Фрасилл принялся усердно искать эти знаки. Вновь он стал частым гостем на вилле, где проводил с Тиберием долгие вечера, раскидывая гадальные кости и толкуя подопечному расположение звезд. Оно было благоприятным, как никогда, это расположение! Несколько раз Фрасилл даже брал на себя смелость — и предсказывал точный день, когда из Рима корабль привезет благоприятный ответ.

Понемногу Тиберий, который сначала рассматривал общение с астрологом как неплохую возможность развлечься и скоротать тягучее время, и сам заразился страстью к гаданию. Несколько лет назад он разуверился в способностях Фрасилла: тот много болтал о своих вещих снах, но они так и не сбылись. Но в эти дни Тиберий с большой охотой выслушивал от астролога толкования разных примет: душа, устав дожидаться перемен, надеялась на помощь высших сил.

Пришлось пережить еще несколько разочарований. В те дни, которые Фрасилл определил как наиболее благоприятные, ничего не произошло. Астролог и сам недоумевал: ведь совершенно ясно было показано — такой-то день принесет удачу и станет переломным. Он говорил Тиберию, что имеет ощущение, будто над ними кто-то проделывает Злые шутки: обещает и не выполняет обещанного. Собственно говоря, даже в этом можно было найти добрый знак: если уж кому-то из богов захотелось пошутить, то это свидетельствует о его, бога, незлом отношении к Тиберию и о том, что Тиберий, по крайней мере, не забыт в небесной канцелярии. Оставалось ждать и снова ждать, разгадывая положение звезд и недоумевая.

Потом произошло такое, чего никто (кроме, может быть, Фрасилла) не мог и ожидать. Дело было в городе, в доме Тиберия, в середине дня. Астролог как раз только что увлек Тиберия очередным замыслом: он предложил составить магическую схему, в которой была бы учтена самая малейшая деталь, вплоть до часа, когда Тиберий родился, и цвета его глаз и волос — это тоже, что ни говори, влияет на судьбу. Они вдвоем разложили на столе несколько листов пергамента (последние листы, привезенные шесть лет назад из Рима, больше у Тиберия не было, и в этом Фрасилл тоже видел определенный знак), и астролог принялся чертить концентрические круги и рисовать созвездия. Но тут их внимание привлек шум, доносившийся с улицы. Тиберий насторожился, а Фрасилл испугался: им обоим показалось, что толпа собирается вокруг дома, чтобы свести с хозяином какие-то давние счеты.

Ничего неправдоподобного в такой догадке не было. Фрасилл прекрасно знал об отношении родосцев к Тиберию. Мало ли что могло им прийти в голову? Он приготовился к самому худшему. Судя по всему, Тиберий тоже: он взял в руку самый подходящий для обороны предмет, который был в комнате, — тяжелые щипцы для камина. (Оружие у Тиберия было, но он держал его на вилле — никогда не появлялся в городе вооруженным.) Шум на улице не стихал.

Послали раба — узнать, в чем дело. Раб вернулся в состоянии, близком к обмороку, он казался потрясенным и ничего толком не мог объяснить, лишь показывал рукой на потолок. Пожалев, что с ними нет верного Фигула, Тиберий вышел во дворик — отразить, как он думал, нападение врагов, уже забравшихся на крышу.

На крыше сидел орел. Настоящий римский орел, каких на Родосе никогда не видели. Большая птица сидела неподвижно и показалась бы ошеломленному Тиберию изваянием, если бы вдруг не посмотрела на него, склонив голову набок, круглым желтым глазом. Тиберий стоял и смотрел на орла, не веря своим ощущениям — уж не галлюцинация ли это? — и вздрогнул, когда услышал рядом с собой какой-то стук. Повернувшись, он увидел Фрасилла, потерявшего сознание.

Орел просидел на крыше около часа, и все это время Тиберий не отрывал от него взгляда, старался даже мигать как можно реже — впервые в жизни он увидел настоящее знамение. Только появление самого Юпитера могло быть более явственным признаком его блестящего будущего. Фрасилл тихо постанывал, лежа на каменных плитах, выстилавших внутренний дворик.

Потом птица несколько раз клекотнула — о, как давно не слышал Тиберий этого клекота! — взмахнула крыльями, медленно и тяжело поднимаясь вверх, и полетела в ту сторону, где было заходящее солнце. На запад! Орел полетел в сторону Рима.

