветам саранки, выбрался к палаткам, весь залепленный паутиной и зеленой травянистой дрянью, крикнул:

— Топор!

Парни быстро принесли топор, еще не соображая, зачем он нужен.

Семен сел на землю и лезвием топора выскреб, сдирая желтую стружку, раздутую гильзу. Потом аккуратно прогнал через патронник оставшиеся в сумке пулевые патроны. Их было четыре — а больше он и перезарядить не успеет, в этом он только что распрекрасно убедился! Четыре патрона, снаряженные двойной меркой пороха и пулями Майера.

Он встал и пошел назад, к каньону, лишь у костра остановился, подобрал нож в тяжелых деревянных ножнах, сунул его за голенище сапога.

Парни сорвались за ним.

— Куда?! — заорал Семен. — Сидели здесь, вот и сидите!

— Да что было-то, Семен? Ты бинокль забрал, мы и не видели ни черта, только — как ты задом ломился...

— Вот он, заберите! — напоминание о бинокле и о том, как он пятился по склону, восстановило в памяти ту подробность, которую мозг тогда отбросил в подсознание, на потом: бинокль болтался на груди, мешал целиться, на бегу несколько раз хлестнул по зубам...

— Заберите — чей бинокль?! — Парни промолчали, что эта оптика была его, Семена.

— Да погоди ты... — Валерка встал перед ним, уперся ладонями в плечи. — Отдышись сперва.

— Да чего там...

— Отдышись. Потом пойдешь. Один, если хочешь.

Семен обмяк и, продолжая глядеть на опустевший борт каньона, сказал с нервным смешком:

— Он на задницу сел, меня вынюхивать... Резко-то у него получилось от неожиданности: тишина, и вдруг я пальнул... А я сдуру подумал, что по хребту задел. Встал, этакий молодой и красивый, навскидку выстрелил — по голове, дескать... Тут он расчухал, откуда по нему палят и ломанулся вверх...

— Похоже, не попал первые два раза? — озабоченно спросил Андрей.

— Чего тут походить-то? Мимо, конечно, ми-и-имо! Гадство, зарекался не трогать экспедиционные ружья — пусть валяются в грузе, ржавеют. Барахло... Ведь висит в палатке «тулка», два ствола, пристрелянная путем, нет — поперся...

— А в третий раз попал? — настойчиво глядя ему в глаза, спросил Андрей.

— Попал. Это видел. Не буду говорить, насколько серьезно зацепил, но — попал.

— Тогда надо идти.

— Вот я и иду. Пусти.

— Погоди, не пори горячку. Во-первых, возьми свою «тулку». Сам говоришь — два ствола и пристреляна путем. А во-вторых, мы все-таки с тобой пойдем. А то тебе башку отвернут, а нам крайне неловко будет по этому поводу, — насмешливо сказал Андрей, и это отрезвило Семена. Они вернулись к палаткам, и остальной народ — безмолвно и вопросительно смотревший издали — зашумел, все заговорили наперебой:

— Сашка-то твой, Сашка — решил пошутить! Стоит вот здесь, а впереди его девчата... Ага, вот Надюха с Верой... Вы с медведем только скрылись за горой, а он показывает на эти кусты и орет: «Медведь!» И эти девицы, как по команде, делают одновременно два четких шага назад, берут Сашеньку под локти, поднимают и ставят впереди себя. Вот так — перенесли по воздуху и поставили на место. Закрылись им на всякий случай!

— Да не пошутить он решил, померещилось с перепугу.

— Ну, не важно, Витя!

— Смех-смехом, а вы собаку с собой возьмите, — сказал серьезно Виктор. — Рыжий вам не помешает. Возьмите, не то удавится собака.

Рыжий хрипел на привязи. Повернувшись задом, он взрывал землю лапами, пытаясь вытянуть голову из тесного ошейника. Семен подошел к нему, и пес тут же лег, обнял человека за сапоги передними лапами, взлаял с подвывом, словно обматерил за глупость. Семен отстегнул карабинчик на ошейнике, и Рыжий метнулся между людей, скрылся в проломе зарослей шеломайника, откуда только что выбежал его хозяин.