Память замирает. Осман видит себя очами души. Он уже почти отрок, тянется вверх, как деревце молодое, тонкое ещё... Вот его братья... Мальчики теснятся друг к дружке, смотрят на отца во все глаза... Немножко гримасничают... Короткие рубашки... тонкие длинные смуглые босые ноги...

Сюннет-дюгюн - праздник обрезания... Осман и его братья, Сару Яты и Гюндюз... Праздник забылся, потому что было тогда очень тревожно. Осман гордился тогда, ведь его приобщали к правой вере! Он уже не маленький; он знает, что ему не отрежут конец; но отчего-то всё равно тревожился... А вдруг дядя Тундар прикажет, чтобы племяннику отрезали конец?! Тогда Осман уже никогда не сделается вождём, набольшим!..

Очень больно! Однако после быстро зажило. И конец, конечно же, не отрезали...

Он не плачет. И так гордится, так радуется; потому что отец Эртугрул одобряет его сдержанность, его терпеливость к боли коротким сдержанным:

   - Машаллах!.. Машаллах!..[126]

В сущности, Эртугрул всегда любил Османа больше других своих сыновей; сам не знал отчего. Быть может, от бойкости этого мальчугана, такого занятного, забавного... Ещё когда Осман сделал первые шаги, шажки, маленькими ножками, Эртугрул обрадовался необыкновенно, отчего-то обрадовался очень сильно... Большой праздник устроил... Ножки мальчика перевязали пёстрой, черно-белой шерстяной нитью, поставили его на открытом месте, перед юртой ортака - его воспитателя. Больших ребятишек собрали стайкой. Эртугрул махнул рукой, и ребята пустились бегом к малышу. Первым тогда прибежал старший сын Тундара; этот мальчик и перерезал ножиком детским путы на ногах малыша. И получил в подарок большую сладкую лепёшку... Эртугрулу хорошо было смотреть на малыша, который не испугался, стоял смирно, глядел серьёзно, сжав губки... Сжимал губки, как большой, как возрастный, взрослый; а щёчки детские, тугие... Тогда же обрили ему голову, а на маковке заплели косичку... Первый раз посадили на коня, старого, смирного... Воспитатель-ортак взял коня за повод... Мальчик сидел крепко, серьёзный, даже совсем не по-детски суровый...

   - Пеки-и-и! - О-очень хорошо! — бормотал воспитатель...

И в волнении, совсем не ясном ему, проговорил вполголоса Эртугрул:

   - Бакалым!.. Бакалым! - Увидим! Увидим, что из него выйдет!..

А мать была - праздник. Но праздник вовсе не радостный! Праздник даже зловещий, пугающий, непонятный...

Сёстры умерли в месяц сафар, второй месяц в исчислении месяцев года правоверных. Этот месяц почитался страшным месяцем, месяцем несчастий. Это был чёрный месяц, месяц болезней, от которых лица желтеют, делаются «асфар» - жёлтыми, как говорят арабы... Девочки уже были мертвы, уже ведь было всё равно... Однако мать, как безумная, вдруг приказала устроить праздник костров для бережения от зловещего сафара... Разожгли костры за становищем, бросали в огонь старую посуду, прохудившиеся седла; в ладони били, кричали, шумели, стучали в трещотки... Так приказала мать своим ближним женщинам... Отец Эртугрул не препятствовал ей тогда...

Худо было в становище. Кормилица держала маленького Османа на коленях, сказывала сказку крепким голосом успокоительным:

   - Было ли, не было ли, а в прежние времена, когда время текло сквозь решето, когда верблюды служили глашатаями, а блохами посыпали лепёшки, когда я качала люльку своей матери, жили двое детей. Сначала умерла их мать, и тогда отец их нашёл себе другую жену. А после и сам он умер от болезни. Покамест он был в живых, мачеха боялась обижать его детей. Но когда отец их умер, она принялась тиранить сирот и била их очень сильно. Однажды не выдержали мальчик и девочка тиранства мачехиного и побежали из дома куда глаза глядят. Бежали долго-долго. И добежали до маленькой бедной юрты. Решились проситься на ночлег. В юрте встретила детей старушка старая.

   - Куда вы бежите, дети? - спросила она.

   - Мы бежим от злой мачехи!