В этот же день Тиберий вернулся на свой мыс, прихватив с собой Фрасилла. С высоты мыса можно было увидеть всякий корабль, собирающийся пристать к родосскому причалу, и Тиберию казалось, что будет нехорошо, если он не увидит этот корабль еще в море. Ну а Фрасилл, конечно, из всех судов, плывущих в сторону гавани, поможет ему опознать то самое, единственное.

Целые дни они проводили на той самой высокой площадке у края обрыва. Фигул расчистил место, вырубив прилегающие кусты, поставил там два кресла и столик и с утра до позднего вечера таскал туда вино и закуски. Вина, впрочем, Тиберий с Фрасиллом пили немного, ведь оно, хоть и веселя душу, притупляет зрение — а сейчас острое зрение нужно было Тиберию как никогда.

И снова возникла мысль о шутке, которую с ними (с ним) кто-то проделывает. Несколько раз Фрасилл, бледнея, торжественно указывал пальцем на далекий парус и объявлял, что вот он, тот самый корабль! Все бросалось, недоеденная пища оставлялась чайкам, которые повадились собираться возле мыса в большом количестве. Тиберий с Фрасиллом вскакивали на лошадей, всегда в светлое время суток стоявших под седлами, и летели во весь опор в город, чтобы встретить доброго вестника прямо в порту. И всегда ошибались, вернее, пожинали плоды очередной ошибки Фрасилла.

После нескольких таких бесполезных поездок Тиберий затаил в душе злость против Фрасилла. Никак не высказывая своих чувств астрологу, он думал: уж не сам ли Фрасилл, исполняя чью-то недобрую волю, шутит с ним, а вовсе не высшие силы, о которых он разглагольствует? В это легко было поверить: прилет на Родос римского орла означал то, что наступило время явных божественных знамений, но почему же астролог, который должен во всем этом разбираться с легкостью, делает одну непростительную ошибку за другой? Подозрения против Фрасилла с каждым днем становились все сильней.

А знамения не прекращались. Как-то раз, встав с постели и надев вместо римской тоги привычную греческую одежду, Тиберий пережил очередное потрясение. (Хитон в отличие от тоги можно было надеть и без посторонней помощи, потому Тиберий его и надевал — чтобы сэкономить время, и потому-то в спальне не оказалось Фигула, который мог бы подтвердить увиденное.) Тиберию показалось, что хитон на нем загорелся, причем каким-то зловещим багровым пламенем. Пламя не обжигало, но этого и не нужно было — он так испугался, что содрал с себя хитон в мгновение ока, безжалостно разорвав грубую ткань. Отбросив пламенеющее тряпье в сторону, Тиберий с облегчением обнаружил, что оно больше не горит, — просто кучка рваных тряпок, и не более. Только тогда отлегло от сердца и он догадался позвать Фигула. С его помощью он надел тогу уже без неожиданностей.

Он рассказал об этом случае Фрасиллу и сам же его растолковал, вызвав уважительное одобрение астролога. Это был знак: не смей носить чужой одежды, ты — римлянин и обязан ходить в тоге. Для чего же еще Тиберию напомнили, что он — римлянин, если не для того, чтобы подготовить его к появлению на римских улицах, в тоге, полноправным гражданином?

Дежурства на смотровой площадке возобновились. Правда, Фрасилл уже не торопился всякий понравившийся ему парус объявлять вестником удачи — наверное, стал применять для верного определения какой-то более сложный метод, обеспечивающий большую точность. Но тут уж и Тиберий решил применить к Фрасиллу свой собственный метод. Он только ждал удобного случая.

Через три дня после того, как на Тиберии загорелся хитон, Фрасилл вдруг заметил тот самый корабль. Он заволновался. Тиберий тоже приготовился.

Фрасилл встал, весь белый как мел, и произнес, глядя на выжидающего хозяина:

— Вот тот корабль, Тиберий Клавдий, везет тебе известия, которые ты ждешь.

— Судьба улыбнулась мне? Неужели? — холодно спросил Тиберий, — Превосходно, Фрасилл. Я рад. Но что ты скажешь о своей собственной судьбе? Будет ли и она благоприятной? Мне так хочется, чтобы тебе тоже повезло в такой день!