— Они, конечно, пишут только ради чести? — перебил я.

— Они пишут ради чести, — говорит Филиппов, — и все-таки наша ежедневная группа оплачивается. Главный редактор получает восемьсот франков в месяц. Последний из рабочих получает шестьсот франков.

— Шестьсот франков — это не очень много.

— Шестьсот франков, — отвечает Филиппов, — это очень хорошо, это дает возможность жить…

Деликатный стук в дверь. Восемь часов. Это час, когда полосы должны быть посланы в типографию.

На ведущей в гору улице Роже Колар крепкий мужчина ждал, уж запряженный в плохонькую тачку. „Это бывший гвардейский офицер“, — шепнул мне кто-то на ухо.

Сильным рывком бывший гвардейский офицер потянул тачку и пропал с нею в ночи, унося четыре тяжелые страницы из свинца, над которыми все эти люди работали 12 часов и вложили, я не знаю, какую смесь и пота и души».

Первые номера другой эмигрантской газеты, «Общее дело», редактируемой В. Л. Бурцевым, правым эсером, разоблачителем Азефа, вышли на французском и русском языках. Но после нескольких номеров, не оправдавших надежд, газета стада выходить только на русском языке.

Отец начал сотрудничать в «Общем деле». Первые статьи появились уже в конце июля.

Несмотря на то что его окружали настроенные против советской власти политиканы, а в газете печатались провокационные слухи, в фельетонах Куприна проскальзывают такие фразы:

«Русский мужик далеко не косен… во многих деревнях, где есть неподалеку движущая водяная сила, местные Кулибины… проводят в избы электрическое освещение. Этого никогда раньше не могли бы добиться ни помещик, ни „агроном“, ни сам г. исправник».

С февраля 1921 года до июля Куприн сотрудничал в иллюстрированном беспартийном еженедельнике «Отечество». Редактором его был некий Набиркин. По письму Куприну писателя Евгения Николаевича Чирикова, находившегося в Софии, можно судить, как относились большинство писателей к Набиркину и как трудно приходилось отцу с его мягким характером и политической расплывчатостью быть между хозяевами журнала и братьями писателями. Вот это письмо:

«Дорогой Александр Иванович! Только вчера написал Вам сердитое письмо, а сегодня получил от Вас. Не сердитесь за раздражение, которое слышите в первом письме: уж больно трудно живется нашему брату-писателю. Нам, пребывающим в Болгарии, — особенно. Нас двое — я и А. М. Федоров. Здесь невозможен литературный заработок, лекции, вечера или нечто подобное. Привыкли к даровому литературному труду… Газеты имеют специальный партийно-кружковый и даже персональный интерес — нам там делать нечего. Лекции привыкли слушать тоже даром…. Занять денег негде, не у кого. Издательства, кроме одного прогорающего Роса-Болгарского, нет — издаваться негде. Так что гонорар издали — единственные средства и надежды. Пишется, как сами знаете, теперь туго, мало… И вот при таких обстоятельствах приходится еще выклянчивать даже не аванс, а свой заработный гонорар!.. Пишешь, просишь, умоляешь, но даже ответа не удостаивают твои друзья-писатели! И поневоле берет раздражение…

Печально, конечно, что Вы сочетались с Набиркиным, у которого гонорар надо получать только хватанием его за горло. При таких условиях, конечно, не только сотрудничать, но и редактором быть не подобает. Меня, прошу Вас, Александр Иванович, я попрошу сейчас же вычеркнуть из списка сотрудников, дабы в № 4 я уже не красовался. Откровенно говоря, я даже боюсь, что г. Набиркину русские писатели в его „Отечестве“ были нужны вовсе не с литературными целями, а какими-то иными… я ведь полагал, что Вы знаете этого человека…

