Заговорил государь Василий.

— Москву поручаю герою Куликова поля Владимиру Храброму. Оставляю крупную воинскую засаду. Сам со своей силой стану на Оке. Там защищу наши рубежи. Не перейду ее, как отец перед Донским побоищем. Пусть пришелец перейдет.

— Успеть бы силу собрать до его прихода, — подал голос Юрий.

Старший брат отвечал:

— Сила собрана. Еще в апреле, после разгрома Тохтамыша на Тереке, я принял меры, не полагаясь на авось. Легче распустить войско, нежели собрать. Так ли?

— Так, так, — воодушевленно загомонили бояре.

— Мы, победители кровоядца Мамая, готовы и ныне сесть в боевые седла, — объявил Владимир Данилович Красный-Снабдя.

— Мечи наше не заржавели, — поддержал его Тимофей Васильевич, брат последнего тысяцкого.

Государь оглядывал стариков с благодарностью. Вспомнил:

— Да. Где наш богомолец?

Киприан встал, опершись на митрополичий посох.

Василий не начинал речи, сбираясь с мыслями.

— Христианские добродетели, — строго заговорил первосвятитель, — как всегда, нам помогут восторжествовать в бедствии. Храмы будут открыты с утра до глубокой ночи. Кому ратное поле не по плечу, поспособствуют воинам молитвами и постом.

— Высокопреосвященный владыка! — тихо перебил его государь. — Пошли вящих духовных лиц во Владимир за иконой Девы Марии, с коей предок наш Андрей Боголюбский переехал туда из Вышгорода. Он успевал в делах и побеждал с Ее помощью… Доставь святыню в Москву. По заступе Пречистой, даст Бог, и мы одержим победу.

Вздох всеобщего одобрения был ответом на счастливую мысль.

Соборование окончилось.

В Набережных сенях дядюшка Владимир Андреевич придержал Юрия:

— Подбери проворного молодого боярина для посылки во Владимир со стариками. Так будет вернее.

Племянник кивнул. Он немедля решил, кому с легким сердцем доверит дело: конечно, Борису Галицкому.

Потекли дни за днями. Юрий ездил по Москве, исполняя наказы князя Серпуховского. Они в основном касались подготовки стражи. Стража особенно часто была поставлена на южных окраинах, откуда могли показаться стяги Тимур-Аксака. Сам же город напоминал ту Москву, что помнил князь в шестилетнем и восьмилетием возрасте при нашествии Мамая и Тохтамыша. Тогда, как и ныне, государь покидал ее. И все же нет, теперь было далеко не то. Не господствовала зловещая тишина, не разгоралась безнарядная смута. Твердая рука Владимира Храброго чувствовалась повсюду. «Крепок еще старик!» — с удовольствием думал Юрий.

В двадцать шестой день августа с утра заглянул Морозов.

— Любопытную хартийку откопал я в монастыре среди только что присланных. Взгляни, как Темир-Аксак писал одному из монархов, царство коего решил покорить.

— Кто-то уже поторопился прислать? — недоверчиво взял лист Юрий.

— Возможно, и не без умысла? — заподозрил Морозов.

Князь легко пробежал устав перетолмаченного по-русски послания. Завоеватель сравнивал избранного противника с моряком: «Корабль твоей безмерной гордости носится в пучине твоего самолюбия. Подбери же паруса своей дерзости и брось якорь раскаяния в пристани искренности, дабы буря мести моей не погубила тебя в море наказания».

— Красно! — с усмешкой похвалил Юрий.

— Представь, — сказал Морозов, — такие слова завоеватель вселенной мог послать твоем у брату Василию.

Внезапно раздался топот по переходу. Так тяжело стучали лишь башмаки комнатной девки Палашки. Она ворвалась без обычного спроса:

— Господине! Вся Москва на ногах. Едут, бегут на Кучково поле. Там, по Владимирской дороге, — святое шествие.

Морозов не вдруг уразумел:

— Шествие? Кого?

Палашка округлила глаза:

— Как кого? Иконы!

Минуту спустя Юрий был на коне. Не дожидаясь мешковатого боярина, поскакал к великокняжеской площади. В гуще пеших, конных, каретных узрел летние сани матуньки. Рядом с ней сидели Софья Витовтовна и Елена Ольгердовна. Труднее было найти Андрея с Петром, они уже углубились в Спасскую улицу. Юрий, поравнявшись с братьями, спросил:

— Где дядюшка Владимир?

— В застенье! — махнул в сторону Фроловских ворот Андрей.

Москва и впрямь представляла все свое многолюдство.

Нескончаемо тянулся разного рода люд к Сретенским воротам. За Китай-городом стало свободнее. На Устретенской улице — снова толпы. Пришлось ехать в объезд. Кучково поле — море голов, можно подумать — праздник. Страшный враг почти что рядом, а тут — всенародное торжество. Хотя — только гомон, а песен нет. Князь вдруг обнаружил: с ним — оружничий Асей Карачурин.

— Откуда ты взялся?

— Был в твоем хвосте. А вдруг надо защитить!

Брат Андрей смог приблизиться. Встал в седле, — высок, красив в матуньку.

— Георгий! Вижу: несут!

Обрушилась тишина. Десятки тысяч горл смолкли. Юрий вгляделся в уезженную, утоптанную Владимирку. Народ — берега, дорога — река. И в этой реке он увидел блеск. Даже услышал дальнее пение. Даже стал разбирать слова:

«Достойно есть, яко воистину блажити Тя, Богородицу…»

Во что бы то ни стало нужно было протиснуться ближе к дороге.

И вот он видит: священствующие в золотых ризах несут святыню. Сияет солнце, синеет предосеннее небо, ржавеют в округе леса. Нет летней надежности, когда ты согрет, счастлив окружающим, уверен в завтрашнем свете и теплоте. Завтра — Темир-Аксак: оживут дремучие Батыевы ужасы мертвецами, зальется русская земля кровью, как осенней краснотой лес. Завтра! А сегодня — икона! Князь созерцает округлый лик Приснодевы. Вся Она источает божественное спокойствие. Небесный взор излучает мир. Через Нее веруешь: лето вечно, как рай, солнце неисчерпаемо, как Вселенная, природа неувядаема, как праведная душа.

Рядом с Юрием прозвучал женский голос:

— Матерь Божия! Спаси землю Русскую!

Все стали на колени. Митрополит Киприан приник к дороге в земном поклоне. Запах церковного фимиама смешался с духом полевых трав. Матунькина рука легла на сыновнее плечо:

— Молись, Георгий! Пречистая поможет и твоему счастью.

Юрия до слез проняла материнская забота в столь решительный час не только об отвращении всенародного бедствия, но и о его счастье с Анастасией.

Архидиакон, как гром колесницы Ильи-пророка, возглашал ектенью:

— Преблагословенную, Пречистую, Славную Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию со всеми святыми помянувше, сами себе и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предади-и-и-им!

Шла служба сретения Владимирской иконы Богоматери.

Назад вместе с шествием некоторое время Юрий шел пешим, вел коня в поводу. Внезапно в лицо ему заглянул человек.

— Боярин Борис! Как нашел меня в таком многолюдстве?

Галицкий отвечал:

— Как иголку в стогу.

Он прибыл в Москву из Владимира со святыней, благополучно исполнив поручение своего господина.

— Проводы были долгие? — спросил Юрий.

— Дальние, — уточнил Борис. — Медленно отставали от своей иконы владимирцы. Здесь — слезы умиления, там — слезы печали.

Святой образ был водворен в главный храм московский, в Успенский собор Кремля. Юрий и там отстоял службу до конца.

На следующий день спал, не сообразуясь с часами. Первый вопрос дворскому Матвею — о посыльном из златоверхого терема. Нет, не было: дядюшка Владимир Андреевич никого не присылал.

Поутренничав, точней, повечеряв, ибо день клонился к концу, Юрий спросил коня и отправился проверить окраинные заставы. Каково же было удивление, когда не обнаружил заставщиков. Пустую засеку «охранял» старик без шапки.

— Дед, где люди? Я — князь Юрий Дмитрич.

— Здрав буди, княже. Тебе лучше знать, где люди. Застава снята.

— Кем снята? Почему? — задавал бесполезные вопросы плохой досмотрщик.

Старик невразумительно улыбался:

— Бог ведает.

Юрий помчался в Кремль. В глазах рябило народом: все наряженные, улыбчатые. Купчина на Варьском крестце поил прохожих вином из полубеременной бочки:

— Настал и на нашей улице праздник!

В мыслях Юрия — Коломна с войском и государем Василием. Там, может быть, воины надевают под доспехи белые рубахи, готовясь к смерти. Ведь самаркандский змей, пожиратель вселенной, возможно, уже на противоположном берегу, за Окой. А здесь чем обрадованы? Вот уж в колокола ударили. Малиновый, переливчатый звон!