А теперь я расскажу вам простыми словами, как я сам себя научил навигации. Один раз я провел все время от обеда до ужина у штурвала, правя одной рукой, а другой делая вычисления по таблице логарифмов. Другие два вечера – по два часа каждый вечер – я изучал общую теорию навигации и, в частности, процесс определения меридианальной высоты. Потом я взял секстан, определил поправку индекса и измерил высоту Солнца. Дальнейшие вычисления были просто детской игрой. В «Кратком руководстве» и в «Альманахе» оказались готовые таблицы, составленные математиками и астрономами. Пользоваться ими было так же легко, как таблицей процентов или электрическим счетчиком. Тайна перестала быть тайной. Я ткнул пальцем в карту и объявил, что мы находимся здесь. Я оказался прав, то есть, во всяком случае, 'не менее прав, чем Роско, который указал на карте точку на четверть мили в сторону от моей. Он даже соглашался уступить мне половину этой разницы. Я раскрыл тайну, но таково уж было волшебство ее, что я незамедлительно почувствовал в себе какую-то необыкновенную силу и гордость. И когда Мартин спрашивал меня – так же смиренно и почтительно, как некогда я спрашивал Роско, – где мы находимся в настоящее время, я отвечал ему вдохновенно и внушительно на цифровом жаргоне высших священнослужителей и слышал от него такое же подобострастное «О-о!». А что касается Чармиан, то я почувствовал, что приобретаю новые права на нее и что она очень счастливая женщина, если у нее такой муж, как я.
Я ничего не мог поделать. Говорю это в оправдание Роско и всех предшествовавших мореплавателей. Яд власти подействовал на меня. Я уже не был обыкновенным человеком: я знал что-то, чего они не знали, я знал тайну неба, указывающую мне дорогу над пучинами моря. Долгими часами я стоял на руле, правя одной рукой и держа в другой ключ к изучаемым тайнам. К концу недели такого самообучения я был уже способен на многое. Например, я определял высоту Полярной звезды – конечно, ночью; я вводил нужные поправки, вычислял и находил нашу широту. И эта широта совпадала с широтой, определенной в полдень, с прибавкой тех изменений, которые должны были произойти за день. Мог ли я не гордиться? Но еще более возгордился я после следующего чуда. Обычно я уходил к себе в девять вечера. Я занимался самообучением и поставил себе задачей определить, какая звезда должна пройти через наш меридиан около половины девятого. Такой звездой оказалась Alfa Crusis.
Я никогда не слыхал об этой звезде. Я разыскал ее на карте звездного неба. Оказалось, что это одна из звезд в созвездии Южного Креста. «Как! – подумал я. – Вот уж сколько ночей мы плывем при свете Южного Креста и ничего об этом не знаем. Идиоты! Дураки и кроты!» Я не поверил себе и еще раз проделал все вычисления. В этот вечер с восьми до десяти на руле стояла Чармиан. Я просил ее смотреть очень внимательно на южную сторону горизонта: не покажется ли в самом деле Южный Крест. И когда небо вызвездилось, действительно невысоко над горизонтом стоял Южный Крест. Гордился я? Ни один врач и ни один жрец никогда не был так горд, как я. Мало того, с помощью священного секстана я определил высоту Альфы Креста и по ней вычислил нашу широту. Мало того, я определил высоту Полярной звезды, и все, что я узнал от нее, в точности совпало с тем, что мне сообщил Южный Крест. Гордился ли я? Да, ведь я, значит, понимаю язык звезд и слышу, как они указывают мне путь над пучиной!
Гордился ли я? Я был чудотворец. Я позабыл, как легко я приобрел мои познания со страниц книг. Я позабыл, что вся работа (о, это была трудная работа!) была проделана до меня великими умами, астрономами и математиками, которые открыли и разобрали всю науку мореплавания и составили таблицы в «Кратком руководстве». Я только помнил чудо: я умел понимать язык звезд, и они указывали мне то место на море, где я нахожусь. Чармиан не знала этого; Мартин не знал этого; Точиги, юнга, не знал этого. Но я сказал им. Я был вестником небес! Я стоял между ними и вечностью. Я переводил небесные речи на удобопонятный язык. Небо управляло нами, и я был тем, кто умел читать небесные знамения! Я! Я!..
