память о нашем свидании.
Протянув руку, он сделал шаг по направлению к кусту, но Беатриче, бросившись вперед с криком, словно лезвие кинжала пронзившим его сердце, схватила его руку и отдернула ее со всей силой, на какую было способно это
нежное существо. Джованни затрепетал от ее прикосновения.
- Не приближайся к нему! - воскликнула она голосом, в котором слышались
тоска и боль. - Заклинаю тебя твоей жизнью, не тронь его! Оно обладает
роковыми свойствами!
Вслед за тем, закрыв лицо руками, она бросилась прочь и исчезла в
портале дома. Там Джованни, провожавший ее взглядом, заметил изможденную
фигуру и бледное лицо доктора Рапачини, бог знает как долго наблюдавшего эту
сцену.
Едва Джованни очутился в своей комнате, как его страстными мечтами
снова завладел образ Беатриче, окруженный всеми таинственными чарами, которыми он наделил ее с первого мгновения знакомства с нею, но сейчас
полный нежной теплоты и юной женственности. Это была женщина со всеми
свойственными ей восхитительными качествами; она была достойна обожания и, со своей стороны, способна в любви на героические подвиги. Все признаки, которые считал он раньше доказательством роковых свойств ее духовной и
телесной природы, были либо забыты, либо софистикой страсти превращены в
драгоценные качества, делавшие Беатриче тем более достойной восхищения, что
она была единственной в своем роде. Все, что раньше казалось ему чудовищным, теперь становилось прекрасным, а то, что неспособно было подвергнуться
подобному превращению, ускользнуло и смешалось с толпой бесформенных
полумыслей, населяющих сумрачную область, скрытую от яркого света нашего
сознания.
В этих размышлениях провел Джованни ночь и заснул, лишь когда заря
пробудила цветы в саду доктора Рапачини, где витали мечты юноши. Яркие лучи
полуденного солнца, коснувшись сомкнутых век Джованни, нарушили его сон.
Джованни проснулся с ощущением жгучей, мучительной боли в руке - в той руке, которой коснулась Беатриче, когда он пытался сорвать драгоценный цветок. На
тыльной стороне руки горело пурпурное пятно - отпечаток пяти нежных
пальчиков.
О, как упорно любовь - или даже обманчивое подобие ее, возникающее лишь
в воображении, но не имеющее корней в сердце, - как упорно любовь цепляется
за веру до тех пор, пока не наступит мгновение, когда сама она исчезнет, как
редеющий туман. Обернув руку платком, Джованни решил, что его укусило какое
то насекомое, и, вернувшись к мечтам о Беатриче, забыл о боли.
За первым свиданием роковым образом последовало второе, затем третье, четвертое, и вскоре встречи с Беатриче сделались не случайными событиями в
его жизни, а самой жизнью. Ими были поглощены все его мысли: ожидание
свидания, а потом воспоминание о нем заполняли все его существование. То же
происходило и с дочерью Рапачини. Едва завидев юношу, она бросалась к нему с
такой непосредственной доверчивостью, как если бы они с детства были
товарищами игр и продолжали оставаться ими и по сей день. Если же по
какой-либо непредвиденной причине он не появлялся в условленное время, она
становилась под его окном, и до его слуха долетали нежные звуки ее голоса, на которые эхом отзывалось его сердце:
“Джованни, Джованни, почему ты медлишь? Спустись вниз…” И он
торопливо спускался в этот Эдем, наполненный ядовитыми цветами.
Несмотря на нежность и простоту их отношений, в поведении Беатриче было
столько суровой сдержанности и достоинства, что Джованни и в голову не могла
прийти мысль нарушить их какой-либо вольностью. Все говорило о том, что они
любили друг друга: любовь сквозила в их взглядах, безмолвно обменивавшихся
сокровенными тайнами двух сердец, слишком священными, чтобы поведать их даже
шепотом, любовь звучала в их речах, в их дыхании, в этих взрывах страсти, когда души их устремлялись наружу, подобно языкам вырвавшегося на свободу
пламени, - но ни одного поцелуя, ни пожатия рук, ни одной нежной ласки -
ничего, что любовь требует и освящает. Он ни разу не коснулся ее сверкающих
локонов и даже одежды - так сильна была невидимая преграда между ними; никогда платье Беатриче, развеваемое ветерком, не коснулось Джованни. В те
редкие мгновения, когда он, забывшись, пытался преступить эту грань, лицо
Беатриче становилось таким печальным и строгим, на нем появлялось выражение
такого горестного одиночества, что не нужны были слова, чтобы юноша
опомнился. В эти мгновения темные подозрения, словно чудовища, выползали из
пещер его сердца и дерзко смотрели ему в лицо. Любовь его слабела и
рассеивалась, как утренний туман. И по мере того как исчезала любовь, сомнения приобретали все большую и большую реальность. Но стоило лицу
Беатриче проясниться после этой мгновенной, набежавшей на него тени, и она
из таинственного, внушавшего тревогу существа, за которым он следил с
отвращением и ужасом, вновь превращалась в прекрасную и наивную девушку, в
которую он верил всей душой, что бы ни говорил ему рассудок.
Между тем прошло уже достаточно времени с тех пор, как Джованни
встретил Пьетро Бальони. Однажды утром молодой человек был неприятно удивлен
посещением профессора, о котором он ни разу не вспомнил в течение этих
недель и охотно бы забыл вовсе. Отдавшись всепоглощающей страсти, Джованни
не выносил общества людей, за исключением тех, кто мог бы понять его и
проявить сочувствие к состоянию его души. Ничего подобного, разумеется, не
мог он ожидать от профессора Бальони.
После нескольких минут непринужденного разговора о событиях, происшедших в городе и университете, посетитель резко переменил тему.
- Недавно мне довелось, - сказал он, - прочесть у одного из классиков
древности историю, которая меня чрезвычайно заинтересовала. Возможно, вы
даже ее помните. Это история об индийском принце, пославшем в дар Александру
Македонскому прекрасную женщину. Она была свежа, как утренняя заря, и
прекрасна, как закатное небо. Но что особенно отличало ее - это аромат ее
дыхания, еще более упоительный, чем запах персидских роз. Александр, как и
следовало ожидать от юного завоевателя, влюбился в нее с первого взгляда. Но
ученый врач, находившийся случайно подле них, сумел разгадать роковую тайну
прекрасной женщины.
- И что же это была за тайна? - спросил Джованни, старательно избегая
пытливого взгляда профессора.
- Эта прекрасная женщина, - продолжал Бальони многозначительно, - со
дня своего рождения питалась ядами, так что в конце концов они пропитали ее
всю и она стала самым смертоносным существом на свете. Яд был ее стихией. Ее
ароматное дыхание отравляло воздух, ее любовь была ядовитой, ее объятия
несли смерть. Не правда ли, удивительная история?
- Сказка, пригодная разве для детей! - воскликнул Джованни, торопливо
поднимаясь со своего места. - Я удивляюсь, как ваша милость находит время
читать подобную чепуху.
- Однако что это? - сказал профессор, с беспокойством озираясь вокруг.
- Какими странными духами пропитан воздух вашей комнаты! Не запах ли это
ваших перчаток? Он слабый, но восхитительный, и в то же время в нем есть
что-то неприятное. Случись мне продолжительное время вдыхать этот аромат, я, кажется, заболел бы… Он напоминает запах какого-то цветка, но я не вижу
цветов в вашей комнате.
- Их здесь нет, - ответил Джованни, лицо которого, в то время как
говорил профессор, покрылось мертвенной бледностью, - как нет и запаха, который лишь почудился вашей милости. Обоняние - одно из тех чувств, которые
зависят одинаково как от нашей физической, так и духовной сущности, и часто
мы заблуждаемся, принимая мысли о запахе или воспоминание о нем за самый
