доставшаяся ему по наследству от одного из ранних членов Церкви. Из-за несколько извращенного благоговения, которое ЛаВей испытывает перед неодушевленными предметами, слова на бумаге и фильмы оказывают на него значительно большее воздействие, чем живые люди. Подобно тому как ЛаВей всегда испытывал тягу к идеям, чуждым или даже пугающим других, так же его приводят в восхищение дома, стоящие чересчур близко к вынесенным на эстакады фривеям, за границей тротуара, кое-как насаженные на сваи; дома буквально «на краю», где нормальным людям было бы крайне неуютно. Старые или необычные машины, сомнительные бульварные книжки, желтая пресса… ЛаВей — собиратель «странностей», которые остальные не замечают, игнорируют или избегают, считая их пугающими, отвратительными. Принадлежащие ему вещи (или идеи) лишь в том случае вызывают чью-то зависть, если представляют собою какую-то материальную ценность, и тогда те не очень щепетильные люди, что вечно увиваются рядом с ним, пытаются присвоить их, даже если это приводит к судебным разбирательствам.
Но возможно, именно из-за восхищения, которое ЛаВей испытывает к уникальным вещам, — утерянные предметы, которые у него исчезли, часто возвращаются спустя много лет. Похоже, что ЛаВей — своего рода центр притяжения старых и редких книг, например; их он считает физическими явлениями, в которых сохраняется и живет наше прошлое. Ко всем книгам он относится с исключительной осторожностью и доходит до того, что даже многим старым друзьям просто запрещает к ним прикасаться. На табличке в одной из секций его обширной библиотеки написано; «Тем, кто снимет книгу с этих полок, ампутируют руки». «Всегда, когда с этими книгами обращаются не так, как надо, — предупреждает ЛаВей, обводя жестом забитые книгами полки, — происходит что-то нехорошее, как будто они живые. Если кто-то принесет им вред, позже я узнаю, что с тем человеком произошла какая-то трагедия». Такой же эффект на людей производят и клавиатуры ЛаВея. Вообще он — человек, живущий в ракушке, м в его жизни постоянно присутствуют лишь немногие. Если кто-либо вторгается в частные владения ЛаВея без приглашения или оскверняет атмосферу помещения, куда ему позволили войти, нарушителю остается винить лишь самого себя в том несчастье, которое позже настигает его.
Однако, пусть и таким необычным способом, Антон ЛаВей все же сохраняет для нас наше прошлое, ценит его, не дает ему умереть и потерять актуальность. Все утверждают, что переживать прошлое заново бессмысленно и невозможно; а ЛаВей, напротив, призывает своих последователей к тому, чтобы жить в мире по своему выбору, созданному собственноручно. Вернуться во времени, чтобы вновь ощутить те миры, которые вы некогда упустили из виду, или вернуться в ту эпоху, которая вдыхала в вас силы, по мнению ЛаВея, — это не просто один из способов жить, это необходимость. «В желании дотянуться до других миров нет ничего преступного. Да, вас могут обложить за это налогом, но в тюрьму за создание собственного частного мира не посадят… пока. Театральная постановка собственного мира — это здорово, это поглощает с головой. Вам скажут: «нельзя двигаться назад», «нельзя жить в прошлом». Но почему? Говорят: «Оставьте все это позади и переходите к другим вещам»… Чушь! Это все — выражение современной культуры, обходящейся с ценностями как с расходным материалом. Такая техника поголовного усреднения, попытка избавления оттого, что я называю «прошлыми ортодоксиями». Ведь именно наше прошлое делает нас уникальными, соответственно экономический интерес требует, чтобы это прошлое было у нас отнято, дабы нам можно было продать новое улучшенное будущее. Наше общество зависит от одноразового мира, который можно выкинуть, а на его место вставить мир, полностью обновленный во всем, включая людские отношения. А мы плачем, не хотим расставаться с дорогими нам моментами, хотим, чтобы эти мечты, озвученные лишь шепотом, эти мучительные ночи остались с нами навсегда, — мы хотим ухватить их и не дать им просочиться сквозь пальцы. И я призываю: «Не дайте этому произойти. Пусть вещи будут там, где вы хотите, а остальной мир пускай мирится с этим»».
