Ричард Хелмс настаивает, что не помнит этого случая и не знал о подозрениях в отношении Мэрфи. Но Хелмс затруднялся вспомнить почти все спорные дела, имевшие место во время его пребывания на посту директора. Он не смог припомнить, кто принял решение о заключении в тюрьму Носенко; он никогда не давал разрешения на операцию с Шадриным. Давая интервью в своем офисе на К-стрит в Вашингтоне, где бывший директор ЦРУ работал в качестве консультанта по вопросам международного бизнеса, Хелмс в свои семьдесят семь лет являл собой «симфонию в сером» — серые (седые) волосы, серый костюм и серые полутона, в которых он говорил о своих годах работы в качестве главы ЦРУ и о необходимости тонкого равновесия между разведкой и контрразведкой. Он был высок, строен, элегантен и раскован; в отличие от прошлых лет, он согласился на то, чтобы его слова цитировались.
«Я не помню, чтобы Джим приходил ко мне и что-либо говорил о проблемах с Дэвидом Мэрфи, — сказал он. — Я узнал об этом позже, после моего ухода из Управления. Я отлично помню, что, направляя Дэвида Мэрфи в Париж, я не знал о подозрениях Энглтона. Я никогда в это не верил. У меня не было оснований сомневаться в лояльности Дэвида Мэрфи».
Но Энглтон сомневался. И то, что Говард Осборн, начальник управления безопасности ЦРУ, снял, по словам бывшего старшего сотрудника управления, с Мэрфи обвинения в том, что он является глубоко законспирированным агентом, еще до его приезда в Париж, делает предупреждение Энглтоном французов еще более странным. «Когда Мэрфи собирался ехать в Париж, он был под подозрением, — сказал он. — Хелмс не направил бы в Париж резидента, которого подозревают. Он настаивал на урегулировании этого вопроса. Осборн устроил Мэрфи самый строгий допрос, к которому он когда-либо прибегал, и тщательную проверку на детекторе лжи. Это было отвратительно. И Дэвид Мэрфи оказался абсолютно чистым. Показатели были отрицательными по всем пунктам».
Энглтон, сказал бывший сотрудник ЦРУ, «лично предупредил не только де Маранша, но и Марселя Шале, тогдашнего главу французской контрразведывательной службы. Я убежден, что он сообщил Шале то же, что и де Мараншу. Бедный Мэрфи. Просто чудо, что он мог ходить в туалет без сопровождения, пока был в Париже. Это было самое вопиющее возмутительное поведение, о котором я когда-либо слышал».
Но у этой истории есть неизвестное продолжение. По сведениям одного бывшего высокопоставленного сотрудника контрразведки ЦРУ, Энглтон высказал такое же предупреждение в отношении преемника Мэрфи на посту резидента в Париже — Юджина Бергсталлера. «Это произошло примерно в 1974 году, — сказал сотрудник ЦРУ, — Энглтон уверял, что Бергсталлер — также советский агент. Это не убедило французов. К этому моменту Энглтон пользовался все меньшим доверием. Он предупредил Шале, и я думаю, что еще не раз встречался с ним»[211].
Марсель Шале отказался сообщить, предупреждал ли его Энглтон о том, что сменявшие друг друга резиденты ЦРУ в Париже были советскими агентами, хотя и не отрицал этого[212].
Рольф Кингсли, новый начальник советского отдела, будучи еще руководителем европейского отдела, одобрил назначение Мэрфи в Париж. Кингсли, до тех пор пока не возглавил советский отдел, не знал, что Мэрфи подозревают как «крота».
Мэрфи, как потом оказалось, был всего лишь первым в списке. По словам бывшего высокопоставленного сотрудника советского отдела, с приходом Кингсли «отдел был очищен». Буквально сотни людей, все из них сотрудники, говорившие по-русски, были переведены без их согласия в другие отделы. В советском отделе работали сотни людей, и большинство из них говорили по-русски — одни были детьми русских, другие родились в России. Фактически весь отдел был переформирован. И все это только для того, чтобы очистить отдел от возможного «крота».
