— Как закоптил? А где? — удивилась я. Я представляла процесс копчения сложным и несовместимым с квартирными условиями занятием.

— Коптильню купил и закоптил, — ответил Серёга, как будто носки постирал.

— У тебя же даже балкона нет. Когда коптят, дым же вроде идёт?

— Я форточку открыл и нормально.

— Ничего себе. А у тебя сейчас Катя Воронцова? — поинтересовалась я. Катя Воронцова была постоянной девушкой Сергея уже несколько лет, но вскоре они расстанутся. Кате надоест неуправляемость, непредсказуемость, неорганизованность своего молодого человека, которому к тому же было уже за сорок пять, а самой ей было на двадцать лет меньше.

— Нет, не Катя. Катька злая стала в последнее время: Да ну её. Анька у меня в гостях, познакомились недавно на выставке.

— И что, опять молодая? — спросила я. Девушки у Сергея были все до двадцати трёх включительно, Катя Воронцова была исключением, превысив этот возрастной порог на целых два года. Что они находили в немолодом уже Сереге? Черт его знает. Может быть, все девушки мечтают стать Музой и, видя художника, ложатся с этой целью в постель с ним. Становятся они таким образом Музами или нет? Надо будет спросить их. — И что, опять молодая? — спросила я, зная уже ответ.

— Двадцать два года: — небрежно и без уважения к девичьей свежести, что-то жуя, ответил Сергей.

— Как тебе удается так? — позавидовала я. — Где ты с ними знакомишься? И почему такие молоденькие липнут к тебе всегда?

— Хуй их знает: Поебаться хотят, вот и липнут, — продолжал жевать Кузя, явно не ценящий, как бы этого следовало, эти свои удачи на любовном малолетнем фронте.

— Ты же не единственный, почему именно к тебе? — не могла я всё-таки понять этого его успеха. — Вот ты, зараза! Прямо расстраиваюсь от зависти.

— Да ладно, заезжай давай.

Я заехала. Жил Кузнецов недалеко от меня на улице Флотской в когда-то считавшейся трёхкомнатной квартире, разрушенной им настолько основательно, что количество комнат подсчитать теперь было нельзя:, их не было, но оставались руины стен то здесь, то там. «Последний день Помпеи» не меньше, изображала эта несчастная квартира. Но Серёга упорно называл этот процесс разрушения ремонтом и даже ремонтом, подходящим уже к концу. Имел в виду он конец Света? Возможно: я его не понимаю и даже не пытаюсь. Следы разрушений присутствовали на каждом квадратном метре, и с годами они разрастались, сужая и без того почти не оставшееся для жизни пространство. Стен, в привычном человеческом понимании, не существовало, их не было даже вокруг туалета, то есть одна стена случайно осталась стоять вместе с дверью в санузел, но с других сторон света всем предлагалось для обозрения писающие и какающие гости, таковых поэтому никогда не было, захотели пописать — пора Вам домой, не хрена рассиживаться по целому дню у Сереги в гостях. Сергей, конечно, оправдывался, обещая вместо туалетных стен возвести огромный аквариум, но пока только разруха окружала и туалет, и всё остальное. Мебели почти не было тоже, её заменяли неожиданные предметы, значение которых понимал только сам хозяин этой квартиры.

— Привет! Меня Борис зовут, — представилась я действительно молодой и симпатичной девушке, неудобно сидевшей на неожиданном для городской квартиры кряжистом дремучем пне.

— Меня Аня, — улыбнулась она, показав хорошие зубы и приятную улыбку. Я ещё больше разозлилась и позавидовала Серёге. Вот он: стоит рядом — длинный, лысый, форма черепа чрезвычайно необычная, вытянутая яйцом неизвестной птицы — гуманоид, блядь! Ну, что она в нём нашла!? Глаза голубые, но очень светлые, брови вздёрнутые высокой дугой, носогубные складки острые, режущие лицо и подчеркивающие его абсолютное сходство с чёртом: Не с тем чёртом, которого обычно изображает на киноэкране Роберт де Ниро* или ещё кто-нибудь с симпатичным и известным на весь мир лицом, а с чёртом, которого обычно рисуют на страшных картинках, с хвостом и копытами и животной шерсткой, покрывающую нижнюю часть тела. Хвоста и копыт у Кузи не было, а вот дьявольское лицо наглядно присутствовало, вот оно сладко лыбится передо мной, обожравшись копчённой рыбой и вдоволь наебавшись с молодой пиздой. «Гуманоид, блядь! Ну, что она в нём нашла!?» — справедливо злилась я ещё больше. — «Ну, чем он ей мог понравиться?» — не могла понять я.