То, как ЛаВей защищает право человека на жизнь в воссозданной им самим культурной среде, не ограничивается лишь простыми развлечениями. Материализация определенных периодов со свойственной им музыкой, одеждой, манерами и культурой речи — всем тем, что уже забыто, — дает потенциальному магу беспрецедентную силу. У ЛаВея есть даже теория, что, если позволить человеку жить именно в той эпохе, которая ему наиболее комфортна, можно увеличить продолжительность его жизни — практически остановить время. Кажется, что сам ЛаВей за последние двадцать лет вовсе не изменился. Фактически и идеи его остались теми же, что и в десять лет, только с тех пор он нашел способы более полно оформить их. Он живет в мире, где чувствует себя счастливым.
Такая замкнутая и самоценная среда может быть выражением уникального знания, секретов, причастными к которым вы можете быть, а это в свою очередь придает вашему миру еще большую магическую силу. Сатана всегда был хранителем секретов, и, по мнению ЛаВея, секретность есть не что иное, как процесс набирания мощи. «Тайная организация является тайной не просто для того, чтобы сохранить в секрете некий корпус информации, а с тем, чтобы черпать мощь из обладания и передачи тайн своим членам. Процесс обучения и, что самое важное, хранения тайной информации, дает вам силу. Если вы просто перескажете суть тайны кому-то, этот кто-то ничего, в сущности, не узнает — так фокусник может объяснить, как выполняется фокус, но он не может провести вас через все те годы тренировки и практики, которые ушли на то, чтобы научиться показывать этот фокус за несколько коротких минут».
Хранение тайн других людей, порой таких, в которых они сами себе не могут признаться, подобно несению денной и нощной службы у Ворот Ада. ЛаВею близок образ гадателя Аполлония из романа Чарльза Финнея «Цирк доктора Лао». Когда в шатер гадателя приходит немолодая женщина с желанием услышать, что вскоре ей суждено повстречать красавца-мужчину или что ее ожидает приключение, Аполлоний вынужден сказать ей: «Завтра будет как сегодня, и послезавтра будет то же, что и позавчера; все отведенные вам дни предстают передо мною как унылая безмолвная череда часов. Вам никуда не поехать, не подумать новых мыслей, не испытать неизвестных страстей. Когда вы умрете, вас похоронят и забудут, и на том все закончится. И для всего того, что вы могли бы поколебать своим существованием — для добра и зла, созидания и разрушения, — вы совершенно безразличны, вы могли бы не рождаться».
«Я не могу говорить людям, что думаю на самом деле, ведь, как и у Аполлония, у меня в руках заряженное ружье. То, что я вижу в людях, — правда, но подносить к их лицам огромное зеркало — неоправданно жестоко, а во мне нет этой жестокости в достаточной мере, чтобы так ею распоряжаться. Я не могу сообщать людям то, что их разрушит. Возможно, для меня это было бы и лучше, и менее огорчительно, но я сдерживаюсь, ибо, когда эти слова исходят от меня, они звучат иначе. Лишь я, и только я могу заставить людей почувствовать удовлетворение, даже удовольствие от наличия в них тех самых несовершенств, которые другие клеймят, — точно так же я, и только я могу полностью обрушить мир человека, указав ему на недостатки, на которые ему, возможно, до меня уже указывали другие. А если у вас есть такая сила, то вы не особенно стремитесь разбрасываться впечатлениями, так как знаете, что можно сделать одним словом. Это инструмент, который используется только с целью сознательного разрушения, как проклятие. Я даже стараюсь так не думать о некоторых людях. Когда это исходит от меня, это опасно. Проклинать людей ими самими — это худшее проклятие».
Как говорит ЛаВей, в людях его зачастую восхищает то, что другим показалось бы достойным порицания. Одна из сильных сторон философии сатанизма — это умение взять такое свойство себя самого, которое большинству показалось бы бременем, и вывернуть его, заставляя работать на себя, а не против себя. Возможно, именно здесь выполняется сатанистская идея переворачивания: законченный сатанист берет догмат зла, считающийся таковым в иудео-христианском обществе, ставит с ног на голову и возвращает обратно. В соответствии с правилом ЛаВея, гласящим, что сатанист — это «девять частей респектабельного и одна часть возмутительного», в эру, наступившую после 1966 года,[46] представления о Сатане, церкви, религии, Библии должны быть переосмыслены. «Чтобы стать действительно оскорбительными в глазах общества, заставьте отчуждение работать на вас. Используйте их собственные страхи против них — возьмите данность и бросьте в лицо своим обвинителям, чтобы они получили с лихвой сверх того, чего хотели.
