Произведенный в полководцы Юрий с законными опасениями двигался вперед. Казалось, медленно шли насады по Оке. Шли — не шли. А ведь уже приближается место, где в устье реки Цевили зеленеет немалый остров Исады. Отсюда — начало боевых действий. У князя на душе кошки скребли.

Взбрело же в голову тетушкину супругу Боброку отъехать вместе с женой в Литву! Вот был бы подходящий глава похода! И дядюшка Храбрый вдруг занедужил, подвел племянника под монастырь! Сам братец-Васенька не воин, но задира. Братними руками ткет себе славу! Трудись, воюй, побеждай! А кого из бояр отрядил в помощники? Молодняк; Федя Голтяй-Кошкин с братом Мишей, младшие сыновья старика Федора Андреича. Еще нижегородские наместники Григорий Владимирич да Иван Лихорь город сдали, а брать города сумеют ли? Еще государев друг по Коломне Иван Бренок, не родич ли того Михаила Бренка, что надел на Куликовом поле великокняжью одежду да первым и погиб? Хвала Богу, один затесался опытный воин, Владимир Данилович Красный-Снабдя, куликовский герой, отпущенный по настоянию матуньки, да стар уже, под стать князю Серпуховскому. Еще дядюшка своего воеводу отпустил, Акинфа Федоровича Шубу, тоже белым-бел, как зима. Ну, увязался Иван Всеволож, этот молодой дипломатик. Воин ли он? Бывший дядька Борис Галицкий не поехал, отговорился надобностью побывать у родных в Звенигороде. Послал своего служебника, молчуна Ивашку Светёныша. Есть, хотя странный, да верный слуга у Юрия.

В носу лодьи рядом с князем стояли Снабдя и Всеволож. Последний рассказывал об осаде Царьграда неверными.

— Турки со всех сторон окружили город и переняли пути по воде и по суху. Так стояли семь лет. Царь с патриархом пришли в великое оскудение. Наш государь был вынужден послать милостыню серебром — двести тысяч. Святейший отблагодарил великим поминком — чудной иконой с изображением Спаса, ангелов, апостолов и праведников. Все в белых ризах. Михаил Тверской тоже помог Царьграду. Получил икону Страшного суда.

— По князю и поминок, — позлорадствовал Снабдя, не могший простить Михаилу отсутствия при Донском побоище.

Акинф Федорович Шуба, дядюшкин воевода, бывавший в земле булгар, подошел и начал говорить, что они не имеют духа воинского по излишнему прилежанию к торговле и земледелию. Снабдя похвалил это прилежание и напомнил, что при голоде на востоке княжества булгары кормят нас хлебом. Иван Всеволож вставил жесткое слово о ненависти их к христианской вере. Привел случай с богатым купцом Авраамием, прибывшим в Великий Булгар торговать и не пожелавшим, как водится, поклониться Магомету. Его бесчеловечно умертвили.

Юрий, утомясь слушать, спустился в нижние помещения. Повечерял, ибо тьма уже приближалась. А после устроился на ночь в отведенной ему каморе, где Ивашка Светёныш загодя разостлал постель.

Лежа на жесткой судовой койке, князь мечтал погрузиться в сон. Однако немолчный скрип старых деревянных снастей напрочь отгонял его. Вместо собственных, принявших волшебные виды, переживаний в глазах стоял братец-государь с вынужденной улыбкой и внутренним гневом отпускавший новгородских послов. Не повезло ему с Господином Великим! Много обид накопил на изворотливых вольнолюбцев с Волхова: тайно переговариваются с Витовтом, самовольно торгуют с ливонскими немцами, на остережения из Москвы отвечают дерзко. Решил Василий отнять у них Двинскую землю. Двиняне, утесняемые корыстным новгородским правительством, обрадовались руке Москвы. Города Заволочья охотно открывали московлянам ворота, принимали наместников. Даже тамошние воеводы Господина Великого поддались Василию. Новгородцы в полном смятении бросились к великому князю. Как им теперь получать для покупателей из неметчины закамское серебро, сибирские меха, ловчих птиц и прочие выгодные товары? Василий не пожелал н слушать об уходе из Двинской земли. Юрий прекрасно помнил его высокомерное: «Не дождутся!» В отчаянье торгаши взялись за оружие. Восемь тысяч под началом посадника обратили в пепел Белозерск, затем разорили волости кубенские близ Вологды, осадили Устюг, сожгли посад, взяли из собора Пречистой чудотворную икону Богоматери и объявили ее своей пленницей. Потом ограбили галичан, принудили к сдаче город Орлец.

Проиграл Московский великий князь битву с Новгородом! Вынужден был послать брата договариваться о мире. Слава Богу, не Юрия, а Андрея. Подрос братец! Владеет Можайском, Вереей, Калугой и Белоозером. Сумел бы справиться с трудной задачей или нет, бабушка надвое сказала: слишком мощным казался боевой новгородский отпор. Да в одном потерявшие меру торгаши допустили оплошность. Как рассказывал после Юрию государев наместник в Двинской земле князь Федор Ростовский, побывавший у новгородцев пленником, беда к ним пришла от Устюжской чудотворной иконы. Положили захваченную в лодью, а та не идет от берега. Тогда старик именем Ляпун обвязал святыню, сказав при этом: «Никакой пленник не пойдет на чужую землю не связанным!» Эти слова аукнулись по возвращении войска в Новгород. Обрушился на него гнев Божий: стало корчить людям руки и ноги, ломить хребты, многие ослепли. Почти никто не остался здоровым. Архиепископ Иоанн отругал воевод, что обесчестили устюжскую соборную церковь, велел святыню вернуть с нетронутым золотым окладом и взятым вместе с нею полоном. Они дали обет. И лишь по исполнении его больные начали поправляться.

Немудрено, что Андрей преуспел в мирных переговорах. Василий подписал с Господином Великим грамоту. С улыбкой на устах, с гневом в сердце вернул Двинскую землю. Юрию выпало обратное поручение: не учинить мир, а выиграть войну. Как бы булгары не показали себя отчаянными под стать новгородцам! С этими мыслями князь незаметно заснул: во вражеских полчищах расчищал путь мечом, отдавал приказы и, раненный в плечо, пробудился.

Его молча тряс Ивашка Светёныш. На бурное Юрьево возмущение отвечал одним словом:

— Приплыли!

Вместо скрипа снастей слышались голоса, топот. Лодья и в самом деле стояла.

Поев кислого молока со ржаным калачом, князь поднялся наверх. Там им сразу же овладели Акинф Шуба и Красный-Снабдя.

— Надобно разгружаться.

— Далее — только сушей.

Князь не противоречил. Старые воеводы, видимо, и не ожидали иного. Приказы были отданы ранее. Уже кипела работа. Кони седлались, выстраивались. Осадные орудия взгромождались на ломовые телеги. Из гущи, хлопочущей вокруг них, слышались голоса:

— Ломись, ребята!

— Напри дружнее!

— Еще разок!

Юрий сошел по сходням. Асейка подвел коня. Минута-другая — вскочить в седло, оглядеть пространство из-под руки: степь да небо, небо да степь!

— А чтой-то там, впереди чернеет?

— Городок Тухчин, — сказал Шуба. — Отсель до Города булгар девять верст.

Волга, — как полоса лазоревой паволоки, выкроенной из неба, упавшей на землю.

Со скрипом, ржаньем и выкриками двинулась масса людей, коней и телег от реки в глубь страны. По пути все это организовывалось, приобретало вид вереницы, затем — порядкового строя.

К Юрию присоединился Иван Бренок, получивший сотню коломенских удальцов.

— Зачем ты, княже, определил меня под руку Красному-Снабде? Дай повоевать своей волей.

Глаза горят, руки нетерпеливо перебирают поводья. Видно: душа рвется к подвигам.

— У нас на каждую волю есть высшая воля. Иначе не будет толку, — возразил Юрий.

Бренок прищурился:

— Государь бы освободил меня от опеки.

Ясно: мечтается любимцу брата Василия по возвращении из похода блеснуть перед господином собственными успехами. Князь благодушно махнул рукой:

— Будь сам собой, да отвечай за себя.

Летнее солнце с утра царило на верхотурье небес. Жара сгущалась. Тучи кровоядной мошки рассеивались. За прошедшим войском на земле оставался пояс шириной в пять Владимирок.

Князь ехал впереди, но раньше углядел булгарскую столицу востроглазый Федор Голтяй-Кошкин:

— Во-он, два столпа, четыре башни, семь каменных палат!

Ближе подступив, остановились. Шуба произнес:

— Великий город! Склад товаров, привозимых из окрестных стран!