В это время в Петербурге актер Ходотов написал пьесу под названием «Госпожа пошлость», которая возбудила огромный скандал, так как в пьесе были явные намеки на многих известных писателей и художников, в том числе и на Куприна. Пустили слух, что Александр Иванович собирается вызвать Ходотова на дуэль. Другие говорили, будто Куприн собирается писать ответную пьесу «Господин Хам». Но когда к Куприну пришел по этому поводу корреспондент, отец ответил: «Извините, это… буря в клистире». Однако отец, как и любой человек, конечно, не мог совсем спокойно переносить всяческую травлю, нападки и бесконечные мелкие житейские неприятности.
Зная гостеприимный нрав Александра Ивановича, к нему без конца приходили за советами и мешали работать. В «Одесских новостях» 8 октября Куприн говорит интервьюеру:
«Опасно мне иметь квартиру где-нибудь в центре города. Сильно одолевает начинающий писатель. Носит, носит рукописи без конца. Ну, хорошо, принес — оставит. Я не имею решимости отказать в просмотре, принимаю, обещаю дать ответ. Но беда-то в том, что юные собратья часто остаются недовольны моим отзывом и слишком резко выражают мне лично свое неудовольствие. Да не так уж просто, а почти с бранью и с упреками в нежелании поддержать начинающего писателя».
В Одессе в то время находился и Бунин. Вместе с художником Нилусом, умиленные, как пишет Батюшкову отец, его рассказами о Даниловском, они мечтали туда поехать втроем недели на две-три. Куприн собирался написать о Даниловском ряд очерков, вроде «Листригонов». Этот проект не осуществился.
В ноябре 1909 года мы все втроем едем под Ригу, где в Торенсбергском санатории отец уже был на излечении в 1907 году. Появляются слухи, что Куприн сошел с ума, что у него буйное помешательство. Распространяют эти слухи разные газетные листки, которых так много выходило в то время под разными названиями.
22 ноября отец уехал в Петербург, а через несколько дней — в Даниловское; здесь, а также в Круглицах и Устюжне, мы жили до середины января 1910 года.
В январе 1910 года в ответ на запрос Федора Батюшкова Куприн сообщил, что согласен продать петербургскому издательству Цетлина десять томов своих сочинений за 75 тысяч рублей, но продажа может состояться только через один-два года, так как Мария Карловна продала первый, второй и третий тома раньше на два года. Эти тома Куприн передал в собственность Марии Карловне при разводе.
В феврале 1910 года Мария Карловна вышла замуж за Н. И. Иорданского, публициста. У него был от первого брака сын Николай, приблизительно одного возраста с Лидушей.
23 февраля наша семья возвратилась из Риги в Петербург. Куприн же уехал в Москву. Он просил писателя А. М. Федорова, постоянно проживающего в Одессе, смотреть за Лизой, которая плохо себя чувствовала в то время.
Письмо Александра Ивановича Батюшкову.
«Март 24. 1910 г.
У нас было горе. Заболела Ксеночка. Она себя зовет „Нека“ и даже „бедная Нека“. Дифтерит. Отправляюсь в Одессу».
До этого Александр Иванович жил под Москвой у Софьи Ивановны Можаровой — своей старшей сестры — в Сергиевском посаде.
В начале мая 1910 года мои родители сняли дачу под Одессой вместе с семьей Богомольца, известного присяжного поверенного. У Богомольцев был сын приблизительно моего возраста. Мне рассказывали, что как-то на даче было много гостей и о детях забыли. Поздно вечером спохватились, что кроватки пусты. Стали искать — сначала в доме, потом в саду, потом на пляже, где нас и обнаружили. Мы задумчиво сидели на песке, держась за руки, в сентиментальном молчании. И когда нас спросили: «Что вы здесь делаете?» — я ответила: «Смотрим на луну». Потом в семье у нас всегда шутили, что это был мой первый роман.
В июне 1910 года отца постигло большое горе: скончалась на семидесятом году жизни Любовь Алексеевна Куприна. Отец очень любил свою мать, хотя они редко виделись. Она так и не захотела покинуть свой Вдовий дом, где провела почти всю свою жизнь. Похоронили ее на Ваганьковском кладбище. Отец поехал в Москву на похороны из Одессы.
