— Пташки-голубки. Ладно, все на берег. Время поговорить.

Он вынул одежду наших размеров, щетку и расческу.

— С кем? — спросил я, торопливо одеваясь.

— С Генеральным секретарем Объединенных Наций, — просто сказал он.

— Господи Иисусе.

— Вроде того, — согласился Билл.

— Как с Томом? — спросила Норри. — Он в порядке?

— Я говорил с Пэнзеллой, — ответил Билл. — С Мак-Джилликади все нормально. Он некоторое время будет похож на клубничный йогурт, но ни— каких серьезных повреждений…

— Слава Богу.

— Пэнзелла привезет его сюда вместе с остальными через… — он сверился со своим хронометром, — …через пять часов.

— Нас всех? — вскричал я. — Какой же величины этот корабль? Я скользнул в ботинки.

— Все, что я знаю, это мои приказы, — сказал Билл и повернулся, чтобы идти. — Я должен проследить, чтобы вы, все шестеро, были доставлены на Скайфэк как можно скорее. Еще я должен — надеюсь, вы помните, — держать рот на замке.

— Почему Скайфэк? — снова поинтересовался я.

— А что, если остальные не захотят быть добровольцами? — спросила Норри.

Билл обернулся, искренне изумленный.

— Что?

— Ну, у них нет таких личных мотивов, как у нас с Норри.

— У них есть гражданский долг.

— Но они штатские.

Он все еще не мог понять.

— Разве они не люди?!

Норри сдалась.

— Ведите нас к Генеральному секретарю. В тот момент никто из нас не понял, что Билл задал действительно хороший вопрос.

Токугава был в Токио. Тем лучше; в его кабинете для него все равно места не было. Семеро штатских, шесть военных офицеров. Трое из последних принадлежали к Космической Команде, другие трое были национальными военными. Все тринадцать имели высокий ранг. Это было бы очевидно, даже если бы они были голыми. Все до одного держались спокойно, сдержанно, ни один не сказал лишнего слова. В этой комнате ощущалось достаточно власти, чтобы протрезвить и последнего алкаша.

И это была взволнованная власть, нервная власть, столкнувшаяся не с формальным случаем, а с подлинным кризисом, слишком хорошо сознающая, что делает историю. Те, кто не выглядел свирепыми, выглядели чрезвычайно серьезными. Шут, который оказался бы перед владыками, настроенными таким образом, принял бы яд.

А потом я заметил, что все военные и один штатский героически старались наблюдать одновременно за всеми в комнате и при этом не выглядеть подозрительно. Я упер руки в боки и расхохотался.

Человек в кресле Кэррингтона — простите, Токугавы, — явно удивился.

Не оскорбился, не рассердился даже — именно удивился.

Нет смысла описывать внешность или перечислять достижения Зигберта Вертхеймера. К моменту написания этих строк он все еще Генеральный сек— ретарь Объединенных Наций, и его фотографии в средствах массовой информации, как и список его действий, говорят сами за себя. Добавлю только, что он оказался (неизбежно) ниже ростом, чем я ждал, и плотнее. И еще одно, совершенно субъективное и аполитичное впечатление: в те первые секунды оценки я решил, что его знаменитое мрачноватое достоинство, столь излюбленное политическими тележурналистами, есть черта скорее присущая изначально, чем приобретенная. Она была причиной его внушительной карьеры, а не результатом. Он вовсе не казался человеком, лишенным чувства юмора, но был искренне удивлен тем, что кто-то нашел смешную сторону во всей этой суматохе. Он выглядел невероятно усталым.

— Над чем высмеетесь? — вежливо спросил он. Он говорил с едва заметным акцентом.

Я покачал головой, продолжая безудержно хихикать.

— Не уверен, что смогу вам это объяснить, господин Генеральный секретарь. — Что-то в выражении его губ заставило меня попытаться. — С моей точки зрения, я только что вошел в фильм Хичкока.

Он задумался над моими словами, на мгновение представил, каково это — быть обычным человеком, брошенным в компанию возбужденных львов, и только усмехнулся.

— Тогда по крайней мере мы можем попытаться сделать диалог живым, — сказал он.

