— Я всегда сожалел об этом, — признался Ивон Роделек. — Но мои попытки уговорить Жака исключить некоторые страницы оказались напрасными. Юный автор неизменно отвечал: «Я написал и всегда буду писать только то, что я думаю, иначе я был бы неискренним по отношению к себе самому».

— Суд благодарит вас, мсье Роделек, и считает необходимым отметить, прежде чем вы покинете зал заседаний, важность того благородного дела, которым вы с вашими сотрудниками заняты в тиши института в Санаке.

— Я предпочел бы, господин председатель, — ответил старик угасшим голосом, — никогда не удостаиваться подобной похвалы в таком месте и при таких обстоятельствах.

Сгорбившись и опустив голову, Ивон Роделек направился к выходу. Этот прекрасный человек не сознавал, какое впечатление его спокойные и взвешенные, трогательные в своей искренности показания произвели на суд, присяжных и всех присутствующих.

Даниель Жени испытывала те же чувства, что и большинство из находившихся в зале людей. Даже не прилагая особых усилий, благодаря только своему здравому смыслу и благородству, директор института пролил свет на темную до тех пор личность подсудимого. Кульминацией в его долгом выступлении был тот момент, когда у обвиняемого после прямого вопроса учителя потекли из потухших глаз слезы. Завеса вдруг спала, и Даниель, как и многие другие, подумала, что сильный человек, способный плакать, должен иметь сердце. Эта мысль резко ослабила впечатление от животной физиономии, сквозь которую стало вдруг проглядывать человеческое лицо. Она убеждала себя, что слезы сделали Вотье почти красивым. Может быть, ей это только казалось? Однако она была уверена, что заметила в ту минуту выражение чувства на грубом, бесстрастном лице. У нее было ощущение, что слепоглухонемой видел и слышал лучше, чем нормальные люди, — таким внезапно открытым выглядело его лицо.

Впрочем, это была только искра, которую усилием воли Вотье быстро погасил и снова надел маску бесчувственного монстра. Теперь, снова всматриваясь в него, Даниель спрашивала себя, не стала ли она, как и все присутствующие, жертвой коллективной галлюцинации? Но нет, «зверь» плакал…

— Доктор Дерво, — сказал председатель после традиционного выяснения личности свидетеля, — нам известно, что, имея обширную клиентуру в Лиможе, вы работаете одновременно в институте в Санаке, где бываете три раза в неделю для оказания медицинской помощи воспитанникам. Следовательно, когда в этом была нужда, вам приходилось лечить Жака Вотье?

— Да, действительно. Но я должен сразу сказать суду, что благодаря своим исключительным физическим данным Жак Вотье почти никогда не болел. На другой день по прибытии в Санак я тщательно его обследовал в присутствии мсье Роделека. Состояние здоровья ребенка было нормальным. Впоследствии он удивительно быстро развился. Поэтому мсье Роделек без всяких опасений мог заниматься его воспитанием, в чем он достиг замечательных успехов.

— Свидетель считает, что воспитание, данное Жаку Вотье мсье Роделеком, — замечательное? — с иронией спросил генеральный адвокат Бертье.

— Надо быть просто недобросовестным, чтобы не признать этого. И мое мнение тем более беспристрастно, что, в отличие от членов братства Святого Гавриила, я всегда верил не в чудо, а в науку. Мсье Роделеку удалось постепенно преодолеть физическую ущербность Жака Вотье, лишенного некоторых чувств, интенсивным развитием тех, которые у него оставались и нормально функционировали. В отличие от мсье Роделека я всегда считал, что доброта прекрасно может существовать без того, чтобы на нее навешивать религиозный ярлык. Поэтому, когда через несколько дней после прибытия Жака Вотье мсье Роделек высоко отозвался об уме своего нового ученика, я сказал ему примерно следующее: «Почему бы вам не попытаться воспитать этого маленького Жака, не забивая ему голову Евангелием? Доверьтесь больше естественному ходу вещей, хотя бы по системе Жана Жака Руссо, которую он описал в „Эмиле"».

Мсье Роделек ответил, что если мне положено заниматься телом Жака, то он займется его душой. «Вдвоем мы прекрасно сделаем то, что нужно», — заключил он. И вот теперь, несмотря на видимость, свидетельствующую против нас, я продолжаю упорно думать, что мсье Роделек и я прекрасно сделали свою работу.

— То есть, если суд понимает правильно, — резюмировал генеральный адвокат Бертье, — свидетель готов разделить с мсье Роделеком ответственность за воспитание Жака Вотье, приведшее его к преступлению?