В «Петербургской газете» от 19 июня 1910 года Куприн посвятил ей статью. «Все политические и литературные движения России моя мать переживала, всегда становилась на сторону нового, молодого, — писал он в частности. — Мать умерла современным человеком, она пережила даже декадентщину».
Вернувшись в Одессу, отец снова надевает костюм водолаза и в присутствии мамы, у брекватера Хлебной гавани, опускается на морское дно.
В августе 1910 года выслана в издательство первая глава второй части «Ямы».
В своих воспоминаниях борец и силач Иван Заикин описывает первую встречу с Куприным в 1910 году. Произошло это в кафе, куда привел Заикина его друг Саша Диабели.
«В кафе вошли еще двое.
— Вон, смотри, — шепнул Саша. — Куприн.
Один из вошедших был высоким, представительным господином.
Другой — низенький, квадратный, с толстой шеей, маленькими прищуренными глазами, тридцатилетний мужчина; одет он был в потертый пиджачок, на голове, подстриженной под ежик — пестрая татарская тюбетейка. Короткая каштановая бородка, мягкие усы показались мне всклокоченными. Саша встал, направился к нему навстречу.
— Иван Заикин, — представил он меня. Потом жест в сторону высокого мужчины. — Журналист Горелик. — Затем поклон низенькому в тюбетейке: — Писатель Куприн.
Я был разочарован. Вот если бы писателем оказался аристократического вида Горелик, то другое дело, а этот, квадратненький, совсем не походит на знаменитость; и одежонка на нем простенькая, и сам простоват с виду.
— А вы много написали книжек? — спрашиваю из вежливости.
Куприн смотрит на меня, прищурив маленькие смеющиеся глаза.
— Разве вы не читаете книг?
— Да нет, милый, некогда было учиться.
— Жаль. Такой ядреный образец человеческой породы и вдруг безграмотный.
Удивительное дело: мы с ним как-то сразу перешли на „ты“.»
Так началась многолетняя дружба между добродушным неграмотным великаном и Куприным. Многих иногда удивляла и даже возмущала эта дружба и вообще любовь Куприна к циркачам, рыбакам и всякому живописному люду. Но никогда бы не были написаны многие и многие рассказы, повести и очерки, если бы мой отец не испробовал все возможные ремесла, не общался бы с самыми разнообразными людьми, не выслушивал бы часами их иногда яркие, иногда нудные профессиональные разговоры.
В ноябре 1910 года Куприн возвращается из Риги в Одессу. Он совершает свой знаменитый полет с Заикиным, который кончился катастрофой.
Этот полет вызвал, как все, что делал Куприн, много шума.
Гораздо позднее Иван Заикин вспоминает о событиях этого дня немного не так, как их описал Куприн в очерке «Мой полет».
Заикин в тот же день уже поднимался в воздух благополучно два раза. Он пишет:
«Третьим должен лететь Александр Иванович.
— Я готов, Ваня.
Признаться, меня охватило беспокойство.
— Александр Иванович, может, не полетим? Не стоит рисковать тебе жизнью. Аппарат мой несовершенный…
Беспокоило то, что мы оба дяди весьма тяжеловесные — по семи пудов каждый, а аэроплан не рассчитан на такой груз.
Попросил француза:
— Жорж, подлей бензину и масла с таким расчетом, чтобы полетать час-два, до самого темна.
Ветерок с каждой минутой разыгрывается. Александр Иванович заложил газету под костюм, чтобы не поддувал ветер, и сел. Занимаю и я свое место. Заиграла музыка. Долго катились по дорожке, наконец оторвались от поля. Поднялся прямо над городом. Я направляю машину, а она проваливается… того и гляди, за трибуны или за что-нибудь задену. Положение незавидное. А с моря шторм надвигается. Подняться удалось всего лишь метров на четыреста. Пока не поздно, надо опускаться. Летим над городом, повернул налево, машина все ниже и ниже, чего доброго, сядешь на людей. Что делать? Решил лучше рискнуть собой и Куприным, чем врезаться в публику. Делаю поворот влево, и машина садится самым сильным темпом, ашисмены мои почему-то бездействуют, и я врезаюсь левым крылом в землю, метрах в двадцати от публики. Треск, звон. Куприн пролетел через меня метров на десять, как мячик. Меня с силой выбросило из сиденья, придавило аэропланом. Крики ужаса:
