В эти зимние месяцы Куницын невольно стал «главным» человеком в Тунгусской экспедиции. Только на самолете можно было пробиться сквозь метели и ураганы в далекие стойбища — опорные пункты будущих поисков, и только один Куницын в те годы летал над этими местами.

Вместе с работниками экспедиции Иннокентий Трофимович перелетал из фактории на факторию, подготавливал экспедицию к полевому сезону. В то время Куницын и сам увлекся алмазами. Он возил с собой книги по геологии алмазных месторождений, внимательно прислушивался ко всем разговорам изыскателей.

— Смотрите, Кешка-то наш геологом заделался, — шутили друзья. — Мало ему авиаторской славы — хочет сам алмазное месторождение найти.

— А что же, — невозмутимо отвечал Куницын. — Мне теперь без алмазного образования никак нельзя. Мало ли что…

К концу февраля остался неподготовленным только один маршрут — по реке Вилюю, правому притоку Лены, по которому должен был пойти один из разведочных отрядов Тунгусской экспедиции. Вылететь на Вилюй долго не удавалось — в тех районах свирепствовала якутская зима. Мороз доходил до шестидесяти градусов, буран и пурга не унимались ни на один день.

Куницын нервничал. Он просил у руководства экспедиции разрешения на вылет.

— Непогода может затянуться до весны, — говорил Иннокентий Трофимович. — И тогда заготовки на Вилюе не будут сделаны, маршрут не будет обеспечен, поиски сорвутся.

Наконец ветер улегся. В тот же день Куницын вместе с работником экспедиции, своим однофамильцем Петром Ивановичем Куницыным, вылетел на Вилюй. Они побывали во многих якутских наслегах, арендовали несколько десятков оленей, сделали запасы продовольствия. Теперь вилюйский отряд мог уверенно заниматься поисками алмазов.

Обратно вылетели через несколько дней. Стояла ясная солнечная погода, какая бывает в Последних числах февраля. С Вилюя дали радиограмму о том, что Куницын благополучно отправился на центральную базу.

…Ураган налетел внезапно. Порыв ветра был так силен, легкий ПО-2 так швырнуло вниз, что Куницыну еле удалось выровнять машину. Снежный вихрь слепил глаза. Самолет бросало из стороны в сторону, вверх, вниз. Крылья отчаянно трещали, словно готовы были вот-вот сломаться.

В такой переплет Куницын попал впервые. Как ни старался он, бешено крутящуюся снежную массу прорвать не удавалось. Пришлось идти на вынужденную посадку. Внизу лежала охваченная ледяным безмолвием, нелюдимая, пустынная якутская тайга.

Как обычно, Куницын выбрал для посадки неширокую таежную речку. Сверху поверхность реки была ровной, и только уже перед самой землей Иннокентий Трофимович увидел, что река вся искорежена льдинами, которые, очевидно, были схвачены сильными морозами во время осеннего ледостава. Но было уже поздно…

Когда машина, несколько раз подпрыгнув, с треском врезалась в глыбу льда и замерла на месте, Куницын понял: его старый верный ПО-2 больше не поднимется в воздух. Осмотр подтвердил догадку — для дальнейших полетов самолет был непригоден.

Починить рацию не удалось, карты были потеряны во время урагана. Дождавшись конца бурана, Иннокентий Трофимович и его спутник забрали лыжи, неприкосновенный запас продуктов — десять килограммов топленого масла и две буханки хлеба — и, оставив беспомощную машину на льду, стали выходить из тайги.

Ошибка была совершена в самом начале. Приняв реку, на которой они приземлились, за совсем другую, протекавшую неподалеку от районного центра, оба Куницына решили дойти до него на лыжах. На самом же деле они все дальше и дальше углублялись в глухую тайгу, в самые нежилые районы Якутии. Это сбило со следа людей, вышедших на поиск пропавшего самолета.

В середине марта Иннокентий и Петр Куницыны вышли на берег незнакомой реки. Двигаться дальше было бесполезно: не было сил, давно уже была потеряна всякая ориентировка. Решили построить на берегу чум и ждать вскрытия реки, чтобы с первой водой отправиться в путь.

…В тот год весна в Якутии началась необычно рано. С каждым днем солнце Все дольше и дольше оставалось на небе. Снег таял в его лучах, и тоненькие струйки воды выбегали из-под оседающих сугробов. С юга дул теплый, влажный ветер. Продукты кончались, с трудом удавалось придерживаться установленной нормы. Уходили и силы. Петр Иванович теперь редко выходил из чума. Он таял на глазах.