— Рыбу будешь? — спросил меня Сергей.

— Нет, не хочу. Знаю я тебя, присяду сейчас и всё, застряну на целый день.

— Я уже положил, попробуй, — он поставил передо мной тарелку на старый, возраста пня, сундук.

— О-о-ох! — я вздохнула от бессилия бороться со своим другом и быстро съела вкусную рыбу. Потом мы выпили чай, потом Аня всё-таки собралась и ушла, и мы ещё выпили чай, но уже отравленный моим бесконечным нытьём о потерянном времени, о ремонте нашей мастерской, о Сергеевском распиздяйстве:, но оно не помешало второму чаепитию разморить нас окончательно, и мы долго ещё, разбухшие от съеденного и выпитого, сидели на чём-то неизвестном и обсуждали Аню и ещё каких-то Серегеевых баб. Наконец, Сергей, начал собираться, он ходил потерянный среди своей же разрухи и не мог найти ни одной пары носков.

— Сергей, ну, давай ты быстрей, — начала раздражаться я. — Одевай уже что-нибудь. Времени нет, я же приехал, чтобы ускорить работу, а не ждать тебя до ночи.

— Так я вообще никаких носков не вижу, матушка, наверное, приходила, убрала их на место.

— А где их место?

— В шкафу, наверное: Пойду посмотрю, — одна территория, похожая на комнату всё-таки была, она находилась за углом, и образовывали её стены к соседям, их, к счастью, снести было нельзя. И мебели там было завались, она, рассредоточенная раньше до «ремонта» по углам и стенам всей квартиры, теперь вся была плотно свалена за этим углом и потому была бесполезна. Серега втиснулся в щель, запустил куда-то руку и вытащил на свет божий вязанку носков, выдернул из неё мрачную серую пару и вылез обратно. Скоро он был окончательно одет, но упорно не шёл за мной к выходу: «Сейчас: сейчас: ещё минутку:» — бурчал он, и такой же потерянный, как без носков, ходил кругами по квартире.

— Сергей, всё, я уже пошёл на улицу, в машине буду ждать. Давай быстрее, надоело уже, — и я, чтобы ускорить Серегу, действительно пошла ждать его в машину. Я включила музыку и попыталась успокоиться: и успокоилась — не нервнобольная же я. Прошло десять минут, я позвонила со своего мобильного дружбану Сереге.

— Сергей, ну ты где? Сколько можно?

— Выхожу уже, всё, в дверях стою, — ответил мне Сергей.

Жду ещё десять минут и звоню опять.

— Кузя, блядь, где ты? Ну, заебал ты. Ты же сказал, выходишь:

— Да выхожу уже, позвонили мне, разговаривал. Бегу.

Я сделала музыку погромче и стала в терапевтических целях даже напевать — мне помогло, и я опять успокоилась, но этого хватило на следующие десять минут.

— Кузя, пошёл на хуй, я уезжаю: спасибо за помощь: — ещё раз позвонила я попрощаться.

— Всё, бегу — ответил Кузя и действительно появился в подъездных дверях. Жил он в длиннющем доме, машину я поставила у его начала, и теперь я в бешенстве наблюдала за неторопливо идущей фигуркой Кузи, одетую в серое унылое пальто, совершающую этот неблизкий путь. Не дошедши нескольких шагов до машины, он развернулся и таким же неторопливым шагом двинулся обратно. Еб его мать! Я была взбешена.

— Куда ты? — крикнула я, высунувшись из машины.

Но он меня не слышал, он шёл весь в своих мыслях, и никого не было рядом с ним в его особенном мире. Он вошел в подъезд и вскоре появился вновь. Вышел он в огромном потёртом песочного цвета тулупе и такой же потрепанной шапке-ушанке «почтальона Печкина», не хватало ему берданки за плечи охранять колхозное поле от своих же колхозников. Моё истеричное раздражение сменилось таким же истеричным смехом, я не могла злиться на Кузнецова, он был существом другого биологического вида. Что с него взять, гениального гуманоида?

— А я чего-то на улицу вышел, и мне холодно показалось, решил тулупчик одеть. Вот и вернулся по быстрому, — объяснил Серега, еле уместившись в немаленькой американской машине в своем колхозном тулупе.