Теперь, когда восторг мой стал более умеренным, я спешу разъяснить полную простоту всего этого, разболтать тайну Роско и всех сведущих в мореплавании людей и прочих священнослужителей. Открываю я тайну из страха, что уподоблюсь им, сделавшись скрытным, бесстыдным и самоупоенным. Выскажу теперь все: любой юноша с нормальным серым веществом мозга, нормальным воспитанием и обыкновеннейшими способностями может добыть книги, карты, инструменты и научиться навигации. Не поймите меня превратно. Стать моряком – другое дело. Этому не научиться в один или два дня, на это нужно убить годы. Поэтому плавать с помощью одного лага можно только после длительной учебы и практики. Но плавать, ориентируясь по Солнцу, Луне и звездам, – это теперь благодаря усилиям астрономов и математиков детская игра. Любой юноша может научиться ей в неделю. Еще раз прошу, не поймите меня превратно. Я не хочу сказать, что по истечении недели такой юноша сможет взять на себя управление пароходом водоизмещением в пятьдесят тысяч тонн, который идет со скоростью двадцати узлов в открытом море, мчась от одного материка к другому и в хорошую погоду и в шторм, при ясном и при облачном небе, при помощи компаса с фантастической точностью прокладывая путь к земле. Я хочу сказать только, что юноша, о котором я говорил, может сесть на надежное парусное судно и отправиться в плавание по океану, совсем не будучи знаком с навигацией, и по прошествии недели он настолько ознакомится с нею, что в состоянии будет определять то место, где он находится. Он сможет вполне точно измерить меридиональную высоту, и, узнав ее, он через десять минут, произведя необходимые вычисления, найдет координаты места. У него на борту нет ни груза, ни пассажиров, ничто не заставляет его торопиться до цели, он может спокойно плыть, а если он усомнится в своем искусстве мореплавания и испугается, как бы не наскочить на землю, он может лечь в дрейф на всю ночь и только с наступлением дня пускаться в дальнейший путь.
Джошуа Слокум несколько лет тому назад совершил кругосветное плавание на паруснике длиной в тридцать семь футов и один управлял им. Я никогда не забуду того места в его рассказе об этом путешествии, где он восторженно приветствует тех молодых людей, которые захотят на таких же небольших суднах совершить подобные же путешествия. Меня захватила эта мысль, захватила до такой степени, что я взял с собою в путешествие мою жену. Экскурсия бюро Кука покажется рядом с таким путешествием совершенной чепухой. А сколько удовольствия оно доставит! И в довершение всего послужит молодому человеку хорошей наукой: он узнает многое о внешнем мире, увидит неведомые страны, людей и природу, но он познает также и мир внутренний, изучит и поймет самого себя, познает свою душу. А какая это школа для выдержки, характера! Юноша познает здесь пределы своих возможностей, а затем неминуемо будет стараться расширить эти пределы. И вернется из такого плавания и лучшим и более значительным человеком. А что касается спорта, то лучше нет спорта, чем обойти кругом света, выполняя всю работу собственными руками, завися только от одного себя, и, вернувшись наконец туда, откуда отправился, мысленно представить себе стремительно мчащуюся в мировых пространствах нашу планету, вокруг которой вы совершили свое путешествие, и сказать: «Я сделал это; собственными руками сделал я это. Я обошел вокруг вращающегося шара. Я могу путешествовать один, без приставленного ко мне в качестве няньки капитана, который направлял бы мой путь по морям. Я не могу полететь на другие звезды, но на этой звезде я хозяин!»
Когда я дописываю эти строки, я поднимаю глаза и смотрю на море. Я нахожусь в заливе Вайкики, на острове Оаху. Далеко по бледно-голубому небу тянутся облака над зеленоватой бирюзой океана. Ближе к берегу вода переходит в изумрудный и оливковый цвета. Около коралловых рифов она становится дымчато-лиловой, с кроваво-красными пятнами. Затем чередуются ярко-зеленые и рябиново-красные полосы, указывая места песчаных и коралловых отмелей. Через все эти изумительные краски и над ними и из них бьет и грохочет великолепный прибой. Как я уже сказал, я поднимаю глаза – и вдруг на белом гребне налетающей волны я вижу прямую темную фигуру не то сирены, не то морского божества; оно стоит в дымящейся пене, гребень каждое мгновение вздымается и падает, брызги окутывают его по пояс, и волна кипит, вынося его к берегу одним могучим разбегом. Это канака на своей доске. И я знаю, что как только я закончу эти строки, я тоже окажусь в этой вакханалии красок и кипящего прибоя и буду пробовать тоже кататься на гребнях, как он, и буду падать, – как он, разумеется, никогда не падает, – но зато буду жить так остро, как немногие из людей. И картина этого моря, горящего разноцветными огнями, и образ летящего в волнах морского божества, конечно, достаточное основание для молодых людей плыть на запад и еще дальше на запад, до тех пор все на запад и на запад, пока они не окажутся опять на родине.