Иннокентий Куницын чувствовал себя не лучше. Старая, скрытая болезнь давала о себе знать. Иногда в животе возникала тупая режущая боль, и только привычным волевым усилием летчик подавлял готовый вырваться стон.

Летчик подолгу рылся в снегу, отыскивая прошлогоднюю клюкву. Но разваренные в теплой воде ягоды не утоляли голода. Не помогала и древесная кора, которую они часами варили, а потом долго жевали больными, опухшими деснами.

Однажды, копаясь в снегу на берегу реки, Иннокентий Трофимович нашел несколько смерзшихся, слипшихся между собой камешков. В одном из них ослепительно отразился пробившийся сквозь деревья луч солнца.

— Алмаз… — прошептал Куницын.

Спотыкаясь, падая и с трудом поднимаясь, он побрел к чуму.

— Петя, Петя, — позвал он товарища. — Смотри, что я нашел! Алмаз!

Петр Иванович приподнялся на локте и слабо улыбнулся.

Иннокентий пошарил в карманах комбинезона и вытащил завалявшийся клочок бумаги. Вспомнив все, что читал в геологических книгах, он подробно описал место находки. Потом завернул кристаллик в бумажку, написал сверху: «Разворачивать осторожно» — и спрятал у себя на груди.

…Весна наступила бурно, неотразимо весело. Длиннее становились дни. С криком проносились на север стаи диких гусей. Все вокруг пробуждалось от зимней спячки, разворачивалось, наливалось соками. Жизнь постепенно возвращалась в северные джунгли. И только маленький занесенный снегом чум на берегу безыменной речки она упорно обходила стороной.

Как-то Иннокентий принес в чум несколько веток с ивового куста, сплошь усеянных клейкими, набухшими почками. Он сварил их и влил зеленоватый отвар в рот Петру Ивановичу. Через несколько минут тот открыл глаза и удивленно посмотрел вокруг.

— Что это, Кеша? Откуда у тебя это?

— Пей, Петя, пей, — радостно зашептал Иннокентий, увидев, что друг приободрился.

Однажды, ползком возвращаясь от ивовых кустов к чуму, Иннокентий неожиданно потерял сознание. Он очнулся через несколько минут, но почувствовал, что не может сделать ни одного движения. Голова кружилась, сердце колотилось возле самого горла, в глазах, словно их засыпали чем-то, плясали ослепительные точки.

Куницын лежал, уронив лицо в мокрый снег, и со страхом думал о том, что в его тело, в его разум входит что-то такое, чему он не может противопоставить ни своей воли, ни физической силы, ни своей жадной любви к жизни. Ему вдруг все стало глубоко безразлично, и он снова впал в забытье.

Сквозь дремотную пелену уходящего и возвращающегося сознания Иннокентий ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Кто-то чужой заглядывал ему внутрь, в самую душу. Это было ледяное дыхание смерти. Он видел ее — большею, черную, накатывающуюся холодной волной. Он понял, что это конец…

Но внезапно что-то кольнуло около сердца, он почувствовал, что ему неудобно лежать. Что-то беспокоило, что-то маленькое, но твердое давило на грудь. Это был завернутый в бумагу кристаллик алмаза. «Ну нет, косая, — зло подумал летчик, переворачиваясь на правый бок, — рано пришла! Мы еще поживем! Мы еще покажем геологам свою находку!»

Сжав зубы, Иннокентий нащупал рукой вязанку ивовых прутьев и, оставляя за собой в рыхлом снегу глубокую борозду, пополз к чуму.

…Почки с каждым днем становились все разваристее и душистее, и в первых числах мая Петр Иванович смог встать на ноги.

— Вот что, Кеша, — сказал он, — давай-ка, пока силенки прибавились, сделаем плот.

Они стащили на лед несколько толстых бревен, связали их и перенесли на плот свой чум. Но на эту операцию ушли все силы, накопленные почечным отваром. Да и все ивовые кусты вокруг были уже съедены. Отправившись за очередной партией ивняка немного подальше, метров за триста, Куницын еще раз потерял сознание и несколько часов пролежал на земле, пока обеспокоенный Петр Иванович, выйдя из чума, не наткнулся на него.