Разница между мною и, например, Мэнсоном[47] заключается в том, что он играет в покер и все остальные тоже играют в покер, — а я играю в блэкджек. Возможно, он бы и не хотел играть именно по таким правилам, но так уж получилось. А я — с теми картами, что мне были сданы, — играю в совершенно иную игру. Используя то, что мне перепадает, я встраиваю окружающих в картину неожиданным и неприятным для них способом. Так, при помощи разных методов — визуального ряда, музыки, архетипов — я получаю от них положительный стресс, а они от меня — отрицательный. Все дело в том, как распорядиться тем, что у тебя есть.
Овеществление существующих стереотипов и подтверждение того, что, по христианским представлениям людей, делают сатанисты, — то есть принесение в жертву животных, убийство людей, кражи, уничтожение частной собственности, асоциальное поведение — служит лишь на пользу и на укрепление системы и означает, что игра идеттак, как и должна идти. В иудео-христианской системе ценностей быть преступником действительно приемлемо, потому что за решеткой, где вас можно запереть и тыкать в вас палками, невозможно оставаться угрозой для общества. Таким образом они получают положительный стресс, а вы — отрицательный. В этой модели нет ничего от сатанизма».
Вместо этого ЛаВей призывает своих ведьм и магов тренировать какое-то одно умение, один навык и доводить его до совершенства; развить нечто, к чему у вас есть предрасположенность, что вы умеете делать очень хорошо, до такой степени, чтобы научиться делать это неосознанно — например, играть на гобое, или строить с нуля макеты городов, или рисовать лошадей, похожих на лошадей. Когда вы настолько полно и хорошо изучите предмет, что он становится как будто вашим отдельным миром, путем бесконечной практики вы наконец приходите к тому, что при выполнении этого чего-то вам даже не надо задумываться. Таковы магические медитации, трансы, переживания состояний вне тела, наконец, использование магом, стоящим в центре круга и произносящим слова, известные ему одному, тайных техник — все укладывается в эту картину. «Это относится и к музыке, и к магии, — утверждает ЛаВей. — Когда это становится формой самовыражения, когда первое место занимает автопилот, а средство передачи становится второстепенным — именно тогда я перестаю осознанно контролировать как метод, так и инструменты, которые использую.
Единожды вы ознакомились с вашими инструментами, вам следует о них забыть, поскольку в противном случае постоянные мысли о них лишь выведут вас из состояния равновесия. Только для тех литературных онанистов, что изводят тонны бумаги и бесконечные часы, чтобы ничего не сказать, типов, «катающих маленькие шарики из говна», важнейшим фактором является концентрация на том, что служит лишь проводником мысли. Мало того что такой подход ухудшает конечный результат, он еще и опровергает саму цель. Чтобы сделать невозможное, требуется перестать осознавать, посредством чего совершается нечто и каков его механизм. Например, Нижинский так объяснял эффект зависания в воздухе, который производили его прыжки: «Взлетев, я просто делаю паузу». Истинные маги делают простейшие вещи невинно, подобно детям, ибо сосредоточиваются лишь на конечном результате. Я хочу писать музыку такой, какой я ее слышу. Цель оправдывает средства, а средства теряют свою важность».
Дабы вызвать своих демонов созидания, ЛаВей использует разные формы художественного самовыражения. Хотя он и записал ряд смелых песен и собрал несколько саундтреков, главная его страсть — это динамическая обработка музыки, написанной уже давно, но с тех пор забытой. Лишь недавно ЛаВей согласился представить вниманию более широкой публики некоторые свои музыкальные композиции и обработки. Кроме того, он в течение последних лет произвел на свет несколько весьма необычных рисунков и фотографий. В то время, когда лишь Чарли Аддамс[48] и иллюстраторы «Странных сказок» («Weird Tales») делали свою темную и мрачную работу, ЛаВей рисовал и выставлял удивительные, наполняющие безотчетным страхом картины. Его произведения, где одни фигуры преследуют другие, выполнены в бледной и неяркой манере, а некоторые рисунки, практически примитивные из-за демонстративноразмытого, вневременного фокуса, приходилось вообще убирать с выставки, потому что они были «слишком неприятными». То же качество свойственно и его фотографиям, изображающим одинокие, унылые сцены, которые угодили бы лишь извращенному вкусу.
