запах.
- Все это так, - промолвил Бальони, - но мой трезвый ум вряд ли
способен сыграть со мной такую шутку. И уж если бы мне почудился запах, то
это был бы запах одного из зловонных аптекарских зелий, которые приготовлял
я сегодня своими руками. Наш почтенный доктор Рапачини, как говорят, сообщает своим лекарствам аромат более тонкий, чем благовония Аравии. Без
сомнения, прекрасная и ученая синьора Беатриче также готова была бы лечить
своих пациентов лекарствами, благоухающими, как ее дыхание. Но горе тому, кто прикоснется к ним.
Пока он говорил, на лице Джованни отражались противоречивые чувства, боровшиеся в его душе. Тон, которым профессор говорил о чистой и прекрасной
дочери Рапачини, был истинной пыткой для его души, но намек Бальони на
скрытые стороны ее характера внезапно пробудил в нем тысячи неясных
подозрений, которые вновь отчетливо встали перед его глазами, оскалясь
подобно дьяволам. Но он приложил все старания, чтобы подавить их и ответить
Бальони так, как подобает преданному своей даме влюбленному: - Синьор профессор, вы были другом моего отца и, быть может, хотите
быть другом и его сыну. И мне бы хотелось сохранить к вам чувство любви и
уважения. Но, как вы уже заметили, существует предмет, которого мы не должны
касаться. Вы не знаете синьору Беатриче и потому не можете понять, какое зло
- нет, святотатство! - совершают те, кто легкомысленно или оскорбительно
отзывается о ней.
- Джованни! Мой бедный Джованни! - промолвил профессор голосом, полным
сочувствия. - Я знаю эту несчастную девушку лучше, чем вы. Вы должны
выслушать правду об этом отравителе Рапачини и его ядовитой дочери - да, столь же ядовитой, сколь и прекрасной. Слушайте же, и даже если вы станете
оскорблять мои седины, это не заставит меня замолчать. Старинная история об
индийской женщине стала действительностью благодаря глубоким и смертоносным
познаниям Рапачини.
Джованни застонал и закрыл лицо руками.
- Отец Беатриче, - продолжал Бальони, - попрал естественные чувства
любви к своему ребенку и, как это ни чудовищно, пожертвовал дочерью ради
своей безумной страсти к науке. Надо отдать ему справедливость - он
настоящий ученый и настолько предан науке, что способен был бы и сердце свое
поместить в реторту. Какая же участь ожидает вас? Нет сомнения - он избрал
вас объектом своего нового опыта, результатом которого, быть может, будет
смерть или нечто еще более страшное. Ради того, что он называет интересами
науки, Рапачини не останавливается ни перед чем!
- Это сон… - простонал Джованни. - Только сон!
- Не падайте духом, сын моего друга! Еще не поздно спасти вас. Быть
может, нам даже удастся вернуть несчастную девушку к естественной жизни, которой ее лишило безумие отца. Взгляните на этот серебряный флакон! Это
работа прославленного Бенвенуто Челлини - он достоин быть даром
возлюбленного самой прекрасной женщине Италии. Его содержимое бесценно. Одна
капля этой жидкости была способна обезвредить самые быстродействующие и
стойкие яды Борджа. Не сомневайтесь же в ее действии на яды Рапачини.
Отдайте этот флакон с бесценной жидкостью Беатриче и с надеждой ждите
результатов.
С этими словами Бальони положил на стол маленький флакончик
удивительной работы и удалился, уверенный, что его слова произведут желаемое
действие на ум молодого человека.
“Мы расстроим планы Рапачини, - думал он, спускаясь по лестнице и
усмехаясь про себя. - Но будем беспристрастны! Рапачини - удивительный
человек… поистине удивительный! Хоть и неизменный эмпирик и потому не
может быть терпим теми, кто чтит добрые старые правила искусства медицины”.