— Я горжусь тем, — резко ответил доктор Дерво, — что в течение многих лет работал с человеком такого масштаба, как Ивон Роделек, помогая ему облегчить судьбу несчастных детей, и категорически протестую, когда, обвиняя, справедливо или несправедливо, одного из этих детей в преступлении, хотят заставить думать, что оно является закономерным следствием воспитания, полученного в Санаке. Это безумие! Поверьте, господа, если бы этих зверенышей не подобрал и не воспитал такой человек, как Ивон Роделек, они, по мере того как возрастали и увеличивались их желания и аппетиты в хаосе животной жизни, становились бы страшной опасностью, даже бичом для общества. Мир должен благодарить таких людей, как Ивон Роделек. И я утверждаю: если есть на земле школа, совершенно несовместимая с какой бы то ни было преступностью, так это — институт в Санаке, где главный принцип воспитания детей — любовь к ближнему.

— Суд, — заявил председатель, — только что публично воздал должное мсье Роделеку, чтобы показать, что он ни на мгновение не ставит под сомнение качество его воспитания. Поскольку вы были врачом в институте, не могли бы вы нам объяснить природу некоторых неожиданных рефлексов Жака Вотье, вроде его попытки самоубийства после первого свидания с матерью?

— Этот случай надолго меня озадачил. Мы много говорили об этом с мсье Роделеком и согласились в одном: паническое бегство ребенка от матери доказывает, что отвращение к ней — а это именно отвращение — очень давнего происхождения. За несколько месяцев мсье Роделеку с его редким терпением удалось изменить чувства Жака. К несчастью, в своем стремлении сделать добро воспитатель, по-видимому, слишком идеализировал понятие «мать» в возбужденном сознании ребенка. Входя в приемную, где его ждала воображаемая чудесная мама, он надеялся встретиться почти с идеальным существом. Но, подойдя к мадам Вотье и почувствовав ее запах, он резко изменился в лице. Он мгновенно вспомнил, что это присутствие ему ненавистно, и в то же время понял, что эта ненавистная женщина и есть та самая идеальная мать, представление о которой ему — не без труда, правда, — внушил мсье Роделек. Он был потрясен. Ивон Роделек в тот же вечер признавался мне: «Это ужасно, доктор. Ребенок убежден, что я его обманул, внушая идеальное представление о человеке, который таковым для него не был. Если эти сомнения в отношении меня не развеются, я ничего не смогу от него добиться. Вы так же, как и я, знаете, что никогда нельзя обманывать доверие нормального ребенка и тем более — ненормального. Вся моя система построена на абсолютном доверии ученика к учителю. Вы сами увидите, что положение тяжелое. Помогите мне, доктор».

Поскольку он был уверен, что Жак никогда не полюбит мать, я посоветовал сосредоточить его внимание на каком-то другом образе — лучше всего было бы, если бы чья-то нежность заменила ему материнскую. Мсье Роделек часто говорил мне о Соланж и о ее письмах к Жаку. Он считал, что Соланж могла бы заменить ему мать и, может быть, впоследствии даже стать ему женой. Он напомнил мне, что в свое время я советовал ему не забивать голову Жака Евангелием, и добавил, что после долгих размышлений он решил в некотором смысле последовать моему совету — сделать из Жака человека в полном смысле этого слова. Чтобы достигнуть этой цели, он хотел рассчитывать на меня. Я был счастлив, что этот святой человек принял решение в согласии с законами природы, и обещал ему помочь чем смогу. В свою очередь я стал с большим любопытством приглядываться к этому мальчику, которым мсье Роделеку и мне предстояло заниматься особенным образом. В то время как его воспитатель внушал ему основные понятия, я внимательно следил за его физическим развитием. Очень скоро я отметил, что сексуальный инстинкт будет играть в его жизни слишком большую роль. Жак не сможет обойтись без женщины. Своими наблюдениями я поделился с мсье Роделеком. Мы знали, что девушка думает только о Жаке. Почему бы так не могло быть и с молодым человеком? У него все это было еще на стадии невыраженного желания. Жак знал в самой общей форме — в четырнадцать лет мы давали это предварительное знание всем нашим глухонемым и слепым, — что такое женщина и половой акт, но, поскольку он был слепоглухонемым, проблема оставалась слишком деликатной. Прекрасный воспитатель, но очень набожный человек, мсье Роделек полагал, что все в руках Божьих, два существа соединятся только тогда и так, как этого захочет Провидение. К сожалению, мне было лучше знать, что неловкость мужчины при первом физическом контакте может этот союз непоправимо испортить. Мне нетрудно было представить, что от Жака с его тройным недугом можно было ждать любых неловкостей.