Говоря о силе, воплощенной в отчуждении, и об интересе к тем вещам, которые большинство людей списывают со счетов как старые или незначительные, ЛаВей поясняет: «Нечто, что когда-то было важным, может быть, теперь и забыто большинством, но из-за того, что некогда это было достоянием миллионов, в этой сущности скрыта сила, которую можно собирать, как урожай. С определенной песней или фактом, к примеру, может быть связан такой гигантский пласт, что он не может весь умереть, а лишь лежит, как вампир в гробу, и ждет, пока его вновь вызовут к жизни из могилы. К примеру, в том, что первую фотографию массовой всемирной конгрегации Церкви Сатаны сделал именно Джо Розенталь-тотже человек, что сделал, пожалуй, самую известную фотографию в мире, — водружение флага на Иводзима,[49] — значительно больше оккультного смысла, чем в бесцельном заучивании гримуаров и в ведьминских алфавитах. Люди спрашивают меня, какую музыку лучше использовать при проведении ритуалов, какая оккультная музыка лучше всего. На это я обычно отвечаю, что только в том отделе музыкального магазина, где меньше всего людей, можно с гарантией найти оккультную музыку. В этом и заключается сила давно утерянных массовых ценностей. Поэтому меня раздражают люди, которые морщат носы и спрашивают плаксивым голосом: «Зачем это вообще знать?!» Затем, что некогда в Америке это знал каждый.
Представьте себе хранилище энергии, созданной некими генераторами, а потом забытой. Это своего рода паровой котел, который только и ждет, как кто-нибудь даст ему выпустить пар. «Вот я, — манит он, — вся моя энергия ждет тебя, и тебе только и нужно, что открыть дверь. Из-за своей алчности человек низвел меня до состояния сомнамбулического существования и заставил жить мечтами о древних временах, хотя некогда я был столь важен для него». Подумайте об этом. Песня, которая некогда была на устах миллионов, теперь звучит только из вашего рта. Что в ней? Что пробуждают, к чему взывают вибрации этой конкретной мелодии?
Что они открывают? Старые боги лежат в спячке, они ожидают своего времени».
В качестве метафоры для использования отчуждения в высшем своем выражении ЛаВей использует образ вампира. Он начал исследования вампиров в 40-х и 50-х годах и включил эту тему в свои еженедельные лекции. Флореску и МакНелли (авторы книги «В поисках Дракулы») и Леонард Вулф (автор книг «Аннотированный Дракула» и «Сон Дракулы») связались в ЛаВеем в самом начале разработки своих проектов, потому что на то время он был единственным, кто исследовал вампиров. В 1988 году в немецком журнале Tempo ЛаВея назвали «Главным идеологом современного вампиризма». После того как Церковь Сатаны ушла в подполье, его пригласили вести «Дракулатуры» в Трансильвании, но он отнесся к этому предложению сдержанно. Заинтересованные лица хотели, чтобы он выступал под прозванием «Дьявольского человека». В 1969 году ЛаВей использовал номерные знаки с надписью «VAMPYR» (на дополнительном значилось «NOS4A2»,[50] и, конечно, это именно он впервые ввел термин «психологический вампир» в своей «Сатанинской Библии», — это выражение прочно вошло в повсеместное употребление.
Когда ЛаВей вел свою колонку «Письма Дьяволу» в национальном таблоиде конца 60-х годов, у него не раз был повод объяснить традицию, окружающую вампиров, и также поговорить о более глубоких смыслах, лежащих за этими представлениями. Корни питья крови лежат в поглощении объекта любви. Кровь, или «базовые соли», являлись приемлемыми эвфемизмами для обозначения жидкостей, связанных с сексуальной секрецией (спермой или влагалищными выделениями) в XVII–XVIII веках. Наша жажда метафорической крови также представляет тягу к запретному, к тайному, к спрятанному, и она шокирует именно потому, что запретна. Тайное восхищение вампирами становится более интенсивным по мере развития технологического общества. Коновалы и мясники не всегда воспринимались с отвращением, их считали просто профессионалами. Все видели тогда и большее количество крови — убивали друг друга, вели войны с помощью мечей, видели склепы и погосты. Все то, что отдалено от нашего каждодневного опыта, ныне становится более шокирующим, более неотразимым и привлекательным. Мы сейчас защищены, изолированы. Мы никогда не видели крови в своем чистом, стальном и каменном, хромовом и стеклянном окружении. Но по мере того как мы уходим в сторону все большей конфронтации с кровью, знания о вампирах утончились. То, что мы признаем сейчас чертами, характерными именно для вампиров, является относительно недавним феноменом, почерпнутым в основном у Брема Стокера, а затем в Голливуде.
