Энглтон был в экстазе. Теперь охота на «кротов» что-то дает. Осенью 1964 года ЦРУ приняло решение предупредить норвежцев, но Энглтон ничего не сообщил Эвангу. В конце концов, если Лигрен «крот», ее босс мог оказаться «суперкротом», работавшим на Советы в тесной связи с Ричардом Ковичем.
Вместо этого ЦРУ предупредило норвежскую гражданскую полицию территориального надзора, тайное ведомство, возглавляемое Асбьерном Брюном, жестким человеком, который был боевиком норвежского движения Сопротивления, ликвидировавшим нацистов в период оккупации, никогда не ночевавшим в одном месте дважды. Предупрежденная ЦРУ полиция территориального надзора вела наблюдение за Лигрен в течение нескольких месяцев. В ее отчетах отмечалось, что Лигрен вела абсолютно нормальную жизнь и не занималась подозрительной деятельностью. Тем не менее, руководствуясь информацией ЦРУ, полиция арестовала ее в сентябре 1965 года и приступила к серии жестких допросов.
В то время Лигрен возвратилась в Осло на старую работу, в военную разведку к Эвангу. Но после ее ареста полиция не сообщала об этом Эвангу несколько дней. «Однажды она не пришла на работу, — рассказывал Пер Хегге. — Конечно, Эванг был взбешен. Они с Брю-ном не разговаривали и до ареста Лигрен. Трения возникли еще во время второй мировой войны, когда Брюн скрывался в лесах, совершая набеги на нацистов, а Эванг находился в изгнании в Лондоне, где жил припеваючи. Между Лондоном и группами, скрывавшимися в лесах, существовала большая враждебность»[166].
Лигрен провела в тюрьме почти три месяца. Норвежская пресса активно подхватила эту информацию. Все выглядело так, будто русская шпионка работала в самом сердце норвежской разведки. В течение нескольких недель газеты пестрели заголовками о деле шпионки. Особенно сильный огонь обрушился на Эванга, но его предложение уйти в отставку было отклонено министром обороны. В одном из сообщений высказывалось предположение, что Эванг направил Лигрен в Москву для подхода к Советам с опасной ролью двойного агента.
Все это время полиция территориального надзора без устали допрашивала Лигрен с применением «мер воздействия», пытаясь вырвать у нее признание, что она — советская шпионка, каковой она вовсе не являлась. Один из ответов, полученных во время допроса, был понят сотрудниками Брюна как «признание». Затем в середине декабря государственный прокурор вдруг постановил, что для судебного преследования недостаточно доказательств. Дело против Лигрен было прекращено. Ее восстановили на работе, но вследствие жестоких испытаний ее здоровье было подорвано, и она в итоге вышла на пенсию и уехала из Осло.
Парламент создал специальную комиссию — комиссию Меллби — для расследования вражды между двумя разведывательными ведомствами, и еще один официальный совет — комитет правосудия — по рассмотрению самого дела Лигрен[167].
Несмотря на то что правительство Норвегии сняло с Лигрен обвинение в шпионаже, Энглтон оставался убежденным в ее виновности. В марте 1968 года преемник
Брюна на посту начальника полиции территориального надзора Гуннар Хаарстад прибыл в Вашингтон для встречи с высшими должностными лицами ЦРУ и ФБР. Энглтон и его заместитель Рэй Рокка пригласили начальника норвежской полиции территориального надзора в небольшой ресторан в Джорджтауне на ленч, на котором, как сказал Хаарстад, «мало с чем пришлось иметь дело, кроме мух, которые годились на наживку для лосося. Дела Лигрен вообще не затрагивали… Однако, когда мы поднялись из-за стола, Энглтон отвел меня в сторону, вынул из кармана лист бумаги и попросил меня прочитать то, что там было написано». В записке, которую Энглтон вручил ему, кратко излагалась информация Голицына о Лигрен. «Энглтон хотел забрать записку, но, даже быстро просмотрев ее, я смог понять, что она не содержала ничего более того, что мне уже было известно ранее». Хаарстад понял, что его американские коллеги считали дело против Лигрен «твердым орешком». Хаарстад добавил: «Энглтон намекнул совершенно таинственно, что он убежден в правильности информации и мнения Голицына и что прекращение дела, возбужденного против Лигрен, ошибочно со стороны норвежских властей»[168]. Вопреки точке зрения Энглтона норвежский парламент через несколько месяцев, в июле, проголосовал за выдачу Лигрен в качестве компенсации за неоправданный арест и перенесенные испытания 4200 долларов.