Как мы уже говорили, на протяжении своего знакомства с Беатриче
Джованни иногда терзался мрачными подозрениями: та ли она, какой он ее
видит? Но образ чистой, искренней и любящей девушки так утвердился в его
сердце, что портрет, нарисованный профессором Бальони, казался ему странным
и неверным, столь разительно он не совпадал с тем первоначальным образом
Беатриче, который юноша создал в своем воображении. Правда, в его памяти
шевелились неприятные воспоминания, связанные с первыми впечатлениями от
прекрасной девушки. Он никак не мог вытеснить из памяти букет цветов, увядший в ее руках, бабочку, непонятно от чего погибшую в воздухе, напоенном
лишь солнечным светом, если не считать дыхания Беатриче. Все эти роковые
случайности затмил чистый образ девушки, они не имели более силы фактов и
рассматривались Джованни как обманчивая игра фантазии, как бы ни
свидетельствовали против этого его органы чувств. Существуют доказательства
более верные и правдивые, чем наши ощущения. На них-то и опиралась вера
юноши в Беатриче, хотя она и питалась скорее достоинствами самой Беатриче, нежели глубиной и благородством его чувства. Но по уходе профессора Джованни
был не в состоянии удержаться на той высоте, на какую вознес его восторг
первой любви. Он пал так низко, что разрешил себе черными подозрениями
осквернить чистоту образа Беатриче. Не в силах отказаться от Беатриче, он
стал не доверять ей! И вот он решил произвести опыт, который раз и навсегда
смог бы дать ему доказательства того, что эти ужасные свойства существовали
в ее природе, а следовательно, - и в ее душе, поскольку нельзя было
предположить, что одно не связано с другим. Зрение могло обмануть его на
большом расстоянии в случае с ящерицей, насекомым и букетом. Но если бы ему
удалось, стоя рядом с Беатриче, заметить, что хотя бы один свежий и здоровый
цветок увянет внезапно в ее руках, для сомнений не оставалось бы больше
места. С этими мыслями он бросился в цветочную лавку и купил букет цветов, на лепестках которых еще дрожали алмазные капельки росы.
Наступил час его обычных свиданий с Беатриче. Прежде чем спуститься в
сад, он не удержался, чтобы не взглянуть на себя в зеркало. Тщеславие, вполне естественное в красивом молодом человеке, проявленное в такой
критический момент, невольно свидетельствовало о некоторой черствости сердца
и непостоянстве натуры. Увидев себя в зеркале, он нашел, что никогда еще
черты лица его не казались столь привлекательными, глаза не сверкали
подобным блеском, а щеки не были окрашены так ярко.
“По крайней мере, - подумал он, - ее яд еще не успел проникнуть в меня.
Я не похож на цветок, который вянет от ее прикосновения”.
Он машинально взглянул на букет, который все это время держал в руках.
Дрожь неизъяснимого ужаса пронзила все его существо, когда он увидел, что
цветы, еще недавно свежие и яркие, блестевшие капельками росы, сникли и
стали увядать, как будто сорванные накануне. Бледный как мел, он застыл
перед зеркалом, с ужасом уставясь на свое изображение, как если бы перед ним
предстало чудовище. Вспомнив слова Бальони о странном аромате, наполнявшем
комнату, который не мог быть не чем иным, как его собственным ядовитым
дыханием, Джованни содрогнулся - содрогнулся от ужаса перед самим собою.
Очнувшись от оцепенения, он увидел паука, усердно ткавшего свою паутину, затянувшую весь угол древнего карниза. Трудолюбивый ткач энергично и
деловито сновал взад и вперед по искусно переплетенным нитям. Джованни
приблизился к насекомому и, набрав побольше воздуха, выдохнул его на паука.
Тот внезапно прекратил свою работу. Тонкие нити задрожали, сотрясаемые
судорогами крохотного тельца. Джованни вторично дохнул на него, послав более
сильную струю воздуха, на этот раз отравленного и ядом его сердца. Он сам не
знал, какие чувства бушуют в нем - злоба или только отчаяние. Паук судорожно
дернул лапками и повис мертвым в собственной паутине.