Старая старушка накормила их и уложила спать на мягких кошмах. А наутро сказала им такие слова:

   - За горой есть два озера. Ты, мальчик, выпей воду из правого озера, а ты, девочка, выпей воду из левого озера. Тогда вы станете солнцем и луной.

Дети так и поступили. Дошли до озёр и выпили воды. И тотчас превратились в солнце и луну, взошли на небо и обрели покой!..

   - Они и теперь на небе?

   - Да, они на небе. Но иногда шайтаны и дэвы - злые духи похищают их. Тогда добрые духи стреляют в духов злых из своих луков. А нам, на земле, видятся их стрелы падучими звёздами — шихап! И если похитят девочку-луну - ай тулунджа - это предвещает голод и смерть. А если мальчик-солнце на короткое время исчезнет - гюнеш тулунджа - это предвестник изобилия... А когда солнце и луна исчезнут совсем, тогда настанет конец света[127]. Все люди, и живые и мёртвые, будут призваны на страшный суд. Аллах будет судить всех по их грехам! Все пойдут по мосту, сходному по тонине своей с волосом тонким, «сират» - «дорога» зовётся этот мост. А внизу, глубоко под ним, — джаханнам — геенна. И все праведники пройдут по мосту благополучно, а грешники падут в огонь геенны. Потому что все грехи каждого записаны в особых книгах...[128]

   - Все увидят Аллаха?

   - Нет, одни лишь праведники и святые!

   - А другие упадут с моста?

   - Можно быть не таким великим праведником и всё же не упасть с моста в огонь! А попасть прямо в рай - джанна - фирдаус - возможно, если ты верил в Аллаха. А в раю большой прекрасный сад...

Мать замкнулась в своём одиночестве. А её сын всё рос. Его и его братьев учили воинским искусствам - владеть копьём, мечом и саблей; рукопашному бою учили - драться руками и ногами, ни на мгновение не упуская противника из виду...

В двенадцать лет, ранее, чем всех прочих мальчиков, посвятили Османа, справили положенные обряды, сделали его взрослым, возрастным...

Прежде, во времена многобожия, мальчику вместо детского имени нарекали новое имя. Но по велению Аллаха и пророка Мухаммада, имя теперь нарекали после рождения.

Осману отвели большую юрту, хорошо убранную, наделили его оружием, снарядили как воина...

   - Теперь и ты - эр - взрослый муж-воин! - сказал воспитатель-ортак...

Но не хочется старому Осману вспоминать сейчас жизнь свою, жизнь взрослого мужа-воина - эра. Хочется вновь и вновь обращаться памятью назад, в детство, в детство...

Наступала весна, уходили на пастбища весенние, перегоняли овец. В крепость Биледжик на реке Карасу[129] завозили всё самое ценное, такой был уговор с правителем этой крепости. Были зубчатые стены. Эти стены казались детям очень длинными, длинными-длинными... Женщины несли детей в люльках. Эту живую драгоценность всегда забирали с собой, переносили от зимних становищ на летние

   - и назад - и снова назад, или вперёд... Потом отцветали маки, выцветали, сжимались в маленькие вместилища зелёные; выцветали, опадали красные лепестки, лиловели... Казалось глазам, будто зубчатые стены крепости тянутся и тянутся по горам... Других крепостей Осман тогда ещё не видывал... Он не помнил, чтобы его водили вовнутрь крепости. Он очень - до сильного сердцебиения! - боялся, когда в крепость уходил отец Эртугрул со своими ближними людьми. Мальчишки рассказывали друг другу страшные истории об этой крепости, о единственной крепости, которую они знали... Полушёпотом пересказывали друг другу страшное - будто в этой крепости, внутри неё, есть страшные темничные камеры - кауши; и будто в этих темницах держат заточенников подолгу, подолгу!.. Заманят в крепость и человек заманенный идёт по галерее длинной- длинной. Идёт, идёт, идёт... И вдруг путь обрывается в темноту. И человек уже не идёт, а летит! В эту темноту летит!.. И падает!.. И лежит на темничном полу с переломанными костями, покамест не умрёт! А может быть, не умрёт ещё долго, в страшных мучениях... Но один человек, которого заманили в крепость, не расшибся, когда упал. Он был очень ловкий, вскарабкался по каменистым стенам темничным и выбрался наружу. Пошёл, пошёл, и добрался до своего дома. Видит - становище. Пришёл к людям и назвал своё имя, спросил об отце и матери, о братьях и сёстрах. А ему отвечают: