— Чего встал, монитор хочешь отдать? Сел на место, — вряд ли вежливо обратилась я к нему: Гаркнула я на него, а только потом рассмотрела: Охранник был очень даже не щуплым, как будто с боксерского ринга сошел он, только костюмчик натянул с галстуком. Вот зараза! Вообще, мне было уже страшно, но меня уже понесло, адреналином я наполнилась еще на лестнице с пожилыми евреями, их жалостливая история обязывала меня что-нибудь совершить. Им старичкам не стыдно было просидеть два часа овцами, но мне, молодому мужику, пусть и упорно считающему себя женщиной, уже заглотившему этот обман и унижение, надо было его выплевывать.

— Я так понимаю, вы не хотите остаться и послушать, какой отдых мы вам предлагаем? — лицо девушки совсем сжалось в сухих неприветливых морщинах.

— Мой отдых ждал меня сегодня дома, вы его у меня украли, — ответила я. Девушка-вобла опрометчиво успокоилась и выпустила телефон, я спокойным движением его взяла и положила ей в руки. — Дарю, это от меня подарок.

Мы с Машей уже спускались по лестнице: Нет, я не могла уйти просто так: Я знала, как я буду себя плохо чувствовать:, оплеванной, обманутой, проглотившей всё это наебательство:

— Иди в машину, сейчас приду, — сказала я решительно Маше и опять направилась вверх по лестнице к дверям раздающей призы доброй компании.

— А ты куда?

— Маша, иди в машину, — ещё раз рявкнула я.

Я поднялась опять ко входу, подошла к вывеске, на ней не было видно шляпок шурупов или каких-либо винтов, намертво она была приклеена цементным раствором к стене. Не веря, что мне удастся ее оторвать, я все-таки со всей силой рванула ее за верхний угол: С грохотом посыпалась штукатурка, и между стеной и одним краем вывески образовалась щель. Я сунула туда пальцы и благополучно оторвала ее совсем. На вывеске с обратной стороны остались добрые два-три сантиметра цементного раствора, оставив на стене огромный след, как от артиллерийского снаряда. Вместе с вывеской я побежала вниз, за мной уже бежал охранник. Он не только впервые за день оторвал свою жопу, он в первый раз в своей жизни и, может быть, единственный гнался за кем-то. Мне опять стало страшно, сейчас меня поймают и вызовут милицию, потом суд и три года за хулиганство:

— Стойте, остановитесь, я стрелять буду, — услышала я за спиной, и мой страх сразу прошел, тонкий и пидеристический голос охранника безумно боялся меня сам. Бедный охранник уже сам не рад был своему неудачному трудоустройству, вместо предполагаемого сидения за монитором, ему сейчас предназначалось поймать опасного хулигана. Он меня боялся, поэтому и орал, что стрелять будет. Я уверена была, пистолета у него нет. Я остановилась и пошла ему навстречу. Погоня чуть было не поменяла свое направление, я подходила ближе, и он начинал уже пятиться. Я спокойно и уверенно подошла к нему и резким движением замахнулась на него вывеской. Ну, какой он охранник! Он присел, как будто, обосравшись, и самым жалким образом закрылся руками.

— Пошел на хуй отсюда, — я сунула ему вывеску и не спеша пошла вниз. На душе мне стало хорошо и весело.

Война: Кажущиеся такими счастливыми послевоенные годы: и скитания, скитания:, обычные для военной семьи бесконечные скитания: Донецк, Владивосток, Германия, Клайпеда: и вот теперь Балтийск. Пиллау — в переводе «солнечный город», назывался он еще пять лет назад. Война закончилась, покинутый немцами Кенигсберг, назвали Калининградом, Пиллау — Балтийском.

Где мы не жили, в каждом городе я выступала на сцене. И сейчас, живя в этом замечательном красивом городке, я руководила художественной самодеятельностью. Мои выступления, мои спектакли были единственным развлечением у измученных дальними походами моряков и бесконечно ожидающих их близких. Уже по десятому разу они смотрели мою «Свадьбу в Малиновке» в своём родном Доме офицеров.

— Я интересуюсь, Гарпина До: До: Ой, простите: — Яшка-артиллерист в выцветшей фуражке со сломанным козырьком весь извивался передо мной, заглядывая мне в лицо.

— Дормидонтовна, — подсказала я ему.

— Гарпина Дормидонтовна, у Вас бывают мигрени?

— Нет, у нас никого не бывает, одна только скука. Такая скука: — вздохнула я большой грудью и кинула семечку в рот, изобразив эту мучительную скуку. Зал захохотал и захлопал.

— Я заявляю совершенно официально, как начальник гарнизона, скуки больше не будет. Мы ее бац-бац и мимо! — Яшка-артиллерист со всего размаху грохнул своими ладонями друг о друга, как будто пальнув из пушки, и сделал глупейшее лицо, повернув его для обозрения в зал. И опять весь зал хохотал и благодарно хлопал:

— А Вы гапака танцуете? — продолжая лускать семечки, спросила я заезжего с далёких фронтов Яшку.

— Ну, что Вы! Гапак нынче не в моде. Я прошел пешком всю Европу и ни разу не видел, чтобы танцевали гапака. Сейчас у них в моде: — Яшка сдвинул фуражку на лоб и почесал затылок. — Сейчас у них в моде, ну, форменное безобразие. Называется: э-э-э: «В ту степь».

— В ту степь? — я сделала своё лицо во много раз глупее Яшкиного и тоже повернула его под аплодисменты и хохот к благодарному залу.

— Интересуетесь? Могу показать! Вашу ручку битте-дрите.

Яшка-артиллерист, в жизни кап-три* Черненко с подводной лодки моего мужа, взял меня за руку и, ловко пританцовывая, подвел меня ближе к краю сцены.

Он крутанул меня вокруг себя, и я специально неуклюже закружилась по сцене с подкладным животом и в бесчисленных юбках на фоне декорации украинской мазанки в безумном деревенском вальсе. Зал взорвался аплодисментами, с задних рядов свистели матросы, к сцене через узкие проходы зала бежали молоденькие офицеры с цветами, в первых рядах сверкали парадной формой старшие офицеры. Многие из них пришли с женами, с семьями. Я уже третий раз пела на бис и чувствовала себя настоящей звездой.

Первый ряд, 7, 8, 9-ое места занимали самые дорогие моему сердцу зрители — моя семья:, мой муж и мои дети, мое сердечко билось сейчас между ними, оно всегда было с моей семьей. С вьющимися волосами до плеч очень серьезная Нонночка, смуглый красивый четырнадцатилетний Сережка, как две капли воды похожий на своего такого же смуглого отца, сидящего рядом. Маленькая восьмилетняя Изольда с черными, как смоль волосами, болтая ногами, удобно разместилась у нашего отца семейства на коленях.

— Мария Гавриловна, поздравляю с успехом, — я не заметила, как на сцену с огромным букетом красных гвоздик поднялся сам начальник Балтийской базы адмирал Грищенко. — Поздравляю! Не могу на Вас спокойно смотреть. Здоровья Вашему мужу, конечно, но Мария Гавриловна, если бы не он, честное слово, я бы предложил Вам руку и сердце, — доброе адмиральское лицо хохляцкого происхождения расплылось, как будто объевшись галушек, он неловко топтался передо мной с букетом, совсем растерявшись. Началось, как он мне надоел! Два года назад ставший вдовцом адмирал, стал моим назойливым поклонником сразу после моего первого спектакля в этом городе. Завидный жених, адмирал, он был мечтой многих женщин, потерявших своих мужей во время войны, выбирай любую. Что ему надо? Серж уже не раз ревновал меня к нему, дурачок.

— Василий Федосеевич, Вы меня загораживаете, ну-ка, брысь со сцены. Ну, что Вы право опять? Не стыдно? Всё, давайте цветы и спускайтесь со сцены, давайте, давайте: — вежливо прогнала я его от себя уже в который раз.

— Ухожу, ухожу: Мария Гавриловна, Вы — богиня, — адмирал попятился, чуть не споткнулся и грузно и неуклюже спрыгнул со сцены, пренебрегая близкими к нему ступеньками, показывая этим мне какой он ещё молодой и ловкий: Не получилось:.