Если сотрудники контрразведки не смогли найти «крота», сказал он, то все эти перестановки означали, что по крайней мере подозреваемого агента проникновения, по всей вероятности, не осталось в советском отделе. Это был новый подход: вместо того чтобы точно установить агента проникновения, чего она не смогла сделать, группа специальных расследований широко раскинула свою сеть, пытаясь выловить «крота» вместе с остальными.
Бывший сотрудник сказал, что большинство из тех, кого перевели в другие отделы, так и не узнали причины. «Предлогом послужило то, что мы не добились успехов в вербовке русских. Каждому сотруднику назвали касающуюся только его причину перевода. Никто и не подумал, что все это вызвано тем, что мы все оказались подозреваемыми. Энглтон решил избавиться от всех сотрудников русского происхождения».
Для пополнения оголенного советского отдела, сказал он, ЦРУ обратило свой взор на сотрудников прежнего отдела Восточной Европы, который вошел в состав советского отдела двумя годами ранее. «Теперь дела перешли к отделу Восточной Европы, они знали, как это сделать. Сотен людей коснулись поиски «крота», — заключил он, — поскольку сотни людей были переведены из отдела».
Другой бывший сотрудник советского отдела сообщил: «Я думаю, что Кингсли своими действиями постоянно ограничивал возможности проведения тайных операций». И добавил: «Не знаю, было ли ему так приказано или это была политика».
Дональд Джеймсон, который работал в то время в советском отделе, подтвердил, что там «произошел ряд существенных изменений», когда сотрудники были переведены из отдела. «Причина состояла в их связи с Мэрфи. И как теперь кажется, существовало предположение, что все они шпионы».
Кингсли решительно оспаривал оценки, касающиеся массового увольнения. На вопрос о переводе сотен сотрудников, владевших русским языком, он ответил: «Это все вздор». Кингсли отказался, однако, назвать число сотрудников, которых убрал он лично.
Ричард Хелмс, в то время директор ЦРУ, не смог припомнить массовых переводов. «Это чепуха, — сказал Хелмс. — Такого никогда не было, насколько мне известно. Просто ложь». Знал ли Хелмс о каких-либо переводах из отдела по соображениям безопасности? «Нет, не знал», — ответил он. Но, по мнению «Скотти» Майлера, возможно, «плюс-минус 50 человек» были переведены. «Возможно, но это из трехсот сотрудников отдела».
Каков бы ни был окончательный результат, из оставшихся сотрудников те, кто попал под подозрение, были по секрету названы Кингсли Томасом Карамессинесом, заместителем директора по планированию. Кроме того, Кингсли возглавил засекреченный комитет трех, в который вошли он сам, Энглтон и представитель управления безопасности. Секретный комитет позволял Кингсли быть в курсе последних подозрений группы специальных расследований.
Как позднее заявил Кингсли, его не очень поразили доказательства, представленные ему в тайной комиссии трех. Он понимал, что разворошил муравейник; настроения в советском отделе царили упаднические, операции прекратились, все искали под стульями «кротов». Кингсли понял, что отдел потерял из виду свою главную цель: проникновение в Советский Союз.
Но с уходом Мэрфи Кингсли вскоре был втянут в заключительную фазу дела Логинова. Решение выдать Логинова Южной Африке, после того как Энглтон и советский отдел пришли к выводу, что он являлся подставой, было принято до того, как Кингсли возглавил отдел. Но он разделял господствующее мнение, что Логинов был «не настоящим»; он так и не сделал того, что требовало ЦРУ.
По сей день многие бывшие сотрудники считают все происшедшее самым грязным пятном в истории ЦРУ. С одобрения ЦРУ ЮАР обменяла Логинова в Советском Союзе путем трехстороннего обмена на полдюжины западногерманских агентов, томившихся в тюрьме в Восточной Германии.
По словам Джорджа Кайзвальтера, Энглтон был ключевой фигурой в обмене Логинова. «Энглтон решил, что тот — подстава, и договорился с восточными немцами, чтобы те освободили западных немцев в обмен на Логинова, который затем был возвращен русским».