Поскольку усилия охотников за «кротами» разоблачить Ковича в связи с делом Лигрен были сорваны, они обратили свое внимание на «Экьют», нелегала ГРУ, который был на связи у Ковича во время пребывания Лигрен в Москве. Советских нелегалов обучают шпионажу за границей без преимуществ дипломатического прикрытия и иммунитета. Их трудно определить, поскольку они, словно хамелеоны, сливаются с населением страны — объектом своей деятельности. Как правило, в качестве прикрытия они открывают небольшое дело.
Михаил Федеров — настоящее имя которого, как считал Кович, Алексей Шистов — был нелегалом ГРУ, прибывшим в Швейцарию с мексиканским паспортом и окончательно осевшим во Франции. В Париже Федеров поселился как фотограф и открыл фотостудию. На правом берегу Сены у него была небольшая мастерская, где посетители могли заказать свой портрет. Невысокого роста худой человек с военной выправкой, Федеров хорошо одевался, а его темные волосы и смуглая кожа легко позволяли ему сойти за француза или испанца. Его, конечно, никто и не принимал за русского. В 1957 году он вышел на американское посольство и добровольно предложил свои услуги ЦРУ. Но таких добровольцев не всегда воспринимают всерьез. Мексиканский фотограф, утверждающий, что он русский шпион?
Ковичу, который находился за границей в связи с очередной операцией, сообщили, что какой-то сумасброд явился в американское посольство в Париже и заявил, что он сотрудник советской разведки. Кович поспешил в Париж. Ему потребовалось менее семи минут, чтобы прийти к выводу, что, во-первых, Федеров — не сумасшедший и что, во-вторых, он настоящий нелегал ГРУ.
Кович завербовал его. Поначалу Федеров, который бегло говорил по-французски и по-испански, хотел перейти на Запад. Кович, следуя своему принципу «сохранять их на своем месте», здорово попотел, чтобы действительно сохранить его на месте. В конце концов Федеров согласился и в досье ЦРУ получил псевдоним «Экьют».
Улов был впечатляющим. В апреле 1958 года Кович встретился с «Экьютом» в отеле «Крийон» в Париже. За семь месяцев до этой встречи, в октябре 1957 года, Советы потрясли мир запуском первого искусственного спутника Земли. Теперь Федеров сообщил Ковичу, что в следующем месяце, 15 мая, состоится еще один запуск ракеты. Более того, добавил Федеров, в конце августа русские запустят в космос собак, помещенных в контейнер.
Точно 15 мая, как и предсказал «Экьют», Советы запустили Спутник-3, и торжествующий председатель Совета Министров Никита Хрущев высмеивал более мелкие американские спутники, вращавшиеся вокруг Земли подобно «апельсинам»[169]. 29 августа Кович встретился с Федеровым еще раз, теперь уже на конспиративной квартире в Берлине. В ожидании второго завтрака они слушали Московское радио. Неожиданно диктор прервал передачу сообщением о том, что Советы запустили в космос двух собак, которые благополучно приземлились на парашюте.
Федеров захохотал. «Что вы думаете по поводу моей информации?» — спросил он. Кович считал ее прекрасной. В течение трех лет Кович руководил Федеровым, но контрразведка в штаб-квартире была скептически настроена в отношении последнего. Несмотря на обилие информации, которую он передавал ЦРУ, его заклеймили как возможную советскую подставу.
Федеров много разъезжал: за более чем три года Кович встречался с ним в Париже, Ницце, Берне, Женеве и Берлине. Еще раньше у них была встреча на французской Ривьере, и именно там, как заявил Голицын, анализируя досье Ковича, Советы, должно быть, завербовали сотрудника ЦРУ.
