– Ты прав. Когда Дину вышвырнут, ей и смешок от публики будет за счастье. – И у Анджелы было кое-что, чтобы приблизить этот прекрасный день.

Когда губы Анджелы изогнулись в улыбке, Дэн подошел к ней сзади и принялся массировать ей плечи, чтобы снять напряжение.

– Главное, расслабься. Давай я буду волноваться за нас обоих.

Ей нравились прикосновения его рук – мягких, умелых, уверенных. Благодаря им Анджела чувствовала себя защищенной, неуязвимой. Она так отчаянно нуждалась сейчас в этой поддержке.

– Они любят меня, правда, Дэн?

– Конечно, любят. – Руки Дэна медленно поднялись к ее шее, а затем соскользнули вниз, на груди. Они были такими мягкими, тяжелыми и всегда одинаково сильно его возбуждали. Он легонько пощипывал соски, пока не почувствовал, как они затвердели под его пальцами, и тогда его голос невольно зазвучал ниже:

– Все любят Анджелу.

– Они всегда будут меня смотреть. – Она вздохнула, расслабляясь под мявшими ее руками.

– Каждый день. От побережья до побережья.

– Каждый день, – шепотом повторила она и улыбнулась шире. – Пойди запри дверь, Дэн. И скажи Лорейн, пусть никого со мной не соединяет.

– С удовольствием.

Холодными ночами в пустыне было трудно вспомнить ослепляющий дневной зной. Точно так же, как после первых взрывов бомб забылась смертельная скука долгих недель «Щита пустыни».

Финн был и на других войнах, но никогда еще не чувствовал, чтобы военные правила так сильно подрезали ему крылышки. Но для предприимчивого репортера всегда найдется способ обойти ограничения. Финн никогда не отрицал, что нельзя передавать информацию, представлявшую ценность для вражеской разведки, чтобы не поставить под удар свои же войска. Но он не был дураком или слепым честолюбцем. Он видел свою работу и свой долг в том, чтобы выяснить, что происходит вокруг на самом деле, а не по сводкам официальных сообщений.

Дважды они с Кертом забирались во взятый напрокат фургончик с переносной спутниковой антенной, вмонтированной в кровать, и уезжали куда глаза глядят. По едва обозначенным дорогам и песчаным барханам им удавалось добраться до расположений американских войск. Финн выслушивал солдатские жалобы и надежды, а потом возвращался на базу, чтобы передать сообщение и о том, и о другом.

Он наблюдал, как летали «Скады» и как их перехватывали «Патриоты». Он спал урывками и жил в постоянном ожидании химической атаки.

Когда война спустилась с небес на землю, он был готов и страстно желал идти за солдатами в столицу Кувейта.

Позднее это сражение назовут решающим – сотни часов ожесточенной борьбы за освобождение Кувейта. Когда войска союзников заняли позиции вдоль реки Евфрат и дорог, связывавших столицу с другими городами, иракские части обратились в бегство. Торопясь, как сказал Финну один военный, «поскорее унести ноги от американцев».

На дорогах были гигантские пробки, застрявшие танки, брошенное имущество. Двигаясь в сторону города на своем пыльном фургончике, Финн обозревал результаты отступления. Миля за милей вдоль дороги стояли разбитые вдребезги машины. В воронках от бомб валялись перевернутые, полуразобранные на запчасти автомобили. Везде были разбросаны личные вещи – матрасы, одеяла, сковородки и предметы амуниции. Невероятно, но однажды он заметил на песке люстру – ее стеклянные кристаллы сверкали на солнце, как раздавленные драгоценности. Но страшнее, намного страшнее, было наткнуться на труп.

– Давай здесь немного поснимаем. – Финн вышел из фургончика, и под его сапогом треснула одна из видеокассет, разбросанных прямо по проезжей части.

– Похоже на распродажу вещей из ада, – прокомментировал Керт. – Кажется, чертовы мерзавцы ограбили город перед тем, как смыться.

– Как всегда, они решили подумать о себе. – Финн показал на трепетавший на ветру ярко-розовый лоскут, выбившийся из кузова перевернутого грузовика. Это было сверкающее блестками вечернее платье. – Где, черт побери, она собиралась его носить?

Он выбирал место для съемки, пока Керт устанавливал оборудование. Финн не думал, что что-нибудь еще сможет его удивить Особенно после того, как на его глазах жалкие, изможденные иракские солдаты безропотно сдавались войскам союзников. После того, как он видел на их лицах страх, усталость и облегчение, когда они вылезали из своих лисьих нор в пустыне. Нет, он не думал, что что-нибудь еще сможет задеть его на этой войне – ни разорванные тела, ни жестокость мародеров, ни смрад смерти под безжалостным солнцем.

Но от этого трепетания розового шелка, соблазнительно шелестевшего на ветру пустыни, его чуть не вырвало.

В городе оказалось еще хуже: нервы на взводе, гнев, опустошенность. Все было покрыто слоем маслянистой сажи от пожаров, пожиравших нефтяную кровь Кувейта.

Когда ветер дул в сторону города, небо становилось черным от дыма. Полдень превращался в полночь. Побережье было усеяно минами, и несколько раз на дню город содрогался от взрывов Орудийный огонь продолжался, и не отдельными залпами, а волнами свирепых атак на кувейтских солдат. Уцелевшие жители искали на кладбищах останки любимых и близких, не выдержавших пыток или подвергнутых мучительной казни.

И хотя Финн все это видел и рассказывал в своих репортажах, но он постоянно думал о том блестящем вечернем платье, рвавшемся прочь из-под песка.

Как и весь остальной мир, Дина видела конец войны по телевизору. Она следила за репортажами об освобождении Кувейта, официальном прекращении огня, статистике победы У нее вошло в привычку каждый день забегать в комнату новостей перед уходом из здания Си-би-си, надеясь застать там клочки новой информации, которая еще не попала в эфир Но ежедневные работа и ответственность не давали ей отвлечься. Если выпадал свободный вечер, она смотрела поздние новости, потом ставила кассету с записью своего утреннего шоу. Уединившись в квартире, она могла критически взглянуть на себя, размышляя, как улучшить свой стиль или как и в чем подтянуть все шоу.

Скрестив ноги. Дина сидела на полу в свитере и джинсах, с открытым блокнотом на коленях. Сережки выбраны не правильно, заметила она. Всякий раз, когда она поворачивала голову, сережки раскачивались – и отвлекали зрителей, решила Дина, записав: нельзя надевать серьги с подвесками.

И руками она размахивала слишком широко. Если не следить за своими жестами, то кончится тем, что на нее покажут пародию в «Субботней ночной жизни». Если ей так повезет, с усмешкой подумала Дина и что-то нацарапала в блокноте.

Не слишком ли часто она прикасалась к людям? Покусывая нижнюю губу. Дина наблюдала. Возникало впечатление, что она постоянно брала гостя за руку или обнимала за плечи зрителей из аудитории. Может быть, ей надо…

Послышался стук в дверь, и Дина выругалась. Ее расписание не позволяло принимать неожиданных гостей после десяти. Она неохотно выключила видеомагнитофон, подошла к двери, посмотрела в «глазок». Потом набросилась на замки, рывком отшвырнула цепочку.

– Финн! Я не знала, что ты вернулся!

Она не поняла, кто сделал первое движение. В одно мгновение их тела слились вместе, он сильно прижался губами к ее губам, она запустила ладони в его длинные волосы. Вспышка желания оглушила их обоих – как облако жара, как мощная волна энергии. Внутри се словно взорвалась бомба, и все ее чувства хлынули наружу, обнажая сердце и душу. Он пинком захлопнул за собой дверь, и они оба опустились на пол.

Дина не думала. Она просто не могла думать. Не теперь, когда его рот жег ее губы, а руки нетерпеливо охватывали тело. Как дерущиеся дети, они катались по ковру, издавая только невнятные звуки и напряженно дыша.

Это не было похоже на сон, нет, только на правду. На ту самую единственно важную правду. Его руки грубо пытались содрать с нее рубашку, свирепо впивались в бедра, все крепче прижимая ее к себе.

Ее тело содрогалось под ним короткими резкими толчками, как от взрывов энергии. Ее кожа была горячей, гладкой, непереносимо мягкой. Ему хотелось искусать ее, сожрать, поглотить аромат ее плоти и крови. Губ было уже недостаточно – он кусал ее шею, плечо, с которого стянул рубашку. Финн чувствовал себя животным, голодным бешеным зверем, и наслаждался этим ощущением. Но он уже понимал, что мог сделать ей больно, что он наверняка сделает ей больно, если не сдержит своего желания.