Большая часть его усталости была результатом плохой переносимости низкой гравитации — неудобства от того, что жидкость приливает к верхней части тела, чувства переполнения в голове и головокружения. Но это сказывалось только на его теле.

— Давайте продолжим. На меня произвели большое впечатление ваши фильмы, мистер…

Он глянул вниз, но нужной ему бумаги там не оказалось. Она была в руках у американского военного, а русский заглядывал ему через плечо. Прежде чем я успел ему подсказать, он закрыл глаза, подтолкнул свою память и, продолжил:

— …Армстед. У меня есть три копии «Звездного танца», и первые две истерты до дыр. Я недавно посмотрел ваши собственные выступления и поговорил с несколькими вашими бывшими учениками. Есть работа, которую необходимо сделать, и я полагаю, что вы с вашей труппой — именно те люди которые на это способны.

Я не хотел навлекать на Билла неприятности, поэтому я изобразил на лице непонимание и ждал.

— Чужаки, с которыми столкнулись вы с Шерой Драммон, были замечены снова. Они, похоже, обращаются по стационарной орбите вокруг Сатурна уже около трех недель. Мы не заметили ничего, что свидетельствовало бы об их намерении переместиться ближе к нам или, наоборот, уйти в космос. Были посланы радиосигналы, но нам ничего не ответили. Будьте добры, скажите мне, когда я перейду к новой для вас информации.

Я знал, что он застал меня врасплох, но не сдался сразу. При низкой гравитации, если вы разливаете молоко, у вас часто есть шанс его поймать.

— Новой для меня? О Господи, да все это…

Он снова усмехнулся.

— Мистер Армстед, у нас в Объединенных Нациях есть поговорка: «В космосе нет секретов».

Это правда, что между всеми людьми, которые выбрали местом своего обитания космос, существует особенная и более крепкая связь, чем между любым из них и кем-то, кто провел всю жизнь на Земле. Несмотря на всю свою ширь, в смысле человеческих отношений космос всегда был теснее про— винциального городка. Но я не ожидал, что Генеральному секретарю это известно.

Я все еще взвешивал и оценивал, а Норри уже ответила:

— Мы знаем, что должны направиться к Сатурну, господин Генеральный секретарь. Мы не знаем, как это осуществится и что будет, когда мы добе— ремся туда.

— И, кстати сказать, — добавил я, — не знаем, почему это совещание проходит в Скайфэке. Но мы понимаем, каковы последствия столь долгого путешествия для нас лично — вы, должно быть, знаете, что мы это понимаем; и мы знаем, что лететь — наш долг.

— Я на это и надеялся, — с уважением закончил он.-Я не стану унижать вашу храбрость словами. Лучше я отвечу на ваши вопросы.

— Один момент, — вмешался я. — Мы понимаем так, что вам нужна вся наша труппа. А нас с Норри вдвоем недостаточно? Мы лучшие из танцоров.

Зачем вам увеличивать груз?

— Величина груза для нас не главное, — сказал Вертхеймер. — Вашим коллегам будет предоставлена возможность сделать свободный выбор. Но если есть такая возможность, чтобы они к нам присоединились, я бы хотел, чтобы было так. — Зачем?

— Там будут четыре дипломата, — сказал Вертхеймер. — Требуются четыре переводчика. Господин Штайн владеет бесценным опытом экспертизы, он уникальный специалист. Господин Бриндл может помочь нам выяснить ответ чужих на визуальные сообщения, разработанные компьютером на основе записей «Звездного танца» — та же самая разновидность расширенного словаря, который он сейчас делает для вас. Он будет также служить нам мирным предлогом, чтобы проверить реакцию чу— жаков на лазерные лучи.

Его ответ вызвал у меня несколько серьезных возражений, но я решил оставить их на потом. — Продолжайте.

— Что касается других ваших вопросов, мы — гости «Скайфэк Инкорпорейтед» из-за ряда совпадений, которые почти склоняют меня к мис— тицизму. Необходим некоторый баллистический переход, чтобы доставить экспедицию к Сатурну целесообразным образом. Этот переход, называемый переходом Фрайзена, лучше всего начинать со второй резонансной орбиты.