Однако дарить ему гонорар за свой рассказ мне вовсе не хочется. Если же предложенные мне Вами в письме условия — 1 фр. за строку — есть величина мнимая и Вы не имели права ее устанавливать, приглашая сотрудников, вообще это Ваша редакторская промашка, то я согласен не спорить за эти условия. Во всяком случае я надеюсь, что Вы отстоите мне 175 франков. Думаю, что Вам при таких условиях нельзя быть редактором, а тогда, конечно, нельзя быть сотрудниками и всем писателям, кои пошли исключительно на Ваше имя. Не забудьте о сем, дорогой Александр Иванович, при своем уходе. Ах, как бы был нужен беспартийный — настоящий русский национальный журнал и газета!.. Неужели „Национальный съезд“ не будет иметь общих объединяющих литературных органов?.. Беда: негде печатать!.. С Монаховым в союзе, с Керенским и с Черновым идти невозможно, с „Волей России“ — подавно, „Русская Мысль“ села на мель, „Современные записки“ все-таки в своих обозрениях журнал партийный… Некуда!.. Неужели без Набиркиных нам не обойтись?! Прямо берет отчаяние… Неужели во всей совокупности имен мы не представляем такой ценности, чтобы нашелся русский капиталист с демократическим уклоном, который пошел бы на крупное и значительное предприятие? Грош цена тогда такому национально-патриотическому подъему!..

Осенью перебираюсь жить в Прагу. Дело за деньгами. Для сына нужен политехникум, а здесь его нет. Придется очень невыгодно продать свой новый роман в Германии.

Ну, жму руку и желаю набить морду Набиркину.

     Ваш Евгений Чириков.

Привет „братьям-писателям“.»

Вот другое письмо отцу — от Н. А. Тэффи, без даты, тоже в связи с литературно-гонорарными делами:

     «Понедельник.

Дорогой мой друг, милый Александр Иванович!

Сердечно благодарю Вас за милое внимание. Конечно, очень уж мало они предлагают. Меньше 100 фр. трудно брать за рассказ, тем более, что я так мало продуктивна. Поторгуйтесь, миленький, за меня. И если они согласны, пусть пришлют небольшой авансик — и я тотчас вышлю им что-нибудь.

А я сейчас больна — лежу уже несколько дней. А Вы сегодня верно у Эльяшевичей (семья преуспевавшего во Франции адвоката. — К. К.)? И я была бы, да вот пришпилил бог к постели.

Мой сердечный привет милой Елизавете Маврикиевне и Кисе.

     Сердечно преданная Вам Тэффи».

Довольно скоро Александр Иванович совсем перестал вмешиваться в эмигрантскую политику и время от времени печатал свои художественные произведения в газетах «Возрождение» и «Последние новости».

«Возрождение» было органом Струве, то есть эмигрантских консерваторов; выходило на деньги нефтяника Гукасова.

«Последние новости» была газетой левых кадетов. Возглавлял ее Милюков.

Куприну приходилось сотрудничать в этих газетах, хотя он совсем не разделял их политических направлений. Но печататься было негде, а надо было на что-то жить. К этому были принуждены очень многие писатели и журналисты.

О том, как к этим органам относились старые знакомые Куприна, можно судить по письмам Амфитеатрова и Лазаревского.

«1926. XII. 22.

Дорогой Александр Иванович!

Очень обрадовали Вашим письмом. А то, откровенно сказать, у меня еще с Праги 1922 г. была подозрительная мыслишка, будто Вы на меня за что-то обиделись и дуетесь, хотя никак не мог придумать, за что. Ибо и к Вам лично, и к громадному таланту Вашему я всегда относился с величайшей любовью, и, кажется, никаких неприятных трений между нами и интересами нашими никогда не бывало…

…Что Вы поделываете, что и где пишете? Когда-то я получал „Русское время“ и читал Ваши публицистические выступления. Но сейчас, правду сказать, даже не знаю, издается ли еще „Р. Вр.“? А в других газетах Вас не видать.

Ах, и не говорите мне о „Возрождении“! Более бездарного ведения газеты при больших возможностях успеха я не запомню. Разве „Новости“ Нотовича — помните? Скучно у них работать до тошноты. Не знаю, внесет ли какое-нибудь оживление в дело новая перетасовка редакции, о которой писал Зайцев. Я думаю, что по-прежнему пирожники будут тачать сапоги, а сапожники печь пироги, тщательно не подпуская к газете „спецов“ газетного строительства. Да уж хоть бы порядком в деле искупалась его бездарность, а то